Раз. Два. Полтора - Юрий Дружинин

В госпитале

Не могу сказать, что незаметно – в армии время не летит, а медленно ползет, как улитка, – но подошло к концу мое первое армейское лето. По утрам стоял приятно тонизирующий тело холодок, а ближе к вечеру тоже становилось прохладно. Но днем солнце пока еще не сдавало своих позиций. Репетиции в ансамбле продолжались, наш капитан говорил, что скоро начнутся концерты и нам необходимо хорошо подготовить программу. Как-то я проснулся утром за несколько минут до на всю оставшуюся жизнь впитавшейся в кровь команды «Рота подъем!». И с большим трудом разлепил веки. За ночь они покрылись гнойной корочкой и слиплись так, будто их клеем намазали… В туалете я посмотрел на себя в зеркало и обнаружил, что белки глаз покраснели от выступивших наружу кровеносных сосудов… Глаза с трудом переносили солнечный свет. Я кое-как отмыл засохшие корочки гноя с ресниц и век. А когда подошел к унитазу в надежде облегчить мочевой пузырь, то вместо облегчения испытал резкую, режущую боль… В ансамбле наш капитан поручил Вене вести меня в медпункт, который, кстати, находился в расположении роты, из которой мы только что пришли с ночевки. В медпункте женщина-фельдшер долго расспрашивала меня о симптомах моей неведомо откуда взявшейся хвори. Спрашивала, что я в последнее время ел, что пил, не спал ли с тетками. Я отвечал ей, что ел и пил все, как обычно, то, что дают в солдатской столовой. С тетками не спал. Как-то неудобно было признаваться в том, что в свои 19 лет я все еще девственник и вообще еще ни разу не спал ни с одной теткой… Она осмотрела мои глаза, я уже практически не смутился, когда она попросила меня оголить головку… Но все же она, видимо, не до конца верила в мои ответы, особенно насчет теток, и в ее глазах я видел какое-то недоверие. После она закапала мне в глаза альбуцид и сказала, чтоб я посидел в коридоре, а она тем временем свяжется с госпиталем, и там решат, что со мной делать. Уж не знаю, как она связывалась с госпиталем, видимо, пешком ходила, так как ждать ее пришлось часа два. Я долго сидел на жестком деревянном откидном стуле. Потом лег на узкую больничную кушетку, стоящую здесь же, и прикрыл глаза, причем веки мгновенно слиплись. И когда через несколько минут я попытался их открыть, то смог сделать это только с помощью рук. Прямо как в виденном мною в детстве фильме «Вий». Не помню, о чем я тогда думал, скорее всего, ни о чем, а просто тупо ждал возвращения фельдшера. Видимо, я задремал, так как очнулся от прикосновения руки вернувшейся наконец фельдшерицы. Все-таки я был благодарен ей хотя бы просто за то, что выслушала внимательно и хотела мне помочь, пусть даже и по долгу службы… Она сказала, что на данный момент мест в госпитале нет. Поэтому придется несколько дней пробыть здесь, в медпункте, а потом мне все же необходимо будет полечиться в госпитале. Она провела меня в отделение, которое было рассчитано на 8—10 человек и состояло из пары палат, небольшого холла и еще какого-то помещения, видимо для медперсонала. В отделении она еще раз закапала мне в глаза альбуцид и дала таблетку тетрациклина. После этого провела меня в палату и выдала постельное белье. А так как дело было уже к вечеру, то вскоре она ушла домой. А мне еще предстояло познакомиться с местными обитателями. Их оказалось семь человек, а со мной, стало быть, восемь. Из духов нас было двое. Было четверо черпаков. Было и два деда. Причем один из дедов был якут, а второй русский. Ближе к вечеру все местное общество собралось в холле. И народ начал резвиться. Точнее резвились, конечно, больше всех деды. Здесь я впервые столкнулся с вопросом «Сколько дней до приказа?». А так как в ансамбле нас никто не третировал данными вопросами, то я, конечно, не знал, сколько там этих дней до приказа. Хотя имел смутное представление, что приказ вроде бы осенью… Но, как говорится в уголовном кодексе, незнание закона не освобождает от ответственности… Поэтому я сразу же получил свою порцию в фанеру. А добродушный якут объяснил мне, что приказ 27 сентября и я должен знать, сколько до него дней, лучше, чем таблицу умножения. Тем самым я сильно облегчу свою жизнь и сохраню целостность своей фанеры… Кстати, 27 сентября родился мой любимый дед, так что эту дату оказалось запомнить не сложно… Затем якут поинтересовался, откуда я, и когда узнал, что я из Иркутска, то проникся ко мне симпатией. По его мнению, мы были почти земляки, хотя Якутск и Иркутск имеют меж собой несколько добрых тысяч километров. Но его это, видимо, нисколько не смущало. А может быть, ему было очень одиноко в этих далеких от его родины степях и хотелось найти родственную душу. Он сказал, чтоб я никого не боялся, теперь он берет меня под свою защиту. А если кто спросит, откуда я, попросил сказать, что я из Якутска, а не из Иркутска. Видимо, очень ему хотелось похвастаться кому-нибудь, что у него здесь земляк появился. Я, конечно, согласился немного покривить душой, тем более действительно какой-никакой, а земляк…

В санчасти я пролежал дней пять, так как в госпитале не было свободных мест. Наша фельдшер ходила туда каждый день, но результата не было… Кроме того, она сказала, что по симптомам у меня синдром Рейтера, но должен быть еще и такой симптом, как распухание и боль в коленных или голеностопных суставах. А у меня этого симптома не было. И, дескать, еще и поэтому меня не кладут в госпиталь. За пять дней я почувствовал себя намного лучше. Видимо, помогли антибиотики, которые я принимал. И когда наконец появилась возможность лечь в госпиталь, я чувствовал себя довольно сносно. Но фельдшер все же решила, что мне необходимо хорошо пролечиться, и сказала, чтоб я собирал свой нехитрый скарб… По дороге в госпиталь она сказала, что лучше будет, если я скажу, что у меня болят колени. Иначе могут и не положить…

Майор медицинской службы внимательно изучил мою карточку. Еще раз расспросил, что и как у меня болит. Я по совету фельдшера сказал, что кроме глаз у меня болят еще и колени… На что он, видимо, утвердившись в своем диагнозе, кивнул и сказал старшей медсестре чтоб она выделила мне палату и выдала белье и пижаму. Пижама представляла собой синюю куртку и штаны, кроме того, мне выдали шлепанцы из кожзаменителя на резиновой подошве. Соседи по палате оказались в основном такими же духами, как и я. Но в соседних палатах проживали несколько дедов и черпаков. И с ними мне предстояло еще выяснить отношения… Вскоре нас пригласили на обед, который выгодно отличался качеством пищи от харчей в солдатской столовой. Порции были хоть и небольшие, но зато приготовлено было все прямо как по-домашнему. На первое молочный суп, на второе гречка с котлетой, а на третье стакан какао… Кроме того, как позже выяснилось, можно было попросить на добавку каши или супа в зависимости от того, что оставалось. Может, кому-то эти детали покажутся несущественными, но тот, кто служил в армии, я думаю, поймет, почему через столько лет все это так глубоко осталось в моей памяти… Примерно до пяти вечера в госпитале обстановка была примерно такая, как и в любой больнице, в которых я, несмотря на свой возраст, уже успел полежать не один раз. И имел возможность изучить быт и порядки, которые в них царили. Но после пяти весь врачебный состав расходился по домам. И начинался другой распорядок, которым руководили деды… А тут уж, как говорится, кто во что горазд. И хотя здесь их приколы были менее жестоки, чем в ротах, все же сказывалось то, что все-таки люди в основном больные, да и обстановка все же помягче, что ли, но все равно особой добротой и человеколюбием здесь, как и в частях, не пахло.

Ближе к вечеру меня «пригласили» в одну из палат, где, словно пахан в камере, заправлял какой-то казах, который отслужил чуть больше года и считался черпаком. Как обычно, для начала началась психологическая обработка… Мне был задан ставящий в тупик вопрос: «Кто ты такой?» Так как быковать у меня особого желания не было, я без особых внутренних колебаний ответил, что я-де рядовой Дружинин. Но местного авторитета такой ответ не удовлетворил. И он, добавив металла в голос, повторил свой вопрос. Но я, не особо понимая, чего от меня требуется, вновь ответил, что я рядовой Дружинин. Видимо, моя тупость начала бесить моего узкоглазого узурпатора, и он, потихоньку свирепея, объяснил мне, что на данный период я в первую очередь дух, а не какой-то там рядовой Дружинин! Свои объяснения он подкрепил несколькими ударами в фанеру, не столько сильными, сколько больше подкрепляющими его, так сказать, главенствующее положение. Затем он уже более мирным тоном предложил мне постирать его трусы и носки. Но в армии до этого опускаются только черти, а я не собирался доходить до этого уровня. Поэтому я твердо ответил, что стирать трусы и носки не буду. Он осведомился, а как, мол, я отнесусь к его просьбе, если мне предварительно дадут табуреткой по голове. Я ответил, что в любом случае ответ будет отрицательный. Видимо, что-то убедило его в твердости моих убеждений. Да и не охота лишний раз рисковать – променять удобную палату госпиталя на казарму дисбата. Поэтому после небольшого интервью о том, откуда я, где учился и имел ли интимные отношения с женщинами, я был отпущен восвояси…