Арбат - Юрий Вигорь

О Мочалкине в лоточных рядах говорили так: «Он может продать все, даже крошки со стола… Даже рваные башмаки… Выдумает легенду! Ну загнет, что это башмаки вице-премьера Валентины Матвиенко еще тех времен, когда она была никто, можно сказать, только подкрадывалась к властным структурам, прощупывала пульс политики или политиков… И купит-таки какой-нибудь дурак. У нас на Руси дураков — пруд пруди. Особенно среди коллекционеров. А в Москве их по статистике — семнадцать тысяч триста сорок один придурок. Собирают все: от мыльниц, утюгов, книг, спичечных коробков до самолетов и танков времен Второй мировой войны…»

Мочалкин никогда сразу не наседал на покупателя, как это делает попугай, едва несозревший читатель подойдет к столу и рысканет по обложкам в предвкушении наслаждения масляными глазами. Мочалкин издали, от края торгового пространства или ландшафта, обстреливал клиента прищуренным усмешливым взглядом и, если хотел, раздевал до скелета, до остова души, делая попутно рентгеноскопию кошелька. Он давал клиенту освоиться, оглядеться, впитать, можно сказать, запах его торгового пространства, проникнуться богатством тщательно подобранного ассортимента: тут были самые скандальные мемуары, отповеди, исповеди, трактаты, небольшая подборка-библиотечка для «голубых», семь ведущих шедевров для записных наркоманов, ну, например, непревзойденный, виртуознейший художник и мыслитель, беспределыцик подсознания, препаратор больных душ Уильям Берроуз, наверное и сам наркоман в прошлом, иначе откуда же знание таких глубин в его эпохальной «Мягкой машине», в романе «Джанки»… Впрочем, достаточно ему рекламы, а то зазнается. Но упаси вас бог спутать его с приключением прошлого века Эдгаром Берроузом, которого сейчас не продашь и за рубль. Поумнел народец. Нельзя не обронить ласковых слов и даже фраз в адрес такого мастера наркотической художественной тусовки, как Хантер Томпсон, автор романа «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», тоже украшение стола Мочалкина. Василий лично перечитал роман два раза с интервалом в месяц. Он расхваливал его перед покупателями не словами рекламных нудных и навязчивых приставал, а в форме беседы, задушевной беседы двух мирных, но истинных ценителей искусства. Вот его слова, запечатленные Костей на магнитофон для потомков и, возможно, для музея торгового искусства, который непременно построят торгаши вскладчину. Секите: «Это не роман, нет, это нечто большее, это закодированное словами биополе, трансформирующее при чтении в сознание все то, что переживал автор в момент созидания. Да вы пробегите глазами любую страницу, ну хоть здесь… Ну что, ловите, какая экспрессия, какой вулканище… Какой напор, эротический напор. Здоровый советский писатель, да и западный здоровый рядовой писатель так не сможет написать, хоть расшибись, это эмоциональный водопад больного гения. Вы замечаете, какая стилистика, какая силища языка, какие колоритные словечки, эта нарочитая грубость… Прочтешь сорок страниц — и ты заряжен энергией на весь день. Это не роман, это подзарядное устройство! На днях я купил кассету с фильмом Терри Гиллама по этому роману… Думал, получу еще большее удовольствие, чем от романа. Парадокс! Этот роман нельзя было экранизировать… Ведь фабулы нет. Это роман о состоянии души, о видении мира глазами больного, горячечного гения. Фильм слаб! Вся сила романа не в фабуле, а в самом тексте, в словесном ряде, генерирующем в читателе эмоции автора…»

Ну скажите честно, разве вы отказались бы купить роман Хантера Томпсона после всего услышанного всего за семьдесят рублей? И черт с ним, что в книге лишь триста сорок страниц и она в мягкой обложке. Василий мог бы продать роман Хантера и за сто рублей, но он придерживался принципа: не ломи, привечай, прикармливай постоянных клиентов, делай скидки при покупке нескольких книг. Он не позволял себе «впарить» клиенту какую-нибудь муру вроде эротического романа Краснухина «Ниже ватерлинии» или скабрезную «Голую пионерку» Кононова. Он обожал покупателей-эстетов, которым книга нужна не для того, чтобы «убить время», а для насыщения духа, и предпочитал торговать психологией, философией, историей. Он получал куда большее удовольствие от продажи «Велесовой книги» или Дж. Тойнби «Постижение истории», нежели от стоящих вдвое дороже американских учебников английского языка для эмигрантов. В свободные минуты Мочалкин непременно что-нибудь читал, он насыщался книгами, как хлебом. Маленькая «наркотическая библиотечка» его прельщала меньше всего, однако он все же прочел отечественный наркошедевр Баяна Шерина «Низший пилотаж», хит двадцатых годов, некогда запрещенный роман Виктора Агеева «Кокаин», Теофиля Готье «Клуб гашишистов», «Клуб любителей гашиша», «Трубка опиума», Шарля Бодлера «Искусственный рай»… Наркороманы покупали не те дикари-ширялыцики, которые тусовались на Арбате и на Лубянке, на Воздвиженке, где продавали наркотики, и на пятачке у забегаловки «Мальборо» на углу Никитского бульвара, а утонченные ценители кайфа, рыцари иглы, заложники гомеостата, умеющие удержаться на грани альгедонизма и вынырнуть из запредельной небытийности, куда они погружались лишь на время, как опытные пловцы баттерфляем. Эти покупатели астенического телосложения, с возбужденными маслянистыми глазами, сквозившими глубиной абсолютного футурума, спрашивали книги Олдса и Милнера, Стаффорда Бира, с презрением смотрели на Зигмунда Фрейда, считая его примитивистом, и посмеивались над поклонниками Карлоса Кастанеды, запутавшегося, как они считали, в мире мескалиновых грез, псилоцибиновых видений и кошмаров под влиянием отвара из мухоморов. У каждой философии, говорили они, есть свой химизм, свой ряд в таблице Менделеева.

Родись сегодня Платон или Сократ, они непременно прибегнули бы к наркотикам, чтобы познать четвертое измерение. Даже под влиянием пестицидов, этого мусора цивилизации, их философия обрела бы иной смысл, совершенно иначе смотрел бы на мир мудрец Гурджиев, разочаровалась бы в своей надуманной философии мадам Блаватская и, уколись она морфином, испытай экстаз, открыла бы, возможно, новое оригинальное учение, затмившее всех гедонистов древности… И именно определенный химизм консервантов группы «С» и «Б» в импортном сервелате обусловил формирование конституциональных особенностей мышления отечественных номенклатурных работников, высоких чинов ЦК КПСС, дежурных советских писателей — Альберта Лиханова, Александра Проханова, Олега Попцова…

Странное дело, эти выморочные читатели-запредельщики были прекрасными собеседниками, лица их всегда лучились улыбками, речи были полны незлого юмора, они никогда не торговались и чуточку смахивали на жителей какой-то другой планеты, на жителей некоей досотворенной абсолютности, блаженного «ничто». Они отражали мир, но не создавали. У них был избыток желаний, но они не были устремлены в будущее, они вязли и тухли в настоящем, эти желания гасли, как угли разбросанного веткой костра. И еще, как заметил наблюдательный и прозорливый Василий Мочалкин, у этих почитателей Хантера Томпсона и Уильяма Берроуза не было мечты. Они никогда ни о чем не мечтали. Отмеренный им мир мечты начисто съели морфин, эфедрин и фенамин, «мягкое порно». Этот мир загасило прекрасное, но мертвое сияние футурума.

…О, если бы Василию Мочалкину судьбой было отмерено счастье самому формировать свой ассортимент!.. Увы, его ассортимент формировал «бригадир», человек родом из Одессы, с улицы Островидова, неунывающий Ося Финкельштейн, чьей воле были подвластны три лотка у Дома книги на Новом Арбате и еще один лоток на улице Воздвиженка, где продавались не книги, нет, а сувениры: обложки на паспорта, зачетки для студентов, трудовые книжки, удостоверения всех калибров и мастей, в том числе рассчитанные на дешевый мещанский вкус. Фирма называлась «Экспериментальная студия» и, как утверждал Ося, учредителями были Михаил Жванецкий, Михаил Задорнов и еще два юмориста рангом помельче. Юмор юмором, а деньги деньгами. Надо думать, сорок тысяч прибыли «чистыми» в месяц с каждого лотка не помешали бы ни одному юмористу, неважно — в Южном или Северном полушарии. Не помешали бы и трагику тоже. И неважно, был учредителем Жванецкий или нет. Но тем, кто сомневался, Ося с вызывающей улыбочкой, дескать — нате вам, утритесь, — показывал раскладушку с фотографиями, где дело происходило на эстраде, то ли в Одессе, то ли в Мытищах, но и впрямь Ося, а он, представьте, был ко всему еще и конферансье, был изображен в компании Михаила Жванецкого и Михаила Задорнова, все дружно хохотали на фотографии, это была дружная спайка смехачей, человек шесть. И, может быть, чей-то юмор из этой шестерки просочился в бизнес Оси на Воздвиженке, потому что тут были удостоверения «Президент партии лесбиянок», «Член клуба любителей пива», «Личная охрана президента»… Последнее удостоверение пользовалось особенным спросом. Его покупали дешевые мошенники. Где-то оно, наверное, срабатывало в расчете на «вислоухих» простачков, ведь в корочках не было указано «президент» чего именно — страны, фирмы, республики, клуба… В день уходило до ста обложек «ФСБ», «МВД», «МЧС» по тридцатке. Закупались они по шесть рублей. Многие москвичи, да и приезжие, тоже покупали их, чтобы бесплатно проходить в метро. Достаточно было наклеить фотографию на бланк и шлепнуть слегка расплывчатую печать. При большом потоке в часы пик ни один контролер метрополитена не позволит себе роскошь притормозить вас и разглядывать при слабом освещении вестибюля под лупой качество печати. Шанс нарваться на такую въедливую стервозу в московском метро был один из ста. Но повторяю — в часы пик. Днем вам могло не пофартить, а за подделку удостоверения грозила статья. Грозить-то она грозила, но в жизни милиция просто изымала у «зайца» корочки и выгоняла на улицу. Метрополитеновская милиция не любила волокиты с бумагами. Надо было вызывать оперуполномоченного… Да и арестованного «зайца» негде было держать.