Парадокс Атласа - Оливи Блейк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы правы, – согласился Атлас.
– Ваша организация – вот отрава. От вас одного мало что зависит. – «Твою мать».
– Как и всегда, – ответил Атлас, и да, за это она немного его возненавидела. Что он вообще может знать? Ничего. Его окружала густая, хоть на тосты намазывай, аура англичанства. – Сожалею, что не могу предложить вам большего, Белен.
– Вы правы. – Вот, значит, как. Она заглянула за кулисы и увидела какого-то англичанишку. Так вот он, злодей? Он – ничто. А она, получается, даже меньше, чем ничто.
– Что ж, – Белен покашляла, – вот вам и вечеринка.
– Готов позволить ударить меня в челюсть, если вам от этого станет легче, – предложил Атлас. Похоже, его это забавляло. Он как-то странно поглядывал на Белен, будто знал, что все это нагоняет на нее тоску, и сочувствовал.
Отлично.
– Очень великодушно с вашей стороны, благодарю, – ответила Белен, прикидывая, не стоит ли все же убить его, просто забавы ради. Но какой тогда в этом смысл?
Какой смысл во всем этом?
Во время интервью для журнала «Тайм» журналист, лауреат Пулитцеровской премии по имени Фрэнк спросил ее, чего ради она так яростно лоббировала в Конгресс закон о корпоративной природоохранительной политике. Вопрос был глупый, и отнеслась к нему Белен соответственно. Еще бы спросили: «С какой стати следует относиться уважительно ко всем людям, будто они хоть сколько-нибудь важны?»; так и подмывало ответить: «Знаете, Фрэнк, а с какой стати мне отвечать на вопрос, гм? У вас есть семья, колечко на пальце, крыша над головой. С какой стати мне относиться к вам, будто вы хоть сколько-нибудь важны? Вы могли бы родиться женщиной, комаром или в одном городе с моей матерью». Тогда ее сильно разозлило осознание того, что этот вопрос никогда не пришел бы в голову Фрэнку, зато сейчас Белен чувствовала одно лишь опустошение. Она годами ненавидела этого журналиста, однако ненависть ничего не изменила.
Белен поседела, а по книге Фрэнка сняли оскароносный фильм. Так в чем смысл, в чем же смысл?
В конце концов она развернулась и вышла из кабинета Атласа Блэйкли, чуть не сбив кого-то с ног.
– Прошу про…
Она так и не поняла, что случилось. В голове словно рванула бомба: что-то громко, оглушительно щелкнуло, окончательно и бесповоротно переключилось. Белен поняла, что не имеет права сдаваться, ведь если опустить руки, то враги победят. Она не знала, кто эти враги, но это не имело значения. Она победит. Не позволит будущему, которое предсказывала Либби Роудс, стать единственным возможным. Белен заставит кого-нибудь прислушаться, услышать ее. А как именно, сколько на это уйдет времени или о каких моральных принципах ей для этого придется забыть – внезапно перестало ее волновать.
* * *
После той вечеринки лаборатория Белен заработала в полную силу.
Белен больше не гнушалась проектов, которые противоречили бы нормам морали.
Перестала отвечать на звонки Нотазая, решив, что его цели – дань высокомерию, а горячо любимая им прозрачность – слишком уж высокая плата.
Годами у нее имелся допуск именно к тем медитским исследованиям, которые на теневом рынке принесли бы баснословные деньги. Если деньги правят миром, пусть так. Если деньги заставят людей заткнуться и слушать ее, она их добудет.
Не прикарманит, не оставит себе. Она их потратит.
Белен активно вооружала экопартизан, несогласных с политикой правительства в странах, которыми руководили идиоты мужчины.
Во всех уголках планеты, вроде Индонезии и Вьетнама, она принялась незаметно спонсировать профсоюзные бунты. «В пекло рабский труд!» – неистовствовала она, переводя деньги напрямую врагам государства.
Она нарушит, к чертям, все патенты, выдаст каждую чертову коммерческую тайну, и так кроткие наследуют землю [37]. Обязательно! Больше, кроме них, наследовать будет некому, потому что Белен выпустит кровь из всех капиталистов в этих их костюмчиках, шитых на заказ.
– Боюсь, вы упускаете из виду нашу цель, – сказал Нотазай, когда счел уместным навестить ее в лаборатории. С ним явился этот мелкий хам Эзра. Он явно был не старше двадцати пяти, но вздумал приструнить Белен, как какую-нибудь девчонку, потерявшую берега, тогда как сам наверняка терзался чувством вины и вел идеологическую войну с самим собой.
(В принципе, это не имело значения, просто в его годы Белен вела себя куда круче.)
– Понятия не имею, что у вас за цели, Нотазай, – спокойно ответила Белен, хотя внешне совершенно не походила на человека уравновешенного. Она вот уже несколько дней не мыла голову и не красила губы, забывая наносить чары, при помощи которых придавала себе вид солидной и/или благоразумной дамы. – Вы сам-то знаете, в чем ваша цель?
– Она та же, что и прежде, – стоически ответил Нотазай. – Раскрыть правду об Обществе. Сделать драгоценное знание, которое они прячут за закрытыми дверьми, достоянием общественности. И…
– Во-первых, – перебила Белен, – все и так знают то, что следует знать. Людям известно о рабском труде, – напомнила она, – о политике геоинженерии, о неэтичных методах конкуренции, о корпоративных спасениях и налоговых лазейках на сраных Каймановых островах. С этим вы что-нибудь делаете?
До нее дошло, что она говорит быстро, даже чересчур быстро, и Нотазай за ней попросту не поспевает. А Эзра, если и понял что-нибудь из ее слов, очень уж упрямо смотрел себе под ноги.
– Не наше дело, как люди поступают с информацией. – Теперь Нотазай говорил спокойным тоном, будто пытался утихомирить рычащего тигра. Но ведь Белен не такая, она – крайне рассудительный человек. Просто те, кто вот уже тридцать лет ее не слушал, сидели у нее в печенках. – Мы не можем контролировать то, как мир поступает со знаниями. Мы ими не владеем.
– Чушь! Кто тогда ими владеет?
– Ха, – мягко обратился к ней Эзра. – Будьте благоразумны.
– Меня не Ха зовут, напыщенный ты олух. Меня зовут Белен. Меня назвали так в честь троюродной тети. Двоюродной сестры матери, которая, к слову, погибла, – сообщила она старательно отводившему взгляд Эзре. – Тетя тоже погибла. И да, может, так ей было на роду написано, но разве это кого-то волновало? Кому-нибудь вообще есть дело хоть до чего-то?
– Профессор, – обратился к ней Нотазай.
– Ты кругом не прав, – сказала
