Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945 - Фридо Зенгер

Фасад представлял собой фашистский режим, связанный с монархией. Когда восемнадцать лет назад фашисты захватили власть, они сохранили монархию, зная, что она слишком глубоко укоренилась в умах людей, особенно здесь, в Пьемонте, где правящая династия пребывала на троне на протяжении последних восьми столетий. Монарх мог рассчитывать не только на исторически сложившееся уважение к королевской власти, но и на уважение лично к нему, ведь он правил почти сорок лет. Во время Первой мировой войны он сначала сохранял нейтралитет своей страны, а потом вступил в войну на стороне победителей.

Внешне фашизм только укрепил позиции монархии. Он сделал свой выбор в ее пользу и мог теперь силой подавлять антимонархические движения, всегда существовавшие в Италии. Таким образом, фашизму удалось заручиться поддержкой различных консервативных кругов, а последовавшая за этим видимость межпартийной борьбы доставляла удовольствие многим гражданам. И все же такое общественное примирение было обманчивым. Не могут во главе государства стоять одновременно монарх и диктатор. Между ними всегда будет соперничество, даже если монарх отречется от всех своих политических позиций и прав. Виктор-Эммануил III поступил наоборот.

Наиболее трезво мыслящие представители общества давали монарху больше шансов на выживание, поскольку с их помощью обеспечивалась некая преемственность, тогда как власть фашистского диктатора была такова, что рисковала собственным будущим. То же самое было и в Германии. Человек, сумевший захватить власть путем государственного переворота или иных политических потрясений, приобретает на некоторое время такое влияние, что не может быть и речи о нормальном преемнике. Чем дольше правит диктатор, тем моложе должен быть преемник. Однако и в Германии, и в Италии это шло вразрез с традицией награждать «старых сотрудников» и умиротворять оппонентов. Следовательно, если диктатура желает увековечить себя в новом и продолжительном правлении, придется обойти старых соратников и прочих активных политических деятелей в пользу молодого кандидата в преемники. А любой подобный поворот обязательно включает насилие. Таким образом, видимая сила правительства без законодательного базиса оказывается слабостью – реалия, которую мало кто предвидел.

Многие итальянцы рассматривали монархию как гарантию от каких-либо потрясений в случае смерти или падения диктатора. Они связывали свои надежды с вековой традицией, по которой монархия окажется твердой скалой перед лицом политических бурь, временно утихших или скрывающихся в глубине происходящих событий. Многие считали, что, поддерживая монархию, они делают выбор против фашизма, особенно это было присуще интеллектуалам. В Италии такие люди тоже презирали не только саму диктатуру, основанную на беззаконии, но и тех, кто помогал ее установить или подчинился ей. Интеллектуал, будь он активным деятелем, ученым или просто хорошо образованным и политически сознательным гражданином, может понять исторический феномен диктатуры, но никогда не примирится с толпой раболепных, безликих и ограниченных ее последователей. Состояние рабской преданности диктатору лишает гражданина места в той части общества, которая берет на себя политическую ответственность. Следовательно, диктатура не может рассчитывать на воплощение каких-либо аристократических принципов, которые представляет эта группа избранных людей, способных мыслить независимо и готовых участвовать в политической жизни своей страны.

В Италии эта часть осознающих ответственность людей была не так радикально настроена, как в Германии. Фашизм стал паразитировать на монархии и использовать тех самых граждан, которые были готовы служить государству в силу своей веры во власть и незыблемость монархии. Такие люди встречались в основном в министерствах, среди дипломатов и офицерского корпуса. Сторонниками режима оказались не только роялисты, но и либералы всех мастей, клерикалы и граждане, не примыкавшие ни к каким партиям. Фашизм был более направлен против своего главного врага – социализма, нежели против простых людей. И он тем паче нуждался в поддержке масс, поскольку не мог полностью положиться на образованную элиту.

ФАШИЗМ

Параллельно с классической бюрократией государственных чиновников существовала и фашистская партийная бюрократия, на которую возлагались также административные задачи, не связанные с партийным аппаратом. Но ее деятельность касалась в основном проведения митингов, идейного руководства в международных отношениях и поддержания порядка. Ее влияние на политику, управление и дипломатию было меньше, чем в Германии, поскольку все еще в силе оставалась классическая бюрократия. Эту партийную бюрократию признавали, но презирали.

Фашизм в Италии уже подавал признаки истощения, но не потому, что потерпел крах, а скорее потому, что подтвердилось правило: в отсутствие борьбы политическая жизнь угасает. Единственными стимулами служили закулисные перепалки и зарубежные факторы влияния. В моральном плане фашизм не был там настолько грязным, как нацистский режим в Германии. Там не было своего 30 июня 1934 года. Убийства депутата-социалиста Маттеотти хватило, чтобы спровоцировать серьезный кризис. Следовательно, оппозиция в Италии не оказалась усмиренной до такой же степени, как в Германии.

Итальянцы, которые не были напрямую вовлечены в партийную деятельность, просто обеспечивали режиму формальную поддержку, но неохотно тратили на это дело свое свободное время. Раз в год они маршировали в черных рубашках, украшенных фашистскими нашивками. Ни партия, ни беспартийные не имели ничего против такого эпизодического участия. Считалось, что членство в партии может способствовать карьере. В принадлежности к ней не было ничего предосудительного, тогда как в Германии высшие слои общества быстро осознали преступность Гитлера.

Латеранские соглашения[10] более или менее узаконили фашизм для среднего итальянского гражданина. Многих итальянцев беспокоил раскол между Святым престолом и королевским домом, проявившийся по всей стране начиная с 1870 года. Массы людей были в равной степени преданы и королю, и католической церкви. Лишь тот, кто связан с низшими слоями и имеет с ними общий язык, может оценить влияние на них католической церкви влияние, черпающее силу из самой структуры итальянской семьи, которую можно определить как полуматриархат. Для итальянцев мать гораздо более значимый член семьи, чем для жителей северных стран, возможно, потому, что она остается в стороне от политической жизни. Именно она определяет судьбу своих детей, держит их под своим влиянием, правит невестками и тверда в своей вере.

Большинство мужчин, с другой стороны, заражены антиклерикализмом, что можно объяснить их стремлением к независимости, инстинктивным либерализмом и гарибальдийскими убеждениями. Молодежный национализм 1870 года в Италии содержал также и антирелигиозный элемент – комплекс, который более четко проявился в Германии в виде призыва к «разрыву с Римом». Уничтожив этот комплекс, фашизм приобрел значительную плавучесть, и это отличало его от национал-социализма.

В 1938 году нас, офицеров миссии в Риме, пригласили в часовню Поминовения «героически павших чернорубашечников». Мы, немцы, были поражены, что эта часовня посвящена Деве Марии. Разница между фашизмом и национал-социализмом стала еще очевиднее, когда мы увидели священников в облачениях с военными знаками различия, которые служили полковыми капелланами у чернорубашечников, а также монахинь, сопровождавших маленьких детей, одетых в униформу «Бал илья».

Был еще один случай, напомнивший мне о различиях наших режимов. Однажды я охотился с приятелем в Ломбардии и пил чай в его доме в Милане. В изысканно обставленных комнатах я познакомился с кружком женщин из богатой миланской аристократии, одетых в партийную униформу и занимавшихся различного рода партийной благотворительностью. Трудно представить себе нечто подобное в соответствующих общественных кругах Германии. По дороге из сельского имения я стал свидетелем еще одного инцидента, как оказалось типичного. Проезжая по деревне, я услышал шум и выразил желание узнать, в чем дело. Однако мой итальянский шофер предположил, что это «вряд ли стоит внимания, скорее всего, бьют лидера местной партийной ячейки, дело вполне обычное для субботнего вечера».

Эта независимость является, вероятно, ключом к пониманию положения, которое занял фашизм в Италии, и объясняет причину его приспособляемости вопреки бесконечным переменам. Жажда свободы лежит в основе выбора итальянца в пользу независимости от власти государства и церкви. У него всегда есть потребность поворчать на правительство и священников. Его критическое отношение к власти не влечет за собой серьезного риска. По этой причине в Италии было меньше доносчиков, чем в Германии, где доносительство считалось хорошим поступком на благо партии, а следовательно, и отечества. Кроме того, в Италии, чтобы доносить на всех недовольных, потребовалось бы огромное количество стукачей.