Северное сияние - Филип Пулман

– Выдумываешь, – с сомнением сказал Роджер. – На кухне ничего про это не говорили. И вообще тебе в эту комнату нельзя.

– Ясное дело. Слугам они про такое не говорят. А я была в Комнате Отдыха, вот. В общем, дядя всегда так делает. С тартарами так сделал один раз, когда они его поймали. Они его связали и хотели вырезать кишки, но, когда первый подошел с ножом, дядя только посмотрел на него и он упал замертво, тогда второй подошел, и он с ним так же. Потом только один остался. Дядя сказал, что оставит его в живых, если он его развяжет, – он развязал, а дядя все равно его убил, чтобы знал в другой раз.

Роджеру верилось в это еще меньше, чем в Жрецов, но уж больно хороша была история, и они по очереди стали изображать лорда Азриэла и издыхающих тартар, в качестве пены используя шербет.

Но это было так, развлечение; Лира все же настояла на игре в Жрецов и увлекла Роджера в винные погреба Колледжа, куда они проникли с помощью запасных ключей Дворецкого. Они брели по громадным подвалам, где, затянутое вековой паутиной, хранилось токайское, канарское, бургундское и брантвейн Колледжа. Ввысь уходили древние каменные арки, подпираемые столбами толщиной в десять деревьев, пол был вымощен неровными каменными плитами, а по сторонам, полка за полкой, ряд за рядом, лежали бутылки и бочки. Это было увлекательно. На время забыв про Жрецов, они прошли на цыпочках из конца в конец, держа свечи в дрожащих пальцах, заглядывая в каждый темный уголок, и Лиру все сильнее разбирало любопытство: каково вино на вкус?

Выяснить это было несложно. Несмотря на горячие протесты Роджера, Лира выбрала самую старую, самую неровную, самую зеленую бутылку вина и, поскольку вытащить пробку было нечем, отбила горлышко. Они присели в дальнем углу и принялись пить густую багровую жидкость – только непонятно было, когда они опьянеют и как поймут, что опьянели. Вкус Лире не особенно понравился, но она вынуждена была признать, что он замечательный и сложный. Смешнее всего было смотреть на обоих деймонов, постепенно балдевших: они падали, бессмысленно хихикали, принимали разный вид, все больше уподобляясь горгульям и стараясь перещеголять друг друга в уродстве.

Наконец, и почти одновременно, дети поняли, что такое опьянение.

– Неужели им это нравится? – просипел Роджер после того, как его обильно вырвало.

– Да, – сказала Лира, последовав его примеру. И упрямо добавила: – И мне нравится.

Из этого приключения Лира не вынесла ничего, кроме мысли, что, если играть в Жрецов, попадаешь в интересные места. Она вспомнила последний разговор с дядей и стала обследовать подземелье – потому что над землей располагалась лишь небольшая часть Колледжа. Словно огромный гриб, чья грибница пронизывает гектары и гектары земли, Иордан (теснимый на поверхности Колледжем Святого Михаила с одной стороны, Гавриила с другой и Университетской Библиотекой сзади) начал еще в Средние века расти под землю. Туннели и шахты, подвалы, погреба, лестницы настолько издырявили землю под самим Иорданом и на несколько сот метров вокруг, что воздуху там было чуть ли не больше, чем на поверхности; Иордан-колледж стоял на чем-то вроде каменной губки.

Лира вошла во вкус этих исследований, забросила свои горные угодья на крышах Колледжа и погрузилась с Роджером в подземный мир. Вместо игры в Жрецов началась охота за ними – где им еще прятаться от глаз людских, как не в преисподней?

И вот однажды они с Роджером добрались до крипты под Капеллой. Тут во все века хоронили Магистров, каждый в своем свинцовом гробу занимал отдельную нишу в каменных стенах. Снизу на каменных дощечках высечены были их имена:

Саймон Леклер, Магистр 1765–1789 Церебатон

Requiescat in расе

– Что это значит? – спросил Роджер.

– Первая часть – это его имя, а в конце – по-римски. Посередине – годы, когда он был Магистром. А еще одно имя – наверное, его деймон.

Они шли дальше под безмолвными сводами и читали надписи:

Фрэнсис Лайелл, Магистр 1748–1765 Зохариэль

Requiescat in расе

Игнатиус Коул, Магистр 1745–1748

Муска Requiescat in расе

На каждом гробу, заметила Лира, была медная табличка с изображением какого-нибудь существа: где – василиска, где – красивой женщины, где – змеи, где – обезьяны. Она догадалась, что это изображение деймона покойного. Когда люди становятся взрослыми, их деймоны теряют способность меняться и принимают один, постоянный, вид.

– А в гробах-то скелеты! – прошептал Роджер.

– Истлевшая плоть, – шепотом отозвалась Лира. – А в глазницах копошатся черви и личинки.

– Тут и призраки, наверно, водятся, – сказал Роджер, поеживаясь от удовольствия.

За первой усыпальницей они нашли проход, вдоль которого тянулись каменные полки. Каждая полка была разделена на квадратные отсеки, и в каждом лежал череп.

Деймон Роджера поджал хвост, прижался к нему, дрожа, и тихо завыл.

– Тсс, – сказал Роджер.

Пантелеймона Лира не видела, но знала, что мотылек сидит у нее на плече и, наверное, тоже дрожит.

Она протянула руку и осторожно сняла с полки ближайший череп.

– Что ты делаешь? – сказал Роджер. – Их не положено трогать!

Не обратив внимания на его слова, Лира вертела череп в руках. Вдруг что-то выпало из дыры в основании черепа – выпало у нее между пальцев и упало на пол, и Лира от неожиданности чуть не уронила череп.

– Монета! – шаря по полу, сказал Роджер. – Может быть, клад!

Он поднес монету к свече, и оба уставились на нее изумленным взглядом. Это была не монета, а маленький бронзовый диск с грубо вырезанным изображением кошки.

– На гробах похожие, – сказала Лира. – Это его деймон. Наверняка.

– Положи лучше обратно, – с опаской сказал Роджер, и Лира перевернула череп, бросила диск в его вечное хранилище, после чего поставила череп на полку. В остальных черепах тоже оказались монеты с деймонами: прижизненный спутник покойного не расставался с ним и здесь.

– Как думаешь, кто они были, когда были живыми? – сказала Лира. – Ученые, наверно. Гробы только у Магистров. Ученых, наверно, было так много за столько веков, что места не хватит хоронить их целиком. Видно, отрезают головы и только их хранят. Все-таки это у них главная часть.

Жрецов они не нашли, но дел в катакомбах под Капеллой хватило им на несколько дней. Однажды Лира решила сыграть шутку с мертвыми Учеными, поменяв монеты в их черепах, так что они остались не со своими деймонами. Пантелеймон так разволновался при этом, что превратился в летучую мышь и стал носиться вверх и вниз с пронзительными криками, хлопая крыльями ее по лицу; но она не обращала внимания – уж очень удачная была шутка. Правда, позже за это пришлось поплатиться. Когда она спала в своей узкой комнатке наверху Двенадцатой Лестницы, к ней явилась ночная жуть, и, проснувшись с криком, она увидела возле кровати три фигуры в балахонах. Они показывали на нее костлявыми пальцами, а потом откинули капюшоны, обнажив кровавые пеньки на месте голов. И только когда Пантелеймон превратился в льва, они отступили и стали сливаться со стеной, так что вначале снаружи оставались только их руки целиком, потом ороговелые желто-серые кисти, потом дрожащие пальцы, и наконец ничего. С утра она первым делом бросилась в катакомбы, чтобы вернуть монеты с Деймонами на свои места, и прошептала черепам: «Извините!»