Санкт-Петербург. Автобиография - Марина Федотова

Спустилась майская серая ночь, а пожар не только не прекращался, но свирепствовал еще с большей силой. Потухая в одном месте, огонь шел дальше и захватывал новую пищу. Громадное зарево висело над всем городом. Горело уж то, что было вытащено и вывезено на улицы. Пожарные выбились из сил и отступали, уступая на жертву огню захваченные и не захваченные еще им постройки. Да и не везде можно было приступиться. Два горевшие рынка представляли собою лабиринт лавок, лавчонок и ларьков. Проезды были так узки, что бочки и пожарные насосы не могли въехать в лабиринт, да было это и опасно. Огонь быстро окружал со всех сторон не горевшие еще площадки. Были случаи, когда приходилось бросать на жертву ввезенные пожарные инструменты и только самим спасаться и спасать лошадей. Гостинодворцы остались ночевать у своих лавок. Некоторые вошли в свои торговые заведения и разлеглись на прилавках. Дядя и я ушли ночевать домой, оставив артельщиков у запертых кладовых на карауле.

На другой день пожар продолжался, продолжался он и на третий день и догорал целую неделю. На улицах, прилегающих к пожарищу, стояла цепь солдат, ездили конные патрульные казаки. Торговцы отыскивали и разбирали на улицах свой товар, который не успел сгореть. Все, что было вынесено из каменных корпусов на Садовую улицу в пределах от Апраксина до Чернышева переулка, сгорело. Огонь был настолько силен, что железная решетка государственного банка на Садовой согнулась, а каменный цоколь дал трещины и обсыпался. Испорчена была вся набережная на Фонтанке против рынков, а булыжная мостовая, накалившаяся и поливаемая водой, превратилась в дресву. На площади у Чернышева моста лежали груды дел, выброшенных из окон обгоревшего дома министерства внутренних дел. На той стороне Фонтанки выгорел лесной двор и прилегавшее к нему большое каменное здание. Много товару было в дворах полицейских зданий. Квартальные, производя допросы, возвращали торговцам товар. Они же были посредниками при дележе товара с улиц. Доказать, что действительно свое, что чужое, было трудно. Еще труднее было это решить постороннему человеку, хотя бы и полицейскому. Две трети торговцев потеряли все, что имели, но были и такие ловкие, которые захватили после пожара то, чего у них и наполовину не было. Разумеется, таких было немного. Ничего не успели спасти посудники, мебельщики, бакалейщики, книжники, торговцы металлическими изделиями. Впрочем, торговцы медной посудой, когда пожар окончательно потух, отрывали кое-что из своего товара в угольях и пепле, но металл был в слитках. Огонь до того был силен, что расплавил металлические изделия. Расплавились даже медные золоченые кресты часовен, находившихся внутри рынков. Некоторые большие иконы от въездов в рынки были спасены, и еще на третий и четвертый день после пожара стояли на тротуаре на Чернышевой площади, прислоненные к стене дома, рядом с строениями театральной дирекции. А сколько драгоценных старинных редких книг погибло у рыночных букинистов! Были в рынке торговцы старинными редкими книгами, как, например, Федоров, которые некоторыми экземплярами в своих книгохранилищах могли похвастаться перед казенными библиотеками. Какая масса была там редких старопечатных книг, столь ценимых нашими старообрядцами, и погибла прахом, сделавшись жертвою огня! Погибла и добрая половина старинных книг склада Терского в Чернышевом переулке. Так как Чернышев переулок стал гореть во второй день пожара и его все еще надеялись отстоять, то некоторые книги были перенесены во двор Пажеского корпуса, но и там при переноске они были растеряны, многотомные сочинения разрознены. Терского приказчик В. И. Рыкушин был ушиблен пожарными и лежал больной. Сгорела суконная лавка поэта А. Ф. Иванова (Классика) в Чернышевом переулке; кое-как суконный товар успели спасти, вынеся его тоже на двор Пажеского корпуса, но спасенного было немного, да и это немногое подверглось расхищению во время переноски. Поэт-бессребреник, однако, не упал духом вконец и написал несколько стихотворений по поводу этого небывалого в летописях Петербурга пожара.

Товара сгорело на многие миллионы. Образовавшийся после пожара комитет собирал сведения, старался подвести настоящую цифру потерь, но, кажется, так и не смог. Официально ничего опубликовано не было. Застраховано не было и сотой доли. Страховые общества не принимали на страх товар в лабиринтах деревянных лавок внутри Апраксина и Щукина дворов. Почти все погоревшие торговцы были разорены. Был крупный торговец, В. К. Вантурин, имевший несколько лавок, у которого одних ситцев погибло более чем на полмиллиона. Говорили, что более чем на такую ж сумму сгорело у крупного торговца галантерейными товарами Аверьянова. На огромную сумму сгорело шелкового товара у Коровина, фирма которого существует и поныне. <...>

Весь рынок перестал платить по торговым обязательствам. Векселя протестовались, но ни у кого из кредиторов, делавших с погоревшими торговцами дела, не хватало на первое время духа подавать векселя ко взысканию. Напротив, торговцы-оптовики, в особенности иностранцы, измышляли средства как-нибудь скорее прийти на помощь к погоревшим своим клиентам, соглашались взять постольку копеек за рубль долга, по скольку те предлагали, и сулили им дальнейший кредит товаром, только бы те скорее открывали где-нибудь торговлю. Ведь в Петербурге в этот пожар погорело более половины петербургских торговцев. Кому же было продавать кладовщикам-оптовикам, если бы они поступили иначе? Первое время после пожара почти не было несостоятельностей торговцев-погорельцев, объявленных через коммерческий суд.

И вот погоревшие торговцы, ободренные своими кредиторами, стали открывать лавки в домах, строить временные торговые балаганы на Семеновском плацу.

На не расчищенных еще от мелкого угля пепелищах рынков также начали строить шалаши для торговли. Первыми заторговали торговки старым платьем, торговки-еврейки в шелковых париках, затем лоскутники, и мало-помалу образовался так называемый «развал». К развалу примкнули мелкие бакалейщики и торговцы фруктами, башмачники и сапожники, и уж после них стали возникать шалаши с суровскими и галантерейными товарами. Помню, что экономные люди сейчас же пошли к ним покупать за бесценок обгорелые и залитые водой коленкор, ситцы и другие материи. А вокруг шли раскопки в пепле. Вынимали слившийся металл, монеты.

Собирались пожертвования для погорельцев, устраивались в пользу их гулянья, зимой – музыкальные и литературные вечера, спектакли, но все это дало впоследствии пустяки. Погорельцев в их временных шалашах посетил государь Александр II, принял от них хлеб-соль, говорил речь со словами утешения и повелел образовать комитет для постройки каменного рынка на месте Щукина двора, где каждый погоревший торговец мог под постройку лавки занять то место, на котором он торговал до пожара. Впоследствии это определение мест, где кто торговал, повело к великим спорам и раздорам среди торговцев. Да и комитет по постройке упрекали в халатности расходования сумм по постройке...

Консерватория, 1871 год

Николай Римский-Корсаков

В сентябре 1862 года открылась Санкт-Петербургская консерватория (современное здание построено в 1896 году на месте Большого каменного театра на Театральной площади). В речи на торжественном открытии первый артистический директор консерватории, пианист и композитор А. Г. Рубинштейн, восхвалял музыку как «искусство, которое возвышает душу и облагораживает человека... обязывает стремиться к высшему совершенству».

Консерватория как учебное заведение выдавала дипломы на звание «свободного художника», а лица, ее окончившие, получали право на причисление к почетным гражданам. Первым выпускником-композитором, окончившим консерваторию с Большой серебряной медалью, был П. И. Чайковский (1865).

В 1871 году на должность профессора кафедры теории композиции и инструментовки был назначен Н. А. Римский-Корсаков, человек, стараниями которого Санкт-Петербургская консерватория завоевала мировой авторитет. Сегодня эта старейшая консерватория России носит имя Н. А. Римского-Корсакова.

Летом 1871 г. случилось важное событие в моей музыкальной жизни. В один прекрасный день ко мне приехал Азанчевский, только что вступивший в должность директора СПб-й консерватории... К удивлению моему он пригласил меня вступить в консерваторию профессором практического сочинения и инструментовки, а также руководителем оркестрового класса... Сознавая свою полную неподготовленность к предлагаемому занятию, я не дал положительного ответа Азанчевскому и обещал подумать. Друзья мои советовали мне принять приглашение... Настояния друзей и собственное заблуждение восторжествовали. <...>