Ц-41. Из записок разведчика - Павел Голендухин

— Это ты… того… слишком, — слабо отбивался я.

— Не того… А как раз этого…

Так продолжалось несколько минут.

— А мне жаль тебя, Ильин, ей-богу, — обнял он меня. — Славный ты парень. Тебе бы жить да жить, так нет, не хочешь… Все норовишь хапнуть, навредить… Ей-богу, жаль…

— Неужели опять сидеть?

— Не хнычь! — встряхивает он меня за плечо. — Помогу.

— Как? — с пьяной мольбой хватаю я его за руку.

— Тебе надо бежать.

— Куда?

— Туда, — и он махнул рукой на запад.

— Как? — делаю я удивленные глаза. — Стать изменником?

— Ты давно им стал. Давно!

Я уронил голову на колени, запустил пальцы в растрепанную шевелюру и «забился в судорогах». Через пять минут я уже громко «храпел» на полу.

Он не тревожил меня часа два. Потом разбудил, спросил, хорошо ли я помню наш разговор. Я подтвердил, что помню и добавил:

— Я в вашей власти… Что хотите…

Он предложил мне немедленно, в эту же ночь, уходить, пока не поздно, на ту сторону. Обещал доставить лично на своей машине к переднему краю. А там через Донец — на лодке. С запиской Голованова я должен явиться к полковнику Хельвигу — руководителю немецкой разведки на юге.

Я «тяжело переживал» свое падение, делал страдальческое лицо, хрустел пальцами.

— Хельвиг обеспечит вам жизнь не такую, как здесь, — успокаивал меня Голованов, перейдя на официальный тон. — Тут вы пресмыкаетесь, как червяк. Каждый шаг делаете с оглядкой, как бы не узнали, не разоблачили… А там — слава, почет, деньги…

Сделка была заключена.

В ту же ночь Голованов вызвал «виллис».

Я спросил его, доверяет ли он мне отлучиться на квартиру, чтобы уничтожить документы.

— Вместе, а то еще схватят, — неожиданно бросил он и направился к выходу. — Идем… быстро.

Я, признаться, от неожиданности опешил. Сам не рад, что напросился. Ведь на квартире у меня… человек от Усова. Но дать «задний ход» было уже поздно. Идем вместе. Открываю квартиру, а сам громко говорю ему:

— Не оступись!

— Тсс! — зашикал он в темноте.

Мне важно было предупредить товарища по работе, что иду не один. Он услышал нас, притаился.

Для вида я сжег несколько бумажек. Спросил у Голованова, стоявшего у двери, далеко ли до фронта, где будем переправляться, не случится ли чего при переходе переднего края… Он отвечал неохотно, а я все уточнял. Хотел, чтобы товарищ подробнее проинформировал Усова. Мы с ним предполагали такой оборот дела. Но не могли знать, когда это случится.

У квартиры Голованова нас уже ждал «виллис». Старший лейтенант заставил меня переодеться в солдатскую форму, и мы покатили к передовой.

Несколько раз нас останавливали регулировщики и часовые. Голованов показывал им свое удостоверение личности и они пропускали машину: связисты подразделения, в котором он «служил», обслуживали именно этот участок фронта.

…Все шло так, как обещал Голованов. Наши также приняли меры, и мы беспрепятственно подъехали с выключенными фарами почти к самой реке. «Значит успел товарищ предупредить Усова!» — с облегчением думал я.

Мне даже показалось, что рядом с последним часовым, остановившим нашу машину, стоял одетый в сержантскую форму один из наших сотрудников. Вполне возможно…

…Дальше лодка… Потом по-немецки пароль, короткий допрос, требование доставить в штаб…

Ревность Рекса

Я доложил полковнику Хельвигу, что прибыл от Голованова, и передал записку.

Хельвиг, высокий, стройный, с крупными выразительными чертами на смугловатом лице, широкими шагами мерил просторный кабинет. Когда я закончил говорить, он остановился, ощупал меня острым, цепким взглядом (мне стало даже не по себе), потом медленно протянул руку. Все суставы мои захрустели в его огромной заросшей волосами ладони.

Полковник приказал немедленно расшифровать записку.

— Прошу, — жестом указал он мне на кресло. — Кто вы, откуда? Слушаю.

Я подробно рассказал «о себе». Сообщил, что мой отец, бывший белый офицер, расстрелян большевиками. И сам я немного виноват перед советской властью. Сидел в тюрьме. Тут вот, опять неприятность… Пришлось бежать…

Он слушал как будто внимательно и что-то рисовал на бумаге.

Но нашу беседу нарушили — принесли текст расшифрованной записки. Хельвиг строго взглянул на подтянутого лейтенанта, подобострастно державшего в вытянутой руке листок гербовой бумаги. Видно было, что он недоволен неожиданным нарушением беседы. Принял из его рук записку, небрежно бросил на стол и опять уставился на меня. Я продолжал рассказ. Хельвиг внимательно слушал. Вскоре рассказ, видимо, наскучил ему, и он скосил взгляд на записку. Внезапно сумрачное лицо Хельвига озарила улыбка, мгновенно сменившаяся маской безразличия.

— Вы музыкант? — прервал меня полковник.

— Так точно, музыкант.

— Хорошо. Можете быть свободны, — неожиданно поднялся Хельвиг.

Через полчаса какой-то субъект в штатском, назвавшийся Рексом, открыл передо мной двери особняка. Пройдя несколько шагов по коридору, указал на застекленную дверь:

— Эта комната принадлежит вам. Располагайтесь. Не пройдет и пяти минут, к вашим услугам появится Эльза. Экономка, служанка, если пожелаете, — подруга. Словом, не стесняйтесь. Будьте, как дома.

Рекс удалился. Я осмотрел свою новую «квартиру». Это была просторная комната. Широкое венское окно наполовину прикрыто тяжелой шторой. Направо, за легкой передвижной ширмой, затянутой розоватым шелком, стояла отделанная под орех кровать. У левой стены такого же дерева буфет. Рядом — старенькое пианино фабрики «Красный Октябрь». Над круглым столом, окруженным четырьмя креслами, свисает розовый абажур. И только тут я заметил, что и стены комнаты оклеены розовыми шпалерами.

Неожиданно позади меня раздался треск. Массивная штора тотчас упала и закрыла окно. Вспыхнул свет. Я быстро обернулся. Передо мной стояла молодая женщина с белыми волосами.

— Будем знакомы — Эльза. Вас как будто зовут Максом? Как вам нравится здесь? — быстро проговорила она и протянула мне суховатую ручку.

Я хотел было возразить, что меня зовут совсем не Максом. Но вовремя догадался, что отныне мне присвоена кличка. Достаточно было возразить, и я получил бы минус за недогадливость. «Началось, — подумал я про себя. — Держи, Макс, ухо востро!»

Мне уже до крайности надоели четыре стены моей розовой тюрьмы и постоянное, безотлучное общество Эльзы, когда вечером пришел пьяный Рекс. Он вошел без стука и замер на пороге, внимательно оглядывая комнату. Презрительная улыбка пробежала по его губам. Еще не понимая в чем дело, я невольно проследил его взгляд и удивился: моя кровать, тщательно заправленная утром, была беспорядочно измята…

Эльза виновато опустила глаза и вышла.

— Сыграй мне, Макс, что-нибудь, — тяжело опустился он в кресло.

Я исполнил просьбу. Рекс уронил на колени голову и сидел молча. Потом схватил откупоренную бутылку шнапса, отпил из горлышка и с силой ударил об пол. Осколки со звоном брызнули во все стороны.

Он вскочил, обнял меня за плечи.

— Гадко на душе, Макс. Пройдемся…

Это была первая возможность выйти из дома, и я с радостью принял предложение.

…Гуляли долго. Несколько раз заходили в немецкие кабачки. Рекс все время слезно сетовал на свою судьбу:

— Пойми, Макс, разве я этого хотел, когда уходил от русских с Эльзой… Она ведь моя невеста. А здесь ее заставили прислуживать, разлучили нас. Эх! Иногда даже жалеешь, каешься… Да поздно, ходу назад нет!

После свидания с Рексом опять несколько дней сидел в своей комнате, окруженный розовыми стенами. Эльза не переставала болтать, интересовалась, как сейчас живут в русском тылу, выспрашивала о моем прошлом, а иногда вдруг прерывала меня, молча пристально буравила глазами, будто спрашивая: правда это?

Вечерами в коридоре раздавались шаги. Эльза тотчас скрывалась за дверью. А потом возвращалась и, будто извиняясь за то, что оставила одного, откровенно заигрывала.

Я догадывался, что обо мне наводят справки, испытывают через Эльзу.

И всякий раз при звуке шагов казалось, что идут за мной.

Как-то вечером опять пришел Рекс и спросил, почему я никуда не хожу, сижу дома.

Я пожал плечами.

— Вам никто не запрещал, — сделал удивленные глаза Рекс. — Напрасно, совсем напрасно, будто в тюрьме… А я, по-честному признаюсь, за Эльзу болею… Как бы чего…

Скелет в подвале

Но вот однажды меня опять вызвали к Хельвигу. Он сообщил, что отныне я поступаю в распоряжение капитана Р.

Это был на редкость неразговорчивый человек. Две недели учил он меня искусству тайнописи, шифровки сведений и заставлял зубрить… уставы Красной Армии. Другой офицер показывал рацию, приемы работы на ней. Третий, лейтенант Курт, что называется, душу вкладывал в обучение приемам нападения и защиты. Особенно он был усерден, когда на уроках присутствовал Р. Добивался предельной отточенности приемов. Помнится, как-то он учил меня удару в солнечное сплетение. Удар не получался. Капитан нервно двигал уголками рта. Курт, как заводной автомат, снова и снова нападал на меня, заставлял повторять оборонительный прием. Мне стало противно смотреть на старания этого служаки, и я что есть силы ударил его в солнечное сплетение. Лейтенант без чувств грохнулся на жесткий коврик.