Сатори в Париже - Джек Керуак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О потом я говорю им радостно «И кто же, вы думаете, сейчас лучший жокей в Америке, а?»
Хоть бы один шевельнулся.
«Тюркотт!» ору я торжествующе. «Француз! Видели как он взял приз в Прикнессе?»
Прикнесс, шмикнесс, они о таком никогда и не слышали, их интересует только Гран При де Пари, или При дю Консель Мюнисипаль и При Гладиатёр, или Сен Клю, или Мэзон Лафитт, или скачки в Отойле, и винсеннские, и я изумляюсь тому как велик все же этот мир, даже любители скачек или бильярда не могут найти о чем поговорить.
Но Фурнье очень дружелюбен, он говорит «На прошлой неделе у нас тут было несколько франко–канадцев, жаль тебя не было, они оставили тут на стене свои галстуки: видишь, там вон? У них с собой были гитары, и они пели turtulus и классно повеселились»
«Помнишь как их звали?»
«Не–а – Но ты вот, у тебя американский паспорт, Лебри де Керуак говоришь, и приехал поискать свою семью, зачем ты уезжаешь из Бреста через несколько часов?»
«Ну, — а у тебя какие идеи?»
«Мне сдается» («me semble») «раз уж ты потратил столько сил чтобы проделать эту дорогу, и потом еще вся эта нервотрепка чтобы добраться сюда, через Париж и говоришь кучу библиотек, теперь–то, когда ты здесь, жалко будет если ты не позвонишь и не повидаешься хотя бы с одним из Лебри из этой телефонной книги – Смотри, тут их не меньше десяти – аптекарь Лебри, Лебри адвокат, Лебри судья, Лебри торговец–оптовик, Лебри хозяин ресторана, Лебри книготорговец, Лебри морской капитан, Лебри педиатр - »
«А есть тут Лебри гинеколог который любит женские бедра» (Ya tu un Lebris qu`est un gynecologiste qui aime les ciusses des femmes?) ору я, и все в баре, включая фурньевскую официантку, и старичка за стойкой возле меня, естественно, смеются.
« – Лебри – эй, я серьезно – Лебри банкир, Лебри из Трибунала, Лебри гробовщик, Лебри который по импорту - »
«Позвони Лебри владельцу ресторана и я оставлю тебе свой галстук». Я снимаю свой синий галстук из вискозы и отдаю ему, и остаюсь с открытым воротом будто дома. «Я не разбираюсь в этих французских телефонах», добавляю я, и говорю про себя: («Но ты–то О ты разбираешься» потому что он напомнил мне моего старого приятеля в Америке, который все скачки с самого начала и до конца просиживает на краешке кровати, с окурком в зубах, и не с какой–нибудь важнецкой в духе Хамфри Богарта сигарой, а со старым мальборовским бычком, коричневым и загашенным еще вчера, и так он резво управляется с этим телефоном что мог бы муху на лету перекусить, если бы они не держались от него подальше, хватается за трубку не успела она еще зазвенеть, но кто–то с ним уже говорит: «Алло Тони? Четыре шесть три, на последний»)
Мог бы кто только подумать что мой поход к предкам закончится в игральном кабаке в Бресте, О Тони? брат друга моего?
Так или иначе, но Фурнье берет трубку, дозванивается до ресторанного Лебри, заставляет меня припомнить самые изысканные французские обороты чтобы быть приглашенным, вешает трубку, складывает руки на груди, и говорит: «Ну вот, иди посмотри на своего Лебри»
«А откуда могут быть древние Керуаки?»
«Возможно из Корнуэля, в районе Кемпера, это на юге в Финистере, он тебе все расскажет. Мое имя тоже бретонское, ну и что с того?»
«Ну я–то не отсюда»
«Ну и что?» «Извини», и опять телефонный звонок. «И забери свой галстук, красивый галстук–то»
«Фурнье бретонское имя?»
«Ну да»
«Что за черт», ору я. «все вдруг заделались бретонцами! Аве – ЛеМер – Гибо – Фурнье – Дидье – Гуле – Левеск – Нобле – А где же старый Алмало, и старина маркиз де Лантенак [78] , и маленький принц де Керуак, Çiboire, j`pas capable trouvez ça — “ (Çiborium, никак тебя мне не отыскать [79] )
«Это ведь как с лошадьми?» говорит Фурнье. «Нет! Адвокаты в маленьких синих беретах все тут поменяли. Иди поговори с мсье Лебри. И не забудь, если когда–нибудь вернешься в Бретань или Брест, приходи сюда со своими друзьями, или со своей матерью – или с братьями – Но сейчас телефон звонит, извините меня, мсье»
И вот я сваливаю оттуда таща в разгаре дня по рю де Сиам свой чемодан и он весит не меньше тонны.
30
Теперь начинается другое приключение. Это отличный ресторанчик, прямо как у Джонни Николсона в Нью–Йорке, мраморные столики, красное дерево и статуэтки повсюду, но очень маленький, к тому же здесь работают не ребята типа Ала носящиеся между столиков в узких брюках, а девушки. Но они все друзья и дочери хозяина, Лебри. Я захожу и спрашиваю, где мсье Лебри, я приглашен. Они говорят подождите тут, и идут искать, вверх по лестнице. В конце концов все улаживается и я затаскиваю наверх свой чемодан (чувствуя что сперва они мне не поверили, эти девчонки), и меня проводят в спальню, где средь бела дня в постели валяется длинноносый аристократ с здоровенной бутылью коньяка у изголовья, и еще кажется с пачкой сигарет, и сверху над одеялами здоровенная размером с «Королеву Викторию» [80] подушка шесть на шесть дюймов, и в ногах кровати стоит блондин доктор, наблюдающий чтобы он отдыхал по науке – «Присаживайтесь», но теперь к нему заходит romancier de police, то есть сочинитель детективных романов, в аккуратных очечках в металлической оправе, и чистенький как начищенная бляха О Бог ты мой, со своей очаровашкой женой – Но затем входит жена бедолаги Лебри, роскошная брюнетка (о которой мне рассказывал Фурнье), и три ravissantes (восхитительные) девушки, которые оказываются одной замужней и двумя незамужними дочками – И вот мне вручается коньяк, руками мсье Лебри, с усилием приподнявшегося со своей груды мягчайших подушек (О Пруст!), и говорящего мне мелодичным голосом:
«Значит вы Жан–Луи Лебри де Керуак, как мне сказали по телефону?»
«Sans doute, Monsieur [81] ». Я показываю ему свой паспорт, где написано: «Джон Луи Керуак», потому что вы не можете мотаться по всей Америке и поступить на Торговый Флот и чтобы вас при этом звали «Жан». Жан это то же самое что Джон, Жанна [82] же имя женское, но попробуйте объяснить это вашему боцману на Роберт Трит Пэйн, когда лоцман бухты вызывает вас рулевого чтобы провести судно через минные поля, и говорит «Два пятьдесят один прямо по вашему курсу»
«Да сэр, два пятьдесят один прямо по нашему курсу»
«Два пятьдесят, прямо по вашему курсу»
«Два пятьдесят, прямо по нашему курсу»
«Два сорок девять, прямо, пря–яямо по вашему курсу», и мы проскальзываем сквозь эти минные поля, в гавань. (Норфолк 1944 года, вскоре после чего я ушел с судна). Почему же лоцман выбрал старого Керуаха? (Keroac`h, так раньше это произносилось, постоянный предмет спора моей родни). Потому что у Керуаха верная рука, вы банда крыс даже читать не умеющих, не говоря уж о том чтобы писать книги -
Поэтому в паспорте у меня значилось «Джон», и однажды я назвался Шоном, это когда мы с О`Ши уделали Райана, Мэрфи тогда еще над нами потешался, уделали же мы его тем что на спор перепили в пабе [83]
«А как зовут вас?»
«Улисс Лебри».
Над его гигантской подушкой висело родословное древо семьи, часть которой носила имя Лебри де Лодеак, видимо он приказал повесить его к моему приходу. Но ему только что прооперировали грыжу, поэтому–то он и в постели, и доктор здесь именно поэтому, он объяснит что надо делать и потом уйдет.
Сначала я подумал «А может он еврей? косящий под французского аристократа?» потому что было в нем что–то еврейское, я имею в виду такой особый расовый тип который иногда встречается, чисто семитскую костлявость, змеиный вытянутый лоб, или может лучше сказать, орлиный, и этот длинный нос, и эти смешные припрятанные бесовы рожки скрывающиеся там где кончаются залысинки, и наверняка под этим одеялом прячутся длинные тонкие ноги (не то что мои толстые и короткие, крестьянские), которыми он наверное расхаживает покачиваясь из стороны в сторону местечковым страусом [84] , то есть, выбрасывая вперед ногу, ставит ее на пятку, а не на ступню – И эта его выпендрежная утонченность, в духе Ватто, этот его глаз Спинозы, элегантность Сеймура Гласса (или Сеймура Уайза) [85] , впрочем позже я понял все встреченные мною выглядящие так люди были близки к итоговому рывку в другую жизнь, в общем нормальный такой живчик, который проделывал длинные путешествия поездом из Бретани в Париж, может быть с томиком Абеляра [86] в руках, для того лишь чтобы окунуться в суматоху под театральными люстрами, пару раз имел любовные случайности на кладбищах, потом притомился от города и вернулся к своим аккуратным лесопосадкам, сквозь которые так привычно гарцевать, рысью, галопом, рвануть так с места – Несколько каменных стен между Комбуром и Шансекретом, разве это преграда? По–настоящему изысканно О чем я ему сразу же и рассказал, все еще разглядывая его лицо, чтобы решить не еврей ли он, но нет, нос его был ликующим как лезвие бритвы, голубые глаза бесцветны, дьявольские рожки топорщились, ног не было видно, и французское произношение его было совершенно четким, таким что даже старый Карл Эдкинс из Западной Вирджинии, будь он здесь, понял бы каждое слово, ах я дурень, встретить столь благородного старого бретонца вроде этого Габриэля де Монтгомери, какие уж тут шутки – Ради подобного человека армии рвались в бой.
