Карл Великий - Дитер Хэгерманн

Один франкский отряд, находившийся на борту судна в устье Эльбы и отвечавший за охрану побережья, подвергся нападению и физическому уничтожению. По свидетельству биографа Луитгера, восточные фризы во главе с Унно и Эйлвартом оказались вероотступниками и начали жечь храмы. Тем самым все усилия по евангелизации на территории между Лаувером и Эмсом, а также нижним течением Везера и Эльбы пошли прахом. Согласие между фризами и саксами в регионе Вихмодия, а на другом берегу Эльбы со славянами удалось восстановить лишь путем депортаций населения, о котором напоминают названия отдельных мест и общинных земель, в том числе и к западу от Рейна. В любом случае христианство не исчезло полностью и после 792 года. Оно сумело выжить в те трудные времена благодаря миссионерским усилиям, хотя в этом деле евангелистам приходилось порой идти на хитрости. Так, биограф Луитгера сообщает, что тот взял к себе на службу даже певца, «обладавшего способностями воспевать подвиги прошлых королей» и которого сверхрьяный священнослужитель исцелил от трехлетней слепоты. После этого свои архаические песнопения во славу героев упоминаемый исторический персонаж успешно сочетал с распространением Евангелия.

Из-за смены времен года мысль об организации крестового похода против мятежного прибрежного региона и прилегающей местности отпала сама собой, тем более что король пребывал на большом удалении от места происходящих событий.

К внешней нестабильности добавился опасный раздор в самой королевской семье, о котором нет никакого упоминания ни в официозных источниках, ни в имперских хрониках, ни в хрониках Меца. Зато летописные свидетельства монастыря Лорш того же времени, для которых в общем-то нехарактерна оперативная реакция на происходящее, снова подробно воспроизводят ход событий в связи с восстанием саксов: «В тот год открылся очень зловредный план, задуманный Пипином, сыном короля от наложницы по имени Гимильтруда, против жизни короля и его сыновей, рожденных законной супругой… предполагалось убить короля и иже с ним, а он сам уподобился ветхозаветному Авимелеху во дни судей, который хотел править Израилем, умертвив своих братьев, чтобы править вместо отца своего… со злобой в сердце, но не долго [Авимелех тоже был сыном наложницы!]. Но король Карл разгадал план Пипина и тех, что были с ним заодно, призвав франков и других верных ему в Регенсбурге. И здесь весь народ христианский, собравшийся по зову короля, осудил как того Пипина, так и тех, которые согласились с тем ненавистным планом. И тогда они сразу же должны были лишиться наследства и жизни. С некоторыми так оно и произошло. Что до сына Пипина, поскольку король не хотел его смерти, франки решили, что он должен посвятить себя служению Богу. Что и последовало. Король как клирика отправил его в монастырь. Там он и пребывает».

Другие источники в качестве соучастников в этом заговоре называют представителей франкской элиты, включая графов. К примеру, графа Теобальда (из Бовэ или Парижа?), епископа Петра Верденского, который на Франкфуртском соборе 794 года, где никто из представителей его сословия не пожелал стать его присяжным поручителем, был вынужден в суде Божием очищаться от упрека в том, что замахнулся на жизнь короля.

Мнение Эйнхарда о том, что Гимильтруда была всего лишь наложницей молодого Карла, восходит к источнику «Деяния меценских епископов», составленному Павлом Диаконом по поручению короля. В этом произведении Пипин изображен как сын Карла, родившийся от связи с девушкой из именитой семьи по имени Гимильтруда еще до его законного бракосочетания. Аббат Рихбот, предполагаемый автор цитируемых хроник, как современник заговора бесцеремонно конструирует из этого деликатного описания добрачной связи тривиальный конкубинат. Цель такого подхода — юридически дисквалифицировать сына короля. Зато из аутентичного папского послания нам известно, что связь Г'имильтруды с Карлом была правомерным браком с приданым. А учитывая имя отца Карла — Пипин, в честь которого назвали первенца, не остается ни малейшего сомнения в законности его рождения.

Однако в те годы и десятилетия проблема личного признания в качестве сына сместилась из юридически значимого действия отца в абстрактное правовое поле легитимности, подлежащей объективным критериям (например, праведного брака), но не объективному решению отца и, следовательно, церковной цензуры. В 786 году церковный собор в Йорке впервые однозначно констатировал: только ребенок, родившийся в браке, может стать королем. Столь нетрадиционный взгляд является юридическим прорывом в последующем регулировании на основе так называемого Оrdinatio imperii[54] Людовика Благочестивого 817 года, согласно которому все внебрачные дети автоматически исключались из престолонаследия. Сам Карл в этом деликатном вопросе действовал весьма прагматично. Наряду с недостаточной «годностью» Пипина, которой, видимо, объяснялось лишение его имени и передачи последнего «годному» сыну в 781 году, не последнюю роль сыграло окружение монарха. Оно скорее всего сумело внушить Карлу, что правовая ущемленность Пипина от рождения не позволяет считать старшего по возрасту претендентом на королевское достоинство. С течением времени среди своих многочисленных потомков Карл признал преемниками и наследниками только сыновей от Гильдегарды, в то время как зачатые позже с наложницами сыновья Дрогон, Гуго и Теодорих из преемства оказались исключенными, о чем свидетельствуют и их имена. Тем не менее преемник Карла Людовик Благочестивей видел в них угрозу для своего единовластия и вскоре позаботился об их духовной карьере.

Но если вспомнить, в сколь малой степени ущербный претендент на королевское достоинство, который одновременно угрожал харизме Карла, соответствовал германо-франкскому идеалу аристократа и монарха, то скрытие или явные ссылки на добрачные связи короля следует считать сдержанно взвешенным и более щадящим в отношении его авторитета средством в целях лишения первенца власти.

Десятилетия спустя заговор Пипина 792 года биограф Эйн-хард объясняет жестокостью королевы Фастрады, по чьей вине якобы произошло и восстание Гардрада в 786 году: «Поэтому в обоих случаях готовился заговор против короля — он, очевидно, уступил проявлениям жестокости своей супруги, удивительным образом отбросив ее благостную натуру и привычную мягкость». В чем могла заключаться эта жестокость, сказать трудно. Что касается Фастрады, то Эйнхард, видимо, в лучшем случае лишь повторил старые сплетни, причем о сомнительном поведении сына и преемника Карла — Людовика, предположительно, была в курсе его вторая супруга Юдифь, мать Карла Лысого. У Фастрады же не было каких-либо серьезных, на наш взгляд, оснований интриговать против пасынка от первого брака Карла, которому исполнилось почти двадцать два года. Тем более что его «задвинули» еще одиннадцать лет назад. Сама она до сих пор родила королю только двух дочерей. Поэтому любая конкуренция со старшими сыновьями представляется маловероятной. Не исключено, что заговор, вновь подтолкнувший к мятежу семейства из региона Рейн — Майн, почувствовавшие себя ущемленными в борьбе за благосклонность монарха, возник не без участия Фастрады и близкого к ней круга лиц, пытавшихся выдвинуть на первый план первенца Карла, — был отзвуком мятежа Гардрада.