Машины времени в зеркале войны миров - Роман Уроборос

перейти линию фронта и воевать на стороне немцев, таким образом, отработав годы безвинного сидения в лагерях. Как-то раз, один блатной предлагает мне вместе с ним бежать из лагеря. Я знал, зачем он мне с собой бежать предлагал, убить он меня хотел, а потом мясо мое по дороге есть. Но я согласился, хотя было это лето. А шансы уйти от погони летом, ничтожно так малы. Совсем шансов нет. Но внутренний голос мне нашептывал, что сейчас-то как раз все и получится. И мы побежали. Я блатного сразу на первом нашем привале и убил. В сапог еще в лагере я спицу железную спрятал. И вот, когда на привале сел он отдохнуть, я справа подошел и воткнул ему в ухо спицу эту железную. Он, сперва, ногами то засучил, захрипел, а потом стал смотреть на меня взглядом таким, как девушка на мужика смотрит, когда тот ее невинности лишил. Так и смотрел, пока не умер. Я до сих пор так до конца и не понял, как я дошел до линии фронта, как меня не поймали, наверное, чудо это какое-то, про которое Учитель сейчас говорил … Правда, лагерь наш на Севере находился, а не за уральским хребтом, а то бы я и с помощью чудес любых не дошел бы.

Партизан. Врешь, гад, однако опять.

Дед Иван. Скучно с вами, ребята, пойду опять к Наталье. С ней разговор продолжу.

Подходит к Тетке Наталье.

Дед Иван. Ну что, Катюх, развеселилась? Смотрю – румянец появился. Ну, иди к мамке, напои ее энергией своей молодой. Натах ну что, продолжим разговор?

Тетка Наталья. Да чего продолжать – иди болтун. Я лучше посижу тут в тишине. Богу перед смертью помолюсь.

Дед Иван. О чем просить будешь?

Тетка Наталья. Смерти нам всем легкой, и чтобы души наши все до одной спас.

Дед Иван. А чего тебе до душ наших, до моей, например? Молись о своей. Чем короче молитва, тем больше шанс, что ее услышит Он.

Тетка Наталья. Поодиночке нам, Вань, не спастись. Слишком течение сильно – всех смоет. Нам всем против него устоять надо – тогда и спасемся.

Дед Иван. Ох, какая ты у меня глубокая и поэтичная.

Тетка Наталья. Не твоя, во-первых. А во-вторых – нормальная. Это ты – мелкий.

Дед Иван. Вот и по росту моему прошлась едким языком своим. А давай все-таки я тебе расскажу, как любил я тебя и люблю. С Богом ты еще наговориться успеешь. А со мной, может, в последний раз разговариваешь. Тем более может же быть у меня последнее желание, перед смертью?

Тетка Наталья. Это ты не ко мне. Это – к иродам за дверью.

Дед Иван. Наташенька! Ну, пожалуйста, голубка. Ну, послушай.

Тетка Наталья. Давай, давай, пой, голубчик.

Дед Иван. (После паузы). Я же тебя первый раз пятилетней увидел. Подошла ты ко мне и говоришь, мол, дядя помоги мне крепость из песка построить, пойдем к речке. А мне хоть и пятнадцать лет, забыл я все, и не помня себя пошел с тобой к речке, а ты идешь такая вся за руку меня за собой тащишь. Потом мы до вечера замки эти из песка строили. Вся деревня надо мной смеялась тогда, говорила, мол, жених – дурачок, а невеста – соплячка малая…

Тетка Наталья. Это я помню, кстати.

Дед Иван. Потом меня отец на заработки в город отправил. И я несколько лет в городе отработал. О тебе и думать, естественно забыл. Вернулся я в деревню, как выяснилось ненадолго. Иду по лесу, Вижу – ты с подружками навстречу идешь, совсем еще девушка-подросток. Глаза – голубые-голубые, душа – чистая-чистая. Остановился я, оторопел, ты давно прошла уже, а я все стою, с места сойти не могу. Понял я в тот час, что ты единственная на Земле, любимая. И никто мне не нужен больше… Потом во флот меня забрали, война началась. Много я всего пережил. И если бы не ты, не воспоминания о тебе, погиб бы я на войне той, сгинул бы в океане страшном, гадами морскими объеденный. После войны мне в революцию поиграть захотелось, связался я с марксистами разными в Москве и – закрутилось. Так бы, наверное, не вернулся я в деревню нашу, стал бы видным революционером, но поймали меня агенты жандармские, стали бить-убивать не на страх, а на совесть, только вывернулся я и убежал переулками кривыми московскими. Так и вернулся я в деревню нашу. И увидел тебя… А ты помнишь, как сидели мы на празднике, я на гармошке играл, а ты мне голову на плечо положила?

Тетка Наталья. Нет.

Дед Иван. А помнишь, как ты мне кувшин молока подала, когда меня жажда мучила?

Тетка Наталья. Нет.

Дед Иван. А помнишь, как шутили, смеялись тогда на сенокосе?

Тетка Наталья. Нет. С чего мне глупости такие помнить?

Дед Иван. А потом появился Ванька, тезка мой. Да.

Тетка Наталья. Да. Вань. Мужа моего ты никогда не любил.

Дед Иван. А чего мне любить его, если он горлицу мою в клетку простую души своей недалекой посадил, если ты в клетке этой чахнуть-вянуть на глазах начала. Ведь не любила ты мужа своего, по-настоящему свято не любила. Так по бабьи…

Тетка Наталья. Не надо Вань. О покойнике нехорошо. И любила я его, неправду говоришь ты. После него не было у меня никого. Так одна всю жизнь и прожила.

Дед Иван. После смерти-то Ивана твоего. Нехорошо это конечно. Но подумалось мне. Вот теперь надо бежать к Натальюшке моей, падать на колени и просить ее, чтобы замуж поскорее за меня вышла…

Тетка Наталья. Чего ж не прибежал?

Дед Иван. Как тебя увидел, так плохо моему организму стало, ноги подкосились, жар по всему телу, сердце бухает, как у зайца. Вот так. Такая Любовь.

Тетка Наталья. И что, все тридцать лет у тебя сердце-то бухало?

Дед Иван. Все тридцать лет.

Тетка Наталья. До чего ж вы, мужики, народ странный. Ох, странный. Ну подошел бы ты ко мне, ну отказала бы я тебе… А вдруг бы не отказала? Что всю жизнь тебе маяться, слаще что ли?

Дед Иван. (После паузы). А ты знаешь, что майор Шульц отпускал меня сегодня. Сказал, чтобы я шел на все четыре стороны и больше ему на глаза не попадался.

Тетка Наталья. Это за что тебе такая привилегия?

Дед Иван. Ты ведь знаешь, что я колдун?

Тетка Наталья. Конечно. Если старик в лесу месяцами пропадает, не бреется, не моется, взгляд у него безумный, то он колдун, кто же еще.

Дед Иван. Едкая какая. Вот, наверное, и люблю тебя за это. Но один раз, когда