Исцелить разум, обнажить чувства...(СИ) - "Happy demon"

Я широко развела руки, словно расписываясь в собственной беспомощности, и опять обхватила себя за плечи, словно в отчаянной попытке закрыться, хотя и понимала, насколько это глупо. Да и от кого было закрываться, от Рида, который прекрасно знал меня и видел насквозь, как бы я ни пыталась оградиться? За два года совместной работы этот человек изучил меня, умел читать, как обычную книгу, которые пролистывал со скоростью света, и уж перед кем я никогда даже не думала скрываться или притворяться, это перед ним. После смерти Прайса Спенсер стал первым, кому я научилась доверять, стал первым, кого я безоговорочно считала своим, а теперь, когда оказалось, что Дилан лишь чертов предатель, я невольно задумалась, не был ли Рид и вовсе единственным.

Эта мысль отозвалась трепетом в тяжело поднимающейся и опускающейся груди, сердце болезненно сдавило, от чего на мгновение стало трудно дышать, и я, чувствуя, как хлещущие через край эмоции грозятся прорвать плотину моей выдержки, на мгновение крепко зажмурилась, вцепившись пальцами в плечи. Неприятная боль отрезвила, позволив сделать столь необходимый глоток кислорода, и я была необыкновенно благодарна другу, когда тот, без слов осознав мое состояние, приглушенно кашлянул, пытаясь говорить как можно мягче:

— Не знаю, как на счет пистолета, — начал он, отлепившись от стенки и привычным жестом взъерошив волосы на затылке, — однако, если тебе будет спокойнее, можешь переночевать здесь. Я все равно еще не собирался ложиться, так что кровать в твоем полном распоряжении, а я, так и быть, посторожу твой сон.

— Это такой коварный план, чтобы ты мог проследить, как бы не влезла в очередную передрягу? — неловко пошутила я, склонив голову набок и уставившись на гения с улыбкой, которая, впрочем, тут же стерлась с губ, когда мигом посерьезневший Рид уставился на меня в упор.

— Ты можешь остаться, если хочешь этого.

Хриплый тихий голос завораживал, звучал как-то совершенно незнакомо в погруженной в полумрак комнате, и я гулко сглотнула, чувствуя, как внутренности вновь свернуло в тугой узел. Дрожь, прокатившуюся по телу, унять было не так-то и легко, решительность, двигавшая мною всего каких-то несколько минут назад, испарялась стремительно, словно вода на жарком солнце, и я вдруг поймала себя на мысли, что вот такой Спенсер, стоящий сейчас в паре шагов от меня с опущенными по швами рукавами, подобравшийся, словно зверь перед прыжком, с мерно вздымающейся под тонкой тканью рубашки грудной клеткой, пугает и привлекает одновременно. Что-то в моем безобидном, милом и улыбчивом друге сейчас изменилось, что-то не давало покоя и будоражило сознание, а губы вдруг пересохли, заставив скользнуть по ним языком.

Как-то в этой чертовой комнате стало слишком жарко, и о ледяном душе, под которым я провела почти полтора часа, теперь вспоминалось с ностальгией.

— Ложись, — восприняв мое молчание, как согласие, Спенсер прервал затянувшуюся паузу, и я вздрогнула от того, насколько неожиданно и громко прозвучал его голос. Стараясь не смотреть в мою сторону, мужчина приблизился к мягкому креслу и вновь устроился за ноутбуком, поправив экран, чтобы было удобнее. Теперь неяркий белый свет падал на знакомое лицо с правильными, тонкими чертами, рисуя на бледной коже эфемерные тени, непослушные волосы вновь упали на глаза, стоило только немного наклонить голову вниз, а кадык в распахнутом воротнике нервно дернулся, когда Рид сглотнул. Четко очерченные губы сжались в тонкую полоску. — Я знаю, ты обычно мерзнешь, когда спишь, так что если хочешь, можешь подкрутить себе радиатор. И я еще заправил дополнительное одеяло, так что укрывайся. Не хватало только, чтобы в довесок ко всему прочему ты промерзла и заболела. Если свет от ноутбука будет тебе мешать, скажешь мне, я уменьшу яркость.

Неприкрытая забота, сквозящая в каждом слове, буквально обезоруживала, пусть и говорил мужчина сухо, старательно делая вид, что чертовски занят работой, и с каждым мгновением внутри усиливалось острое чувство вины перед человеком, сидящим сейчас напротив меня. Не смотря на то, что мы разругались с ним в пух и прах, не смотря на то, что игнорировали друг друга все это время, прожигая полными злости и ненависти взглядами, Спенсер все равно продолжал заботиться обо мне, он помнил глупые, казалось бы, совсем неважные детали, вроде той же нелюбви к холоду и склонности подхватывать простуду даже в теплое время года. Он не задавал лишних вопросов, понимая, что я пришла к нему потому, что мне стало страшно оставаться одной, он без слов уступил мне свою постель, явно собираясь остаток ночи провести в неудобном кресле, чтобы не потревожить мой сон, и он старательно делал все для того, чтобы я не чувствовала себя неловко.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И уж точно он совершенно не заслуживал всего того дерьма, которое окружало меня и которое затягивало все глубже и глубже на дно, откуда выбраться было почти неневозможно. Он не заслуживал ни моих криков, ни моих обвинений, ни того беспокойства, которое я приносила одним своим существованием, он не заслуживал тех проблем, которые я доставляла всей команде в целом и ему в частности. Я злилась на него все это время, абсолютно не понимая, что он невиноват, что злиться я могу только на себя, и ни на кого кроме. Злиться за тот несостоявшийся поцелуй, злиться за чувства, которые испытываю, которые проецирую, выдавая желаемое за действительное, злиться за то, что до сих пор так и не научилась разбираться с собственным раздраем, царящим в душе. Это было так глупо и так по-детски, и прав был Росси, когда говорил, что нам нужно просто спокойно сесть и все обсудить, чтобы не допускать больше непонимания, чтобы не допускать этих глупых ссор, которые только выматывали и меня, и его.

Черт возьми, какими же неважными становятся подобные глупости перед настоящими проблемами, которых у нас и так хватало.

И зачем, спрашивается, было создавать их еще больше?

— Прости, Спенсер, — прошептала я едва слышно, будто боясь говорить громче, и мужчина, сидящий за ноутбуком, резко поднял голову, всматриваясь в темноту поверх экрана. Судя по тому, как были прищурены его глаза, из-за резкой смены освещения он вряд ли видел меня, глядя чуть левее, чем нужно было, однако меня такое положение дел вполне устраивало — пока оставалась крошечная надежда на то, что другу не видно моего лица, я имела возможность высказать то, что накопилось внутри. — Я не должна была… За эти несколько дней произошло столько всякого дерьма, и я совершенно запуталась во всем этом, я запуталась в себе, запуталась в других людях, а это дело просто выводит меня из себя, и я не могу контролировать свои эмоции. Ты был прав, когда говорил, что мне было лучше остаться в отпуске, был прав, когда говорил, что я только мешаю…

— Блейк, я не… — начал было Рид, приподнявшись со своего кресла, однако я резко перебила его, понимая, что должна закончить.

— Я думала, что справлюсь, думала, что сумею держать все под контролем, что сумею отделить личное от работы, но эти повторяющиеся убийства, старое дело и поездка в Атланту, а теперь еще и возвращение Дилана, которого я сейчас, кажется, почти ненавижу, — запнувшись и чувствуя, как подбираются к глазам непрошенные слезы, которых за этот вечер было уже пролито предостаточно, я резко отвернулась к окну и запрокинула голову назад, пытаясь заставить себя успокоиться. Сердце билось колотушкой, кровь шумела в ушах, заглушая остальные звуки, а мягкая ткань пижамной кофты сминалась под пальцами с такой силой, что готова была вот-вот порваться. — Я устала, Спенсер, я просто хочу, чтобы все это побыстрее закончилось. Хочу, чтобы полиция поймала Прайса, хочу вернуться в Куантико и хочу забыть обо всем этом, как о страшном сне, потому что больше так продолжаться не может.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Голос звенел от напряжения и срывался на хрип, в груди болезненно ныло, от чего дышать было, практически, невозможно, и я, изо всех сил закусив разбитую губу, почувствовала, как она тут же протестующе заныла. Глухие рыдания душили, давили на горло изнутри, но сквозь крепко сжатые челюсти не прорвалось ни звука, и я, наверное, могла бы гордиться своей выдержкой. Только вот этой самой выдержки уже почти не осталось, и держалась я из последних сил, чувствуя, что начинаю сдавать, и больше всего хотелось сейчас наплевать и на расследование, и на работу в ФБР, и на все остальное, вернуться в свою старую квартирку, под теплый бок тяжело дышащего Говнюка, отхлебнуть терпкого, горького джина и навсегда закрыться в той крепкой скорлупе, которую я старательно возводила вокруг себя после похищения.