Тяжелые звезды - Анатолий Куликов

Поэтому весь мой отцовский долг я теперь вижу в одном: делать свою генеральскую работу так тщательно, как если бы в любой из планируемых мной операций должен принять участие мой собственный сын. Если чем и могу я помочь ему на этой войне, так это тем, чтобы у нас, у командиров, которые вольны распоряжаться человеческими судьбами, все было продумано, проверено и просчитано по минутам.

На четвертый день штурма, 3 января, в связи с тем, что обстановка по-прежнему оставалась во многом неясной, было решено провести совещание в самом Грозном. Самым удобным местом для такого генеральского совета являлся передовой командный пункт генерал-лейтенанта Рохлина, располагавшийся на консервном заводе. Практически через дорогу от него — на молзаводе — находился и КП внутренних войск, что позволяло без проволочек оценить ситуацию, внести коррективы и отладить взаимодействие всех сил, принимающих участие в освобождении города.

Из Моздока вылетели на вертолете — я с помощником, командующий Объединенной группировкой генерал-лейтенант Анатолий Квашнин, генерал-лейтенанты Валентин Коробейников и Михаил Егоров — и вскоре приземлились в расположении 81-го полка ВВ, находящегося во втором эшелоне группировки Рохлина в районе станицы Петропавловской.

Уже там пересели на бронетехнику и колонной двинулись на консервный завод. Маршрут проходил по северной окраине Грозного, мимо кладбища, приобретшего за последние две недели репутацию гиблого места: оттуда постоянно стреляли чеченские боевики. И позднее еще довольно долго они промышляли в его окрестностях, понимая, что мы скорее будем терпеть их опасное соседство, нежели решимся на крайность — артиллерийский или минометный обстрел кладбища. Однако при всех очевидных рисках эта дорога, по которой мы ехали к Рохлину, считалась относительно контролируемой. Хотя и представляла собой только набитую в непроходимой грязи колею.

Только наша техника и могла там пробраться, причем самых добрых слов заслужили ярославские двигатели, которые одно время, в связи с пожаром на Камском автозаводе в Набережных Челнах, ставились на БТР-80. Вот эти, ярославские движки, могли вытянуть везде: и в горах, и в распутицу, и под огнем.

Как оказалось, в районе кладбища и нас поджидала засада. Кумулятивная граната влетела в тот БТР, который шел впереди, и он сразу же загорелся. Так как вся колонна двигалась след в след, поневоле пришлось останавливаться и, огрызаясь огнем из крупнокалиберных пулеметов, вытаскивать экипаж. Один из наших военнослужащих был убит, еще один — ранен. Требовалась срочная медицинская помощь. Пострадавших немедленно погрузили в БТР сопровождения и отправили в полк, где были врачи и самое главное — готовый к вылету вертолет.

Я не отношу себя к числу людей трусливых и не теряю самообладания даже в самых тяжелых ситуациях. И в пустом лесу, на охоте, я иду без опаски, и перед злой собакой трепетать не стану. Но только в такие минуты, когда понимаешь, что следующим выстрелом запросто могут убить и тебя самого — доходит до сердца обыкновенный человеческий страх. Нет, не тот, который рождает панику и безволие, а тот, что сидит в каждом из нас, напоминая, как скоротечна и обыкновенна может оказаться смерть посреди грязного, изъезженного бронетехникой поля.

Невольно подумалось, что еще полчаса тому назад, когда мы рассаживались под броню в расположении полка, я должен был посоветовать своим спутникам разойтись по разным машинам. Еще не хватало, чтобы одним выстрелом вместе с экипажем ухлопали четырех генералов! Но не потому, что собственную жизнь я оцениваю выше жизни рядового водителя или стрелка, а затем, чтобы в случае чего кто-то из нас все-таки остался жив и мог полноценно руководить войсками. Такой вот военный прагматизм, такое правило, невольно проигнорированое мной. Не случись этого, сейчас на месте израненного, контуженного, разметанного взрывом экипажа мог бы находиться кто-то из нас или все вместе…

На совещании, куда мы спешили, удалось решить те проблемы, которые позволили в дальнейшем наладить управление войсками и перейти к иной тактике штурма, когда бы полностью исключалось массированное применение бронетехники. Упор делался на переход к классической схеме уличных боев, когда сначала создавались опорные пункты в многоэтажных зданиях и лишь потом начиналось движение вперед, но силами небольших и мобильных штурмовых групп, поддерживаемых снайперами. Огонь танков и ствольной артиллерии, двигающихся следом за пехотой, в соответствии с этой тактикой, корректировался теми, кто вел бой и видел противника собственными глазами.

Обстановка в городе была такова, что на нескольких направлениях наметились предпосылки к успеху. Многие из тех, кто оставался в окружении, сумели закрепиться и перейти к круговой обороне. Железнодорожный вокзал опять находился в наших руках, и следовало как можно быстрее взять инициативу в свои руки и вылепить из побитого, но не павшего духом войска такую армию, которой штурм Грозного мог бы оказаться по силам.

Когда все было решено, тут же, неподалеку от КП Рохлина, мы собрали для короткого совещания уже только «эмвэдэшных» офицеров, чтобы уточнить наши специфические задачи. Среди них был и генерал-майор Виктор Васильевич Воробьев, трагически погибший четыре дня спустя в центре города. Его я хорошо знал и относился к нему с уважением. Напоследок перекинулись двумя-тремя словами и разошлись. Но шагов сто или чуть больше успел я отойти от того места, где мы только что стояли, как прямо туда влетела и разорвалась 120-миллиметровая мина. По счастью, никого не задев. Кто-то запоздало пригнулся, кто-то выкликал, нет ли раненых. А мы с Квашниным, Коробейниковым и Егоровым между собой ненароком переглянулись. Было отчего: второй раз за день нам улыбнулась судьба.

Тут самое время сказать, что генеральские опасности на войне, как бы реальны они ни были, все же не сравнимы с теми испытаниями, которые выпадают на долю солдат и младших офицеров, находящихся под огнем почти постоянно. Надо только представить себе обстановку, сопутствующую штурму, чтобы понять, как ежесекундно, без единой паузы, в городе что-то стреляет, грохочет и рвется. Как гулко бьют орудия и как с воем проносятся над головой снаряды и мины. Как сухими щелчками хлещут вдоль улицы пули снайпера. Где невозможно предугадать, где и как догонит тебя твоя смерть…

В те дни я помню каждую из них. Не свои — гипотетические и несостоявшиеся, — а те, что безвременно и безвозвратно уносят наших солдат и офицеров. Достаточно назвать фамилию и дату и вспомнить, что, да: именно 14 декабря 1994 года первым среди военнослужащих внутренних войск погиб в Чечне прапорщик Владимир Трифонов. Потом рядовые Николай Шарков, Александр Мучкин, Данил Агадуллин и Сергей Самохин.