Книга жизни (сборник) - Рафаил Смолкин

10. Купание в жаркие летние дни

Был жаркий июльский день. Стояла нетерпимая духота. Состояние тела и души было таковым, что каждый вздох казался последним. Потом ручьями тек по телу. Помыться можно было только в тазике, предварительно нагрев в нем воду, чтобы при мытье теплой водой хоть как-то смыть пот, перемешавшийся с уличной пылью.

Я выглянул в окно, выходящее в соседний двор и увидел тяжелую картину. Посреди двора стоял Пашков в одних трусах и громко мычал. Дело в том, что еще год назад он работал на заводе мастером. Он был женат и имел трех дочерей, которых надо было кормить и одевать. Дочери подрастали и с каждым днем делать это становилось, особенно, если учесть неработающую жену, все труднее. Поискам путей решения задачи содержания семьи Пашков посвящал все свое свободное и несвободное время.

Как это часто бывает, неожиданно пришло решение, хотя и немного нестандартное. Имея в своем подчинении рабочих, работающих сдельно, он стал приписывать им выполненную работу несколько более большого объема, чем они выполняли в течение месяца. Рабочие стали зарабатывать больше, чем раньше. Но часть от более высокой зарплаты они отдавали Пашкову. Учитывая, что даже после выплаты определенной мзды Пашкову, величина зарплаты рабочих была заметно выше прежней, можно было предположить, что рабочие будут довольны вновь создавшимися обстоятельствами и изобретательностью мастера. Но в семье не без урода. Кто-то из рабочих заложил мастера.

Началось следствие. Рабочих вернули к старым временам более низкого заработка, а Пашкову, после бесед со следователями, начали сниться тяжелые сны. В один из дней, придя от следователя и понимая, что арест и тюрьма близки как никогда, Пашков с трудом уснул, а утром он не только не смог встать, но лишился дара речи. Тяжелый инсульт поразил его голову, отнял ногу и речь. Позднее ногу отпустило, но речь так и не восстановилась. В таком состоянии его уже не судили, а с работы уволили и передали на попечение семьи.

И вот теперь он стоял посреди стола и мычал. Вышла жена и начала избивать Пашкова, нанося удары куда попало по спине и плечам. Физически Пашков не мог защищаться. Он стоял и только сильнее обычного мычал. Устав бить Пашкова, жена взяла ведро с водой и окатила из него водой Пашкова. Затем она взяла второе ведро и повторила процедуру. После этого она опять принялась бить Пашкова. Но на этот раз она била слабее.

Закончив такой странный массаж, она вытерла Пашкова и, толкая его и одновременно придерживая за руки, завела его в дом. А я, потрясенный увиденной картиной, представил себе, как они в молодости ходили на свидания, возможно, объяснялись друг другу в любви. И вот финал этих чувств и совместного проживания. Ни одна из дочерей не остановила мать. Значит они разделяли ее чувства. Пытаясь создать подобия приличной жизни для дочерей и жены, глава семьи пошел на все, и получил вознаграждение в виде ежедневных унижений и избиений. С чего начал, а чем закончил.

Я отошел от окна и включил радио. Шла передача об улучшении быта и необыкновенном росте культуры у советского народа.

11. Наш сосед Федор Петрович

Наши дома, Федора Петровича и дом, в котором я жил, стояли рядом. Наши соседствующие дворы отделяла легкая разделительная перегородка, которая была выполнена из металлических железных пластинок, почти прозрачных из-за множества круглых отверстий в них. Отношения с Федором Петровичем сложились прекрасные. Федор Петрович в нашем дворе чувствовал себя как в своем. Он прекрасно знал, в каком месте находится любая вещь в каждом из четырех сараев, каждый из которых принадлежал разным семьям, проживавших в нашем доме.

Отношения всех жильцов нашего двора с Федором Петровичем сложились прекрасные из-за его почти мягкого характера. Три раза в день: утром, днем и вечером, Федор Петрович окидывал наш двор хозяйским взглядом, не произошли ли в нем какие-либо изменения. И, если кто-либо в течение дня привозил для своих нужд: глину, песок, уголь, краску для ремонта, строительные доски, рубероид и так далее, то Федор Петрович спешил снять с этих материалов пробы. Набрав два ведра угля, строительных досок, глины, или прихватив рулон рубероида, Федор Петрович направлялся с добычей к себе во двор, где высыпав или разместив принесенное, начинал наблюдать за нашим домом. Если не было никакой реакции на его работу, Федор Петрович направлялся за новой порцией добычи.

Но при этом следует отметить безукоризненную честность Федора Петровича. Если хозяин материала замечал работу Федора Петровича и сообщал ему, что материал он привез для своих нужд, Федор Петрович тут же прекращал переносить материал с нашего двора в свой. При этом он удивленно замечал хозяину материала, что взял немного материала для своих небольших нужд, так как считал, что материал бесхозный и никому не нужен. Если материал в течении дня не заносили в сарай, то ночью аккуратный Федор Петрович совершал еще несколько ходок. Но при этом брал не очень много, так как понимал, что хозяину материал тоже нужен.

Пил он мало, и, в основном, если угощали. Выпив, приходил в хорошее расположение духа. Иногда вспоминал немцев. Говорил, что при них был порядок. Мы были евреями, а немцы, надо понимать, научили Федора Петровича брать у евреев все, что ему хотелось. Таковы были порядок и нравы при немцах. И Федор Петрович совершенно здесь не виноват и не при чем. Ко многим своим соплеменникам относился недоброжелательно. Оккупация немцами города ничего им не дала и не приучила к порядку. Могли пропить последние деньги, а некоторые, выпив, завалиться и отдыхать культурно в траве или на помойке.

12. Степан

Когда я впервые увидел его, Степан уже был немолод, прошел войну рядовым. Его выцветшие глаза когда-то были серыми, а худое, почти высохшее, тело сливалось по цвету с высохшим из-за жаркого и сухого лета бурьяном, росшим в изобилии во дворе. Средней длины нос и полный безразличием ко всему окружающему взгляд дополняли общую картину. Он никогда не улыбался. Была середина июля – разгар лета, листья обвисли на деревьях, стояла удушающая жара.

Степан ремонтировал нам сарай. Возле Степана крутился студент Федька, снимавший угол у нашей соседки и что-то ему рассказывал, поглядывая на меня. Когда я подошел к ним, Федька куда-то сразу ушел. Степан, глядя вслед уходящему Федьке, укоризненно покачал головой, а затем, обращаясь ко мне, сказал:

– Ну Федька и антисемит! Затем он опять слегка покачал головой, и укоризненно добавил:

– Законченный антисемит!

Я не стал выяснять, чем Федька поразил Степана. Мне было неинтересно. Я спросил Степана, закончил ли он ремонт внутри сарая. Он ответил, что да, и я решил оценить качество ремонта и направился в сарай.

Когда я вышел из сарая, я с удивлением увидел, что Степан подошел к забору, отделявшего наш двор от двора Федора Петровича, и перебросил через забор один из рулонов рубероида, лежавший на траве и предназначенный для ремонта крыши нашего сарая. На мой вопрос, для чего он это сделал, Степан сказал, кивнув в сторону двора Федора Петровича:

– Они попросили.

– Они вчера пытались взять себе этот рулон, – повторяя стиль Степана, сказал я, и я объяснил им, что мне он самому нужен, и это мне не нравится.

– Я этого не знал, – сказал Степан. Не хотите как хотите. С этими словами он зашел во двор к Федору Петровичу, взял рулон с рубероидом и вернул его на прежнее место, дружески подмигнув мне. Я подошел ко двору Федора Петровича и увидел, что там лежало пять наших досок. Я указал на доски Степану.

– Нехай будут там, – сказал Степан, – на ремонт сарая хватит тех, что остались.

Я пошел в дом и стал из окна наблюдать за Степаном. Было около шести часов вечера и Степан стал собираться домой. Зашел в наш двор Федор Петрович. Под мышкой он нес недопитую бутылку водки и что-то завернутое в газету.

Он сел на скамейку во дворе и поманил пальцем Степана. Федор Петрович развернул газету, в которой оказались два стакана и два малосольных огурца. Степан присел рядом, разлил водку по стаканам. Они выпили, поморщились и закусили. Федор Петрович был рачительным хозяином и даром никому ничего не давал. – Значит, Степан заработал на поставках некоторых наших материалов в фонд Федора Петровича.

Федор Петрович сразу же ушел в дом. Я решил выйти из дома и подойти к Степану.

– Эх жизнь, – увидев меня, сказал Степан. – Бывало, на войне идешь в атаку и думаешь, что сейчас тебя укокошат, а славы никакой. Хорошо еще, если похоронят. Помню, наш взвод постоянно нес потери. Только его доукомплектуют после сражения, ан смотришь трети, а то и половины, и больше, уже нет. Так воюем мы, а хоть бы какую-то награду, медальку какую-то, или хоть бы кто плюнул в нашу сторону. И так это продолжалось, уже не помню как долго, как идет к нам почтальон, еврей, между прочим, и письма несет. А на груди у него два ордена болтаются. Обступила его братва и спрашивает, за что он получил ордена. А он и говорит: