Муравечество - Кауфман Чарли

— Привет, — говорю я.

— Здравствуй.

— Ты очаровательна. Можно тебя поцеловать?

— Можно, — говорит она.

Я целую ее — и ощущения хлещут, как из рога изобилия.

— Можно ласкать тебя? — спрашиваю я.

— Можно.

Я ласкаю ее, и, хоть она сделана из гранита, я чувствую, как она трепещет.

— Можно войти в тебя? — спрашиваю я.

— Можно.

И я вхожу, мой вставший член находит близлежащую пещеру. Надеюсь, правильную. Вхожу идеально и чувствую себя так, будто мы созданы быть вместе. Правда, пещера каменная и чрезвычайно сухая, царапает пенис, но момент единения начат — и природа подстегивает меня, невзирая ни на что. С последствиями разберусь потом; у меня с собой в сумке есть бинты для пениса. Я вставляю, я ласкаю, я издаю стоны. Я вхожу в состояние единства с этой прекрасной горой. Мы больше не Б. и Олеара. Мы Болеара — как ни странно, сослагательная форма bolear от первого лица, что с испанского переводится, конечно же, «сиять». И я сияю — мой свет в ее тьму. Вечное мужское и женское, инь и ян, необходимые для цельности, хотя инь и инь или ян и ян тоже могут создавать идеальные союзы. И с этой самой мыслью я могуче эякулирую в пещеру Олеары, моя сперма отправляется в спелеологическую экспедицию. Это сама стихия, и при этом я чувствую, что меня толкает в наступающий свет, что мне отчаянно хочется продолжать путь, вернуться в мир Зримого. Дезорганизация этого другого мира без Бога — невыносима (надо обязательно рассказать Докинзу!). Это мир без сюжета. Хотя я давно уже атеист, надо признаться, в детстве я любил анимированный мультсериал от «Ханны-Барберы» «Виллибальд и Вунибальд» — оду святости двух самоотверженных братьев-святых с одинаковым прекраснодушным настроем, которые борются с преступностью (грехом). Их стычки с сестрой Святой Вальпургой — это классика душевной комедии о неблагополучной семье: «Мам! Вальпурга опять заняла ванную!» Как же это утешало нас, последних из беби-бумеров. Но разлад этого мира, непостижимые мотивы и результаты, спутанные нити, тупики, триллион бессмысленных деталей каждый миг — это кошмар наяву. Нужно пробиться через свет, чтобы вернуться к анализируемому, к миру причинно-следственной связи, к миру для людей, с уличными знаками и общественными нравами, где добро побеждает, а зло проигрывает — в теории, хотя бы иногда, хотя бы в кино. Путь вниз с горы прост. Похоже, надо только возжелать, а потом рухнуть. Но путь в гору требует невероятных запасов выносливости и стойкости. И даже тогда успех не гарантирован. Гравитация — твой друг только в обратном направлении. Но я вижу отсюда мир Зримого, и, хотя больше не могу уловить задумку, сюжетную линию, мотивацию персонажей, я вижу образы — теперь расколотые, перепутанные и меняющиеся, будто чей-то сон: сон того, чьей жизни я не знаю, чьи мотивы не могу постичь. И в этих фрагментах я вижу себя! Обнаруживаю, что меня заменили. В этом я уверен. Понимаю, что его история — комедия, потому что даже здесь слышу надрыв музыкального аккомпанемента. Ксилофон. Труба со звукоснимающей сурдиной. Неизбежная туба. Я узнаю в них инструменты комического оркестра, но шуток уже не понимаю. Расстояние и фрагментация искажают сюжет. Но меня заменили — это я знаю точно. Мой спуск не имел последствий для мира. Шоу продолжается. Тромбон отыгрывает шутку. Надо вернуться и отвоевать свое место. Так нечестно. В конце концов аналогия с горой заканчивается. Я поднимаюсь, но уже не вертикально. Скорее это туннель с ярким светом в конце, светом надвигающегося локомотива. Это джунгли, полные непослушных лиан и кричащих обезьян. Это комната без дверей, где хочется одновременно выйти и войти. Это вечеринка, на которую не приглашали. Это вечно пропускающая игла на пластинке. Это как пытаться понять мою жизнь. Это ветер, а я листок, тщетно бьющийся о стены своей тюрьмы-аэротрубы. Это женщина, которая меня не полюбит, как бы я ни изменился. Это безнадежность плохого диагноза. Это огонь. Это потоп. Это никак не приближается. Это мое разбитое сердце, мой стыд, то, чего я стóю. Это сперва одно направление, потом другое. Это мое лицо в зеркале с неудачным освещением. Это есть то, что это не есть. Но я к этому иду и, хоть оно ускользает, не останавливаюсь. Иду, плыву, лезу, ползу годами, десятилетиями, эпохами, вечно. И никак не становлюсь ближе. И вдруг стал ближе. Чувствую, как оно увеличивается, все больше занимает мое поле зрения. Изменение незаметное. Как разница Проксимы Центавра в сравнении с Альфой Центавра А. Но это уже прогресс, а в прогрессе есть намек на сюжет. На причинность. На надежду. И я продолжаю. Еще эпохи. Через затягивающую грязь по пояс, через ничто, через казни египетские, через игольное ушко, через пасть безумия, через чужеродные пейзажи, через канализационные туннели… И вот оно надо мной: открытый люк. Я лезу по лестнице, внезапно чувствуя нерешимость. Этого ли я хочу? Выдержит ли этот мир двоих меня? Или стоит войти — и я просто дезинтегрируюсь? Проще вернуться в Незримое. Если оглянуться, его отсюда еще видно. Всего один простой шаг в пропасть. Мгновенный.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но я смотрю на небо и лезу.

Глава 58

Зримый мир изменился. Мой двойник знаменит. Я вижу свое лицо на бортах автобусов. На билбордах. На плакатах в витринах книжных магазинов. Оказывается, я уже написал книгу о фильме Инго. Она издана. Стала международной сенсацией. Книга называется «Восстановление» — игра слов, полагаю, с отсылкой к реконструкции утраченного фильма по памяти и к тому, что этот процесс каким-то образом спас меня самого. Я бы точно не стал ее так называть. Ужасное название. На обложке моя фотография. Та же, что и на билбордах и автобусах. На ней я в ермолке. Ужасная обложка. Почему я в ермолке? Я не еврей. Ощупываю темечко. Никакой ермолки. Ну? Поэтому меня теперь никто не узнаёт? В конце концов, похоже, я тут знаменитость. Возможно, стоит приобрести ермолку в «Уолгринс». Тут я замечаю свое отражение в витрине книжного. Грязный, борода свалявшаяся, очки потресканы — вылитый канонический образ из классического фильма Эйзенштейна «Патинко». У меня нет самодовольного лика моего богоизбранного доппельгангера. Нужно найти, где помыться. Нужно найти чистую одежду. Нужно приобрести или взять напрокат ермолку. Но сперва — нужно увидеть книгу.

Я вхожу в книжный и ловлю на себе враждебные взгляды — очередной бездомный, что хочет укрыться от стихий. Бездомные незримы, пока не вторгаются в недружелюбное окружение. И тогда — ого-го как зримы. Я смотрю на полку с бестселлерами. «Восстановления» там нет. Есть место для книги, но полка пуста. Я подхожу к кассирше. Она поднимает взгляд, быстро прячет свое отвращение.

— Да?

— Мне нужно «Восстановление».

— Не сомневаюсь, — говорит она, не успев себя одернуть.

— Книга.

— Распродана.

— Правда?

— Нет, вру.

— Правда?

— Конечно, не вру. Зачем мне врать? Да что с вами не так? Она распродана во всем городе. Это все знают.

— А.

— Я могу помочь вам чем-то еще, сэр?

Ее «сэр» режет как нож.

Я качаю головой и ухожу. Мне не получить книгу. Это совпадение или часть какого-то запутанного сюжета? Неважно. Я добрался сюда. Я продолжу идти. Следующий шаг — привести себя в порядок. Хоть прошло столько времени, у меня в кармане все еще лежит большая связка ключей от квартиры. Если Доминика нет дома, может, получится проскочить, помыться и переодеться. Потом, может, связаться с Барассини и продолжить работу над истинной версией фильма.

Ключи все еще подходят. Доминика нет, но все мои вещи пропали. Доминик выкинул мои пожитки? От этого зловонного бегемота всего можно ожидать. Даже спального кресла нет — сменилось на огромный гамак между двумя недавно установленными двутавровыми балками. Я с трудом узнаю свой дом. Хотя бы душ еще на месте, но ручки холодной и горячей воды передвинули на десять сантиметров выше моей головы — полагаю, чтобы этому смрадному мамонту было сподручнее. В конце концов, маловероятно, что при своем-то весе он способен даже чуть-чуть нагнуться, чтобы включить воду. Вдруг поэтому от него и разило? Может, теперь он благоухающий лимоном левиафан. Узнавать я не намерен. Поднимаю руку и включаю душ. Приятно, но времени нежиться нет. Как можно быстрее мою бороду со средством под названием «Шампунь для большого человека» и тороплюсь прочь. Одежду Доминику делали на заказ в компании фумигационных палаток. Я даже не могу затянуть ее ремнями, потому что ремни длиннее всего моего роста. Все же нахожу его наручные часы, которые садятся мне на талию. Выглядит не лучшим образом, зато одежда чистая, а другого варианта нет. Я набиваю пару его ботинок скомканными носками из комодов, это помогает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})