Сатори в Париже - Джек Керуак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я говорю, «А где это, Плуземедо? Я хочу писать ночью стихи на морском берегу»
«А, вы хотите сказать Плуземеде? – Ээ, что за ерунда, не мое это дело – Мне надо работать»
«Ну ладно, я пошел»
Неплохой образчик среднего бретонца, а?
27
Итак я иду в указанный мне бар на углу, и там за стойкой стоит старый папаша Буржуа, или скорее какой–нибудь Кервелеган, или Кер–такой–то, или Кер–еще–какой–нибудь, и неприязненно осматривает меня с ног до головы холодным адмиральским взглядом, и я говорю «Коньяк, мсье». Он возится хрен знает как долго. Внутрь заходит молодой почтальон с кожаной свисающей с плеча сумкой и начинает с ним разговаривать. Я беру свой вожделенный коньяк за столик, сажусь, и с первым же глотком меня начинает трясти от жути, сходной с моими ночными ужасами (есть у них тут такие сорта, кроме известных хеннеси, карвуазье и моннэ, из–за которых, наверное, Уинстон Черчилль, этот старый барон тоскующий по гончим псам своего родового имения [71] , и изображается всегда во Франции со спасительной сигарой во рту). Хозяин пристально сверлит меня взглядом. Все понятно. Я подхожу к почтальону и говорю: «Где у вас в городе контора авиакомпании Эйр–Интер?»
«Без понятия» (по–французски)
«Ты брестский почтальон и не знаешь даже где находится такое важное учреждение?»
«А что в нем такого важного?»
(«Хотя бы по той причине», говорю ему про себя на ином уровне понимания «что это единственный способ убраться отсюда – да поживее»). Но я говорю лишь: «там мой чемодан и мне хотелось бы получить его назад»
«Гы–гы, а вот и не знаю, а вы не знаете, шеф?»
Никакого ответа.
Я сказал «Ладно, сам разыщу» и приканчиваю свой коньяк, и почтальон говорит:
«Я всего лишь facteur» (почтальон)
Я сказал ему кое–что по–французски, что запечатлено где–то на небесах, и я настаиваю на том что это должно быть напечатано тут по–французски: «Tu travaille avec la maille pi tu sais seulement pas s`qu`est une office – d`importance? [72] ”
Я не пытаюсь никого и ни в чем убедить, ни к чему это, но послушайте меня: —
Это вовсе не моя вина, и не любого другого американского туриста или даже француза, что они не видят никакого смысла относиться серьезно к объяснению чего бы то ни было – Это их право охранять свою личную жизнь, но издевательство должно быть преследуемо по закону, о мсье Бэкон и мсье Кок [73] - Издевательство, или лживость, должно быть преследуемо по закону когда влечет за собой угрозу благополучию и безопасности других.
Представьте себе что какой–нибудь турист–негр, типа папаши Кэйна из Сенегала, подходит ко мне на углу Шестой Авеню и 34–й улицы и спрашивает, как ему пройти к Дикси–отелю на Таймс–сквер, и вместо того чтобы послать его туда, я показываю направление в Боуэри, где он будет (предположим) убит баскскими или индийскими бандитами, и какой–нибудь свидетель слышит как я посылаю этого безобидного африканского туриста в неверном направлении, и потом свидетельствует в суде что он слышал эти издевательские объяснения, данные с намерением сбить с правильного пути, правильного общественного пути, или просто с верной дороги, и тогда к чертовой матери всех неотзывчивых и невоспитанных кретинов, этих сепаратистов и всех прочих глумливых «-истов».
Но старик хозяин спокойно объясняет мне где это находится, и я благодарю его и ухожу.
28
Теперь я вижу залив, цветочные горшки на кухонных задворках, старый Брест, корабли, несколько танкеров в море, несколько диких мысов под серым небом стремительных рваных облаков, похоже на Новую Скотию.
Я нахожу контору и захожу внутрь. Там сидят два типа, погрузившись в какие–то бумажки отпечатанные через копирку на тонкой рисовой бумаге, а девчонка вместо того чтобы сидеть у них на коленях маячит где–то сзади. Я изложил им свое дело, хлопнул бумажками об стол, они говорят надо обождать час. Я говорю что хочу лететь в Лондон сегодня же вечером. Они объясняют что у Эйр–Интер нет прямых рейсов на Лондон, надо лететь в Париж и там садится на рейс другой компании. («От Бреста до Корнуолла сами–знаете–как рукой подать», хотелось мне сказать им. «Зачем же лететь в Париж?») «Ладно, я лечу в Париж. Когда сегодня рейс?»
«Сегодня рейсов нет. Следующий парижский в понедельник»
Я представляю себе как ошиваюсь весь этот чудесный уикенд по Бресту, где мне не с кем словом перекинуться и негде ночевать. И тут у меня в глазах появляется слабый проблеск когда я думаю: «Сейчас утро субботы, и я могу оказаться во Флориде и поспеть как раз к своим утренним газетам, шмякнутым почтальоном о крыльцо!» – «А есть у вас поезд до Парижа?»
«Есть, в три часа»
«Можно у вас купить билет?»
«Вам нужно пройти туда самому»
«И что с моим чемоданом?»
«Прибудет не раньше полудня»
«Ну тогда я пошел на вокзал за билетом, поболтаю чуток со Степином Фетчитом [74] , обзову его старым черномазым Джо, потом может даже спою ему, расцелую его по французским обычаям, чмок–чмок в каждую щечку, дам четвертак, и потом вернусь опять сюда»
На самом деле я всего этого не сказал, хоть и надо было бы, я просто сказал «Окей» и пошел на станцию, купил билет первого класса, вернулся тем же путем, став уже большим знатоком брестских улиц, заглянул внутрь, чемодана еще нет, пошел на рю де Сиам, коньяк и пиво, тоска, вернулся, чемодана нет, поэтому я иду в бар в соседнем доме от этого учреждения Бретонских Воздушных Сил, о котором я мог бы теперь написать длиннейшее донесение Мак–Маллену из САК [75] Я знаю, что здесь остается много изумительных церквей и часовен на которые мне стоило бы посмотреть, и потом еще Англия, но раз Англия и так в сердце моем, зачем мне туда ехать? и к тому же, не важно как очаровательны могут быть иные культуры и искусство, если нет в них сострадания – Вся эта красота гобеленов, страны, людей: — бессмысленны без сострадания – Гениальные поэты могут быть лишь украшением книжных полок без симпатии и Каритас – Это значит что Христос был прав и любой после него (кто «думает» иначе и письменно высказывает эти свои мнения) (как, скажем, Зигмунд Фрейд с его холодным пренебрежением к человеческой слабости), ошибался - а значит жизнь человеческая, как говорит У.С.Филдс, «исполнена высоких угроз», но коль скоро вы это знаете, умерев вы будете вознесены на небеса потому что не причиняли никому вреда, ах расскажите об этом в Бретани и везде и повсюду – Нужны ли нам университетские Определения Зла чтобы понять это? Не позволяйте никому подтолкнуть вас к дурному. У хранителя Чистилища есть два ключа от врат Святого Петра, а он сам по себе есть ключ третий и решающий.
И сами вы да не побудите никого к дурному, ведь у вас кишка тонка, чтобы вместе с глазами и всем остальным быть ей, кишке этой, поджаренной как у ирокезского столба самим дьяволом, выбравшим Иуду себе на закуску (из Данте).
И что бы злое вы не совершили, оно вернется к вам сторицей, оком и зубом, по законам действующим в том безмолвии что зовется ныне «неизведанными областями научных исследований».
Что ж, исследуй–ка это, Крайтон [76] , и когда наисследуешься наконец, гончий пес Небес заберет тебя прямиком к Мессии.
29
И вот захожу я в этот бар, чтобы не упустить свой чемодан с его благословенным содержимым, и как тот комик Джон Льюис хочу попытаться забрать с собой на небеса все свое имущество, ведь пока ты живой даже волоски кошек твоих на твоей одежде благословенны, это потом мы можем вволю пошляться–подивиться на динозавров, короче так, вот он бар, я захожу внутрь, пропускаю стаканчик, возвращаюсь через две двери назад, и чемодан наконец–то тут, прикованный цепочкой.
Клерки молчат, я беру чемодан в руки и цепочка отваливается. Какие–то морские курсанты покупающие билеты смотрят как я поднимаю чемодан. Показываю им свое имя, написанное желтой краской по черной ленте около замочка. Мое имя. И выхожу, с чемоданом в руках.
Я отволакиваю чемодан в бар Фурнье и припрятываю его в уголке, нащупав свой железнодорожный билет, остается еще два часа выпивки и ожидания.
Место это называется Ля Сигар.
Хозяин бара Фурнье заходит внутрь, ему всего 35, и сразу к телефону: «Allo, oiu, cinque, ага, quatre, ага, deux, bon [77] ” и бабах телефонной трубкой. Я понимаю что это местечко игроков.
О потом я говорю им радостно «И кто же, вы думаете, сейчас лучший жокей в Америке, а?»
Хоть бы один шевельнулся.
«Тюркотт!» ору я торжествующе. «Француз! Видели как он взял приз в Прикнессе?»
Прикнесс, шмикнесс, они о таком никогда и не слышали, их интересует только Гран При де Пари, или При дю Консель Мюнисипаль и При Гладиатёр, или Сен Клю, или Мэзон Лафитт, или скачки в Отойле, и винсеннские, и я изумляюсь тому как велик все же этот мир, даже любители скачек или бильярда не могут найти о чем поговорить.
Но Фурнье очень дружелюбен, он говорит «На прошлой неделе у нас тут было несколько франко–канадцев, жаль тебя не было, они оставили тут на стене свои галстуки: видишь, там вон? У них с собой были гитары, и они пели turtulus и классно повеселились»
