Книга жизни (сборник) - Рафаил Смолкин

– Да, сказала жена, скорая приезжала. Вызов оказался ошибочным, и они уехали.

– Кого же они понесли на носилках? – подумал сапожник. И вдруг его обожгло. Он бросился в хлев. Любимого кабана след простыл. Раздался крик души. Так скорбели по любимому человеку.

Надо заметить, что большинство жителей улицы с большим удовлетворением восприняло этот крик. И в головах большинства из них пронеслась мысль о существовании высшей справедливости в этом мире. На малом познается самое сложное в мире, а особенно познается смысл высших духовных ценностей.

На следующий день на улице появился участковый милиционер. По его лицу пробегали волны, отражавшие напряженную работу мыслительного отдела, каковым являлась его голова под фуражкой.

Он созвал собрание жителей улицы и задал, взволновавший всех, вопрос:

– Смогут ли жители на базаре, среди ощипанных куриц, определить по каким-либо признакам своих?

Рассуждая вслух, и при этом вполне логично, он предположил что похитители, ввиду большого числа похищенных куриц, будут вынуждены часть из них зарезать, ощипать и предпринять попытку реализовать продукцию на местном рынке.

– Задача нас с вами состоит в том, чтобы в этот самый момент появиться на рынке и опознать неожиданно для грабителей своих бывших животных, обращенных в мясо для употребления, – подытожил он, снял фуражку, вытер пот на лице и обвел собрание сияющим взглядом.

Стоявший молча до этого, один из жителей заметил, что своего петуха он точно определит.

– Как? – заинтересовался участковый.

– По правому яйцу, члену и татуировке на левой ноге, – мрачно ответил тот.

На том собрание и закончило свою работу.

В те уже не близкие времена, следствие вели еще не совсем знатоки, и его результаты оказались не столь эффективными.

5. Абрам и друг детства Колька

Коля был моим другом. Он имел слабое здоровье и был физически слабым мальчиком. В одной из драк, где к нему пристал более сильный Васька, я защитил его, нейтрализовав Ваську. С этого момента мы стали дружить.

Мы объединили нашу коллекцию марок и стали собирать марки вместе. Марки мы хранили у Кольки, которому я позднее их подарил. Все было бы неплохо и возможно даже на всю оставшуюся жизнь. Но нашим прекрасным отношениям помешал нелепый случай.

Дело было так. На нашей улице жил старый еврей, которого прозвали Абрамом. Он жил со своей старой женой и занимался выращиванием овощей и сбором фруктов с небольшого количества деревьев, росших в его саду возле дома на небольшом участке. Через нашу улицу проходила короткая дорога к речке Лугани.

Каждый день по ней проходила одна и та же ватага блатных мальчишек с улицы имени великого вождя мирового пролетариата Карла Маркса, направляясь купаться на речку. Случайное это было совпадение, или не случайное, но все они были детьми, отцы которых постоянно сидели в тюрьмах за уголовные преступления.

Обычно, после очередного отбытия срока в тюрьме, их отцы появлялись на короткое время в городе, где, совершив очередное уголовное преступление, отправлялись на место своего постоянного проживания, то есть в тюрьму. У ихних детей была аналогичная судьба: девочки становились легкой добычей освобождавшихся из тюрьмы уголовников, а ребята попадали в места для несовершеннолетних преступников, где проходили курсы для начинающих преступников, а по достижении совершеннолетия переходили в тюрьмы для взрослых, в которых, в основном, и коротали жизнь.

По дороге на речку Луганку, как мы ее все между собой называли, ватага ребят с улицы Карла Маркса обязательно дразнила Абрама. Это был отработанный годами ритуал. Они залазили в его владения и начинали кричать:

– Абрам – жид, – срывая фрукты с деревьев и заливаясь при этом смехом.

Абрам выскакивал из дома и начинал гнаться за ними. Но где ему старому было их догнать. Они отбегали на некоторое расстояние и начинали опять дразнить Абрама. Все повторялось сначала.

Наигравшись с Абрамом, ватага шла дальше, задирая, встречавшихся на их пути, отдельных ребят.

В один из дней я вышел на улицу и встретил радостного Кольку.

– Где ты был? – спросил я его.

– Смотрел, как босяки с Карла Маркса дразнили жида Абрама, – ответил он мне, и вдруг осекся. Меня как будто ударили в этот момент.

– Значит, мой друг в мое отсутствие называет евреев жидами, думал я. Значит мы для него люди второго сорта. И так думают у него и его родители, приветливо встречавшие меня, когда я приходил к Кольке в гости. Значит в жизни все одно сплошное притворство.

В этот момент я почему-то вспомнил, что многих евреев немцы изымали из их жилищ по указанию соседей, с которыми они, до прихода немцев, были вроде бы в отличных отношениях. Я понял, что улыбка на лице мальчика может означать не хорошее расположение к тебе, а маскировку истинных намерений.

С этого момента я охладел к своему другу, хотя внешне мы вроде бы продолжали поддерживать хорошие отношения. Я так и не смог принять окончательного решения в этой ситуации и очень презирал себя за нерешительность.

6. Краб

Ко мне с самого начала обучения в школе приставал блатной по кличке краб. Он каждый раз уточнял мою фамилию и национальность.

– Как же так, говорил он, – фамилия у тебя русская, а ты еврей. Я молчал и робел. Я не мог пояснить ему, малосведущему, что фамилия у меня обычная. Гораздо больше людей с моей фамилией были евреи, но я знал некоторых людей, которые с моей фамилией были русскими. Поняв в очередной раз, что я еврей, он начинал приставать ко мне.

Избавиться от него не было никакой возможности. Связываться с ним никто из учеников, в том числе и я, не хотели, хотя силы он, по моей оценке, был небольшой. И я долго нес свой унизительный крест до шестого класса.

Как-то раз, недалеко от места, где проживал Абрам, я встретил краба. Он тут же начал приставать ко мне, проходясь по моей национальности.

Я оглянулся. Никого не было. Обнаглев, он начал давать потихоньку волю своим рукам, пытаясь схватить меня за нос. Сначала я уклонялся, но в какой-то момент меня прорвало. Я сцепился с ним и начал его бить. Этого он не ожидал, а я просто избивал его, вымещая на нем многолетние унижения. Через некоторое время он взвыл, вырвался из моих рук и начал спасаться бегством.

Но недолго длился мой праздник жизни. Краб знал, где я живу, и через два дня подстерег меня со своими ребятами на нашей улице возле дома, где жил Абрам.

– Вот тот, кто бил меня, заявил он.

Бывшие с ним блатные навалились на меня. Один захватил мою правую руку, другой левую, а третий зафиксировал ноги. В правой руке краб что-то держал. Он размахнулся и ударил меня правой рукой в глаз. Мне показалось, что молнии засверкали у меня в голове. Я обвис на руках тех блатных, что держали меня. Они со смехом бросили меня на землю, и пошли дразнить Абрама.

Я вскочил и заорал от досады, обещая расправиться с крабом, один на один, когда встречу его. Один из блатных предложил добавить мне, но тут выскочил Абрам и погнался за ними с дубиной. Они бросились бежать, смеясь и корча рожи Абраму. Я поплелся домой. Я не сказал испуганным родителям о происхождении моего синяка под глазом.

Но с этого момента краб оставил меня в покое, и больше ни разу не приставал ко мне. Я впервые в жизни испытал гордость за свой поступок, но это не компенсировало моих многолетних рабских унижений, которые я терпел от краба в прошлом.

7. Желание быть русским

В детстве я быстро понял, что быть евреем плохо. Для того, чтобы показать всем, что ты плохой, достаточно было обозвать тебя жидом, или более культурно – евреем или еврейской мордой. Последнее соответствовало правде, но в то же время было очень оскорбительным. И опровергнуть это было невозможно. А из признания этого факта тобой, следовало, что ты можешь считаться с этого момента кем угодно: трусом, жуликом, мерзавцем и т. д.

Но, что было особенно обидно, что многие полуевреи, поборов свою еврейскую половинку, изощрялись в еврейском вопросе не хуже русских. А в случае уличения их в том, что у них отец или мать евреи, приводило их в бешенство, они это отрицали и еще сильнее жидились, словно желая доказать, что они русские больше, чем сами русские.

Я был счастлив, если в детской компании со мной обращались как с равным, не намекая на мое происхождение. Иногда было достаточно намекнуть тебе, кто ты есть, картаво выговаривая букву «р». Но из всех моих знакомых евреев, букву «Р» все выговаривали лучше русских, а как раз многие русские не могли сами правильно выговаривать эту букву. Да и сам Ленин, которого все считали русским, картавил.

Позднее, когда я узнал ближе его учение, он получил у меня прозвище картавый. Ведь все уголовники должны иметь кличку. Уже гораздо позднее я узнал, что дед Ленина был евреем, и мне стало ясно, насколько сильны гены евреев. Через два поколения передалась Ленину неспособность правильно выговаривать букву «р».