Свидетели - Ольга Гурьян

Глава третья

ГОВОРИТ ЖАН Д'ОЛОН

Я — Жан д'Олон, оруженосец Жанны. С тех пор как я впервые увидел Жанну в башне Кудрэ, в Шиноне, я при ней неотлучно.

Я был с ней в Шиноне, и в Пуатье, и в Туре, и теперь мы в Орлеане. Я слышал, как она разговаривала со всякими там знатными господами и учеными господами, и я вам вот что скажу.

Она хорошая девушка, правдивая, никогда не со­врет, уж если что обещала — это она твердо испол­нит. А что касается ума, то — что скрывать? — поум­ней она будет всех наших капитанов, не говоря уже про дофина.

И хотя она ровно вдвое меня моложе — шестого мая будет ей семнадцать лет и четыре месяца, а мне с осени пойдет тридцать пятый год,— так вот, хоть она еще так молода и ее родители простые земле­пашцы, а мой род небогатый, но дворянский, для меня великая честь служить ей. И большей чести еще никому не было.

В обращении она легкая— весёлая и добрая.

Но иногда она внезапно замолчит, и тогда лицо у нее странное и неподвижное. Я знаю, что это она прислушивается к своим голосам, ничего не замечая вокруг себя.

И хотя я стою рядом, я этих голосов не слышу. Я так думаю, это внутренние ее голоса. Не умею я это хорошо объяснить, но я думаю: это ее мысли та­кие сильные, что будто ударяют ее изнутри, так что она будто немеет и слепнет для всего окружающего.

Но, конечно, это я так думаю, и может быть, я ошибаюсь, и лучше мне про это промолчать. И вам это не любопытно, а, наверно, хочется знать, что Жанна делала в Орлеане.

Мы переправились через реку и приехали в Орле­ан двадцать девятого апреля вечером, и город нас встретил, будто мы уже одержали победу,— так тор­жественно. Весь город освещён факелами, и колоко­ла звонят, и все люди выбежали из всех домов и приветствуют нас, окружили нас густой толпой. Даже страшно ехать — как бы кого не задавить. Коню некуда копыта поставить — такая давка.

Мы проезжаем весь город, от Бургонских ворот до Лисьих, и здесь останавливаемся в доме Жака Бушэ, казначея герцога Орлеанского.

Жанна беспокоится. Нам известно, что к англи­чанам идет на подмогу войско под началом Джона Фальстафа, и надо бы покончить с осадой, пока их еще вокруг Орлеана не такое большое число: в Сен-Лу триста человек, в Турели побольше, но не слишком, и в других фортах тоже наберется одна-две сотни.

А те четыре тысячи, которые нам обещал дофин нет как нет, не очень-то торопятся. А ведь от того, к кому раньше придет подмога, возможно, зависит судьба города.

И все наши капитаны беспокоятся, и наутро граф Дюнуа, начальник гарнизона в Орлеане, со всем своим отрядом отправляется навстречу этим четырём тысячам, поторопить их.

Жанна провожает его за Лисьи ворота, сквозь поля и виноградники.

Мы возвращаемся домой, и Жанна, устав oт тяжести доспехов, ложится на кровать. Я хочу yйти, чтобы она могла заснуть, но она удерживает меня и говорит:

— Не хочу я, чтобы пролилась французская кровь. От одной мысли волосы у меня встают дыбом.

— Как же так, Жанна? — говорю я.— Все уже приготовились сражаться, и даже горожане вооружились. Все они верят в тебя и в победу, а победы без битвы не бывает.

— А может быть, англичане сами уберутся подо­бру-поздорову? — спрашивает она и смотрит на меня так, будто ждет, что я сейчас соглашусь.

— Жанна,— говорю я,— ты устала и, прости ме­ня, говоришь чепуху. С чего бы им вдруг уйти, когда они восемь месяцев осаждают город и сильней нас?

И еще к ним идет подкрепление из Парижа. Лучше закрой глаза и спи.

— Пошлем им письмо,— говорит Жанна.— Они получат письмо и уйдут. Позови мне брата Пакереля.

Брат Пакерель приходит, и она диктует ему:

— «Вы, стоящие под Орлеаном, доблестные вои­ны и лучники, уходите в свою страну. Если не сде­лаете этого, берегитесь девушки Жанны, потому что вскорости понесете вы великие потери. А не повери­те мне, так в каком месте я вас найду, там и надаю вам здоровых тумаков. Увидите тогда, на чьей сто­роне право».

Жанна посылает это письмо с герольдом по имени Гиенн. Но герольд не возвращается, и ответа на письмо нет, и мы не знаем, что и подумать. На сле­дующий день Жанна шлет второго герольда с пись­мом, и в этом письме написано:

«Уходите в вашу страну. А не уйдете, я устрою вам такой разгром, вовеки не забудете».

Этот герольд возвращается и говорит:

— Ответа на письмо нет. И они задержали Гиенна и грозят его сжечь.

Жанна бледнеет и говорит:

— Этого не может быть. Это дело небывалое я неслыханное. Герольд — особа неприкосновенная. Он не отвечает за свои вести, а лишь передает волю того, кто его послал. Поднять на него руку бесчестно.

Герольд отвечает:

— Они говорят, что его послала колдунья и он ее сообщник. Не гневайся, Жанна. Это их слова, не мои.

И Жанна говорит ему:

— Уходи.

Но на следующий день она пишет третье письмо: «Вы, англичане, нет у вас никакого права на французскую землю, и я приказываю вам покинуть наши крепости и замки и вернуться в свою страну. А если не послушаетесь, я вам устрою такой разгром, будете помнить до окончания века. Я вам пишу в третий, и последний, раз. Больше я писать не буду».

Это письмо она не может послать благопристой­ным и вежливым способом, как принято во всем ми­ре, через герольда, потому что она боится за жизнь Гиенна и не хочет подвергать другого такой же уча­сти. Она садится на коня и сама скачет на мост, до самого края пролома, где арки взорваны и дальше нет пути. И здесь она просит искусного лучника при­вязать письмо к стреле и послать его в Турель.

Лучник натягивает тетиву, спускает ее, и стрела с письмом перелетает через вал.

Проходит столько времени, сколько нужно, что­бы поднять и прочесть письмо, и на верхушке вала показывается сам Глэсдел, командующий англий­скими войсками под Орлеаном.

Он стоит подбоченившись, смотрит на Жанну и вдруг разражается словами такими бесстыдными и грубыми, что слушать их и стерпеть невозможно.

Жанна закрывает лицо руками и горько плачет. И мы возвращаемся в город.

Теперь уже нет надежды на мирный исход.

Глава четвертая

ГОВОРИТ ЛУИ ДЕ КОНТ

Я — Луи де Конт, паж Жанны.

Моя дама не такая, как все другие дамы. Моя да­ма особенная.

Все пажи, которых я знаю, целый день тащат в руках шлейфы своих дам, бегут за ними следом, как комнатные собачонки. Моя дама не такая, никаких шлейфов не признает. Моя дама воительница, ама­зонка, вроде как та древняя Пентесилея, которая сражалась под Троей с Ахиллом.

С такой дамой меня ждут странствия, и приклю­чения, и битвы. Кто знает, может статься, я схвачусь в кровавом поединке с самим сэром Джоном Фаль­стафом, и он рубанет меня своим мечом, и на всю жизнь у меня останется на щеке почетный рубец, и про меня будут говорить:

«Вон идет доблестный рыцарь де Конт!»

И, раненный, истекающий кровью, я возьму его в плен, и он предложит мне за себя огромный выкуп — сто тысяч ливров золота. Но я гордо откажусь и вос­кликну:

«Ступайте! Я отпускаю вас».

Что мне выкуп! Я жажду славы!

Но не могу же я сражаться в шелковой курточке. Мне нужны латы.

Вот я и говорю этому д'Олону, оруженосцу моей дамы:

— Где бы мне раздобыть латы? А он отвечает:

— А на что тебе латы, скверный мальчишка?

Я меряю его взглядом с ног до головы и говорю:

— Я покорнейше просил бы вас не называть меня всякими именами. Мой род познатней вашего.

Он не обращает внимания на мой презрительный тон и повторяет:

—Что тебе вдруг понадобились латы?

Я говорю:

— Если вы понатужитесь и вам удастся пошевелить мозгами, то, может быть, вы сообразите, что паж обязан всюду следовать за своей дамой. И когда мне случится сопровождать мою даму на поле битвы, я не хотел бы, чтобы вражеская стрела пронзила мою юную грудь.

Он отвечает:

— Этого не случится,— и уходит.

Ладно же! Вырос большая и здоровая дубина, так уж вообразил, что может разговаривать со мной, будто я младенец в пеленках.

Ладно! Следующий раз я ему расскажу про Да­вида и Голиафа. Может быть, он этого не знает...

В этот день моя дама легла отдохнуть после обе­да и отпустила меня. Я недолго поболтался по дому, прислушиваясь ко всяким разговорам, но ничего лю­бопытного не услышал и решил прогуляться по Орлеану. Мы тут всего четыре дня, и я еще не успел как следует рассмотреть город.

Выхожу я на главную улицу и вижу, едет большой отряд вооруженных всадников. Это бретонцы Жиля де Рэ, крепкие ребята, приятно на них смотреть. А за ними, как полагается, бегут мальчишки и вопят во всю глотку.

Я хватаю одного из них за шиворот и спрашиваю:

— Что тут происходит?

Он извивается как червяк, старается вырваться из моих рук и пищит: