Хоровод нищих - Мартти Ларни

– У нас на портреты не молятся, ваше высочество.

– Извините, ваше ничтожество, – ответил Еремиас и закрыл дверь, на которой была укреплена небольшая табличка: «Общество слепых. Мастерская по изготовлению ершиков для чистки ламповых стекол».

Еремиас после дневного похода вернулся домой уставшим и голодным. Импи-Лена в ответ на его приветствие заявила, что уходит от них. Для Еремиаса ее заявление было подобно оглушительному удару. Он попытался доходчиво поговорить с этой женщиной – просительно, почти раболепно:

– Импи-Лена, не обращайте, пожалуйста, внимания на мелочи. Между людьми, случается, возникают размолвки. И, как я уже говорил утром, мы не собираемся растранжиривать ваши сбережения. Сейчас я поступил на службу…

– Служба! – в удивлении воскликнула женщина. – Неужели господин стал агентом фирмы Зингера?

– Ну нет, конечно, не такая мелкая должность. У меня ведь есть и другие возможности…

– Да, возможности у господина имеются, надо бы только использовать их на благо… Хорошие возможности. Но я все же решила уйти…

– Почему?

Женщина замолчала. Она скрыла от хозяина, что истинная причина ухода – вдова Аманда Мяхкие. Только из-за нее Импи-Лена хотела поменять место работы. Она украдкой взглянула на своего хозяина и почувствовала жалость к этому беспомощному и нерасторопному мужчине, у которого бедность отняла все, кроме его апломба. Импи-Лена попыталась ответить, но подобрать нужные слова оказалось так же трудно, как проехаться на санях по песку.

– Конечно, я знаю, что получу свои деньги обратно и даже с процентами, но сейчас я решила уйти, – наконец произнесла она.

– Уйти да уйти. Куда?

– Не знаю. Пойду куда-нибудь. Да и годы уже не те.

Импи-Лена всегда страшилась старости, хотя до конца и не верила в ее приход. Еремиас, в свою очередь, замолчал. Только сейчас до него дошло, кто являлся его опорой и защитой. Импи-Лена действительно хорошая женщина: верная, надежная и старательная. Но одинокая. Старые девы обычно одиноки, но живут дольше замужних, ибо неумирающая надежда манит их к жизни.

В передней послышались шаги и тихое мурлыкание. В комнате появился Йере. На его лице играла широкая улыбка. Он беззаботно забросил шляпу и трость на вешалку и заговорил стихами:

– Бросим прочь еремиаду, запоем-ка серенаду…

– Сын! Хватил крепенького?! – воскликнул отец и втянул в себя воздух.

Йере с форсом протянул экономке банкноту в сто марок.

– Это только начало…

Преданное сердце служанки трепетно забилось. Жест сына благотворно подействовал и на настроение папы. Он погладил бороду и торжественно^произнес:

– Я всегда утверждал, что Йере пером заработает себе на жизнь. Сочинительство – это, так сказать, культурная работа.

Йере уселся за стол и в знак согласия кивнул головой. Он не хотел разрушать иллюзий, поскольку вместо них ничего предложить не мог. Настроение поднялось, все успокоились, и беседа потекла легко и безобидно.

После ужина Йере отправился в Аспирин навестить магистра Ахопалтио. Философ заразился в легкой форме болезнью странствий. Перед его глазами маячила чужая страна, где песня «Черный Рудольф» уже вышла из моды. Чтобы подтвердить свое непреодолимое желание, Ахопалтио снял с ушей наушники. Упаковывая чемодан, он восторженно говорил об излеченных комплексах и о симптомах внутренней жизни своей хозяйки. Попутно он прочел короткий доклад об исследованиях гормонов, выполненных в последнее время. Когда Йере зевнул, Ахопалтио свободно переключился на науку о^ воспитании и мимоходом упомянул имя Руссо Тут Йере внезапно очнулся. Он вспомнил Кахилуса и банкноту в сто марок. Поднялся, беспокойно заходил по комнате и внезапно спросил:

– Ты можешь мне помочь?

– Помочь?

– Да. Ты долго учился и много знаешь, дай мне совет, как мне жить?

Ахопалтио перестал упаковывать чемоданы, пристальным взглядом ученого посмотрел на своего друга и медленно ответил.

– Как жить? Точно на этот вопрос ответить трудно. Наряду с психологической закономерностью действует социологическая, которая находится над личностью. Ты, следовательно, являешься социальным существом, которое обязано играть в жизни определенную роль.

– Оставим роли в стороне! – прервал его Йере – Я уже достаточно наигрался.

– Прости, я продолжу. Каждый человек должен играть какую-нибудь роль, которую он, правда, разрабатывает для себя лично. Содержание роли обычно определяет обстановка и прежде всего социальные условия…

– Мне это известно, – прервал Йере, который днем целых пять часов играл роль часовых дел мастера. – Речь идет о моей жизни, а не о театральном представлении.

Философ закрыл глаза и попытался сделать более доходчивой свою речь.

– Проблема серьезна, – продолжил он. – Как тебе жить? Шопенгауэр говорит, что все мы, бедные смертные, порочные и одновременно добродетельные животные, жизнь которых слишком коротка для достижения совершенства как в пороках, так и в добродетелях. Марк Аврелий также утверждает, что жизнь человеческая кратковре-менна и ничтожна: вчера еще эмбрион, а сегодня уже мумия или пригоршня праха. Жюль Пейо, в свою очередь, особо подчеркивает, что леность и упадок духа коварным образом приводят нас к преждевременной смерти. А Генри Амьель и мой ученый родитель Фрейд…

– Нет, нет, дорогой друг, – прервал Йере поток цитат, – я не живу ни философией, ни афоризмами. Посоветуй мне, как добыть пищу и одежду.

– На этот вопрос я ответить не могу. Я и не предполагал, что тебя интересуют материальные проблемы. Подожди-ка… Кто может дать тебе совет?.. Значит, тебе нужны…

– Деньги, чтобы жить.

Ахопалтио растерялся. В раздумье он пробормотал:

– Жизнь, посвященная погоне за деньгами, в минуту смерти покажется смехотворной, как указывает Жюль Пейо…

– Познакомь меня с этим господином! – со злостью в голосе воскликнул Йере, ибо Ахопалтио выдавал советы, словно поваренная книга.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – удивился философ. – Культурный человек живет в одухотворенном мире впечатлений и переживаний, он должен бы обладать чувством собственного достоинства, а ты…

– Мне нужна работа, понимаешь, работа. На одни лишь духовные ценности не проживешь. Думал, что ты с твоими связями смог бы рекомендовать меня кому-нибудь из своих знакомых. Теперь понимаешь?

– Пытаюсь понять. Значит, рабочее место… А что ты будешь там делать? Ты же писатель. Почему ты хочешь впрягаться в работу?

– Потому что мне нужно как-то жить.

– Следует ли мне понимать тебя так, что писательский труд или как еще его там нынче именуют, не дает тебе желаемого удовлетворения?

– Об этом я и говорю! Наконец-то мы поняли друг друга! Я всегда восхищался твоим острым умом.

Ахопалтио отрицательно помотал своей головой неистового исследователя:

– К сожалению, я и сейчас тебя не понимаю. Всегда верил, что работа писателя придает твоей жизни смысл, тебе нужно изучать окружающий мир и трудиться. Но какая это должность?! Надо бы выяснить ситуацию с помощью подходящих опытов и тестов. Пользуясь математической шкалой, можно точно установить, какие склонности у тебя наиболее развиты и в чем проявляются недостатки. Чисто экспериментально…

– Ясно! – воскликнул Йере. – Экспериментально я могу с полной уверенностью утверждать, что от тебя помощи не получишь. Ты заучился до глупости.

– Я?!

– Ты!

Йере осознал, что добиться от умного человека понимания простейших вопросов обыденной жизни дело абсолютно безнадежное. Он более не удивлялся, что Ахопалтио должен изучить три десятка научных трудов, прежде чем придет к постижению научной истины о том, что со снижением цен на спиртное люди будут за меньшие деньги приходить в состояние опьянения.

– У тебя были когда-нибудь экономические затруднения? – спросил Йере.

– Все зависит от классификации. Если исходить из утверждений Вундта…

– Не делай этого! – прервал собеседника Йере. – Исходи из собственного кошелька, он ближе к твоему сердцу. Ты страдал когда-нибудь от недостатка денег?

– Нет… В жизни много иных ценностей.

– Поэтому тебе и трудно понять, что человек проживет по твоим рецептам не более десяти дней.

– По моим рецептам? О чем ты?

– О том, что ты сам столь упрямо пытаешься вдолбить мне в голову. По-твоему, человеку не нужно жилье, ибо у сына человеческого не было угла, где бы он мог приклонить голову. Голод и жажду я должен утолять Марком Аврелием. Одежды мне не нужно, «прикроюсь» Метерлин-ком. Налоги будут оплачивать психоанализом Фрейда, Эб-бингауза или Дитни, счета в ресторанах – сенсуальной психологией Циена. В трамвае, парикмахерской и бане я могу сидеть, не тратя ни пенни, – достаточно лишь иметь при себе том Демокрита или Амьеля, и все сразу завертится, как в венском вальсе. Блестящая, поистине превосходная психопатология повседневности.