Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945 - Фридо Зенгер

Однажды в местном кафе во время ужина за соседним столиком оказалась одна дама. Возрастом за пятьдесят, не слишком аристократического вида, но интересная. С ней было трое мужчин, двое старше, один моложе ее. В десять вечера военный патруль предложил гражданским лицам покинуть заведение, офицерам разрешалось оставаться до одиннадцати. Один из пожилых мужчин за соседним столиком заметил мне с улыбкой, что очень тяжело быть гражданским. Я дал ему понять, что он может оставаться здесь дольше, и это явилось как бы сигналом для остальных, потому что вскоре все они уже сидели за столом захватчиков и предлагали выпить с ними по стаканчику вина. До полуночи разговор крутился вокруг политики. Этот господин был врачом-рентгенологом, второй пожилой мужчина – муж той дамы – оказался торговцем и говорил мало. Молодой человек владел дамской парикмахерской, и на нем лежала забота о прическе мадам.

Когда в суматохе бесконечной переброски войск меня занесло в другие места, началась более спокойная жизнь. И все-таки мне жаль было оставлять управление департаментом, где приходилось заниматься всеми сферами его жизни и вести дела более или менее самостоятельно.

В Ланьоне моя бригада заняла обширный участок для обороны побережья. Сам Ланьон оказался небольшим симпатичным городком. Личный состав штаба превосходно разместился в больнице, а командный состав устроился в безупречном маленьком отеле. Из моего окна открывался вид на реку и большое здание монастыря, построенное из серого камня, так характерного для этой части страны. На берегу реки сидели, греясь на солнышке, несколько старушек в кудельках. Когда я попытался заговорить с одной из них, она в первую очередь пожелала узнать, англичанин я или немец, и, получив ответ, стала печальной и неразговорчивой.

Когда, будучи проездом в Сен-Мало, я навестил своего старого друга Икс, владельца «Отель-де-ла-Мер», он не скрывал своей радости. Они с женой расспрашивали меня о П. и просили передать ей самые теплые пожелания. Естественно, был заказан омар. Пока штабные офицеры пили аперитив в небольшом городском кафе, я представлял себе, как месье Пие носится по Сен-Мало в поисках самого большого омара. Перед обедом в отеле, до того как мы поднялись по узкой лестнице в столовую на второй этаж, снова были приветствия. Хозяйка сама приготовила обед и, когда он был завершен, вошла в комнату. Кратко приказав служанке выйти, она объявила, что сейчас будет откупорена бутылка шампанского.

Кроме хозяина и хозяйки, там присутствовала ее девяностолетняя бабушка. И уже не в первый раз эта старуха рассказывала историю о том, как в 1870 году во время прусской оккупации умер ее первенец. Теперь она, видимо, тоже скоро умрет. Она находила нас «очаровательными» и посылала воздушные поцелуи. Ее беспокоило только, что «мы могли убить ее детей». Месье был более просвещенным. Он хорошо знал Германию и весь вечер провел в разговорах о политике. Мадам, уже поседевшая, была в белом фартуке. Бледность ее лица подчеркивала ярко-красная помада на губах. Она все еще выглядела привлекательной, у нее были очень маленькие руки и ноги. Вела она себя свободно, как гранд-дама, и была полна очарования. Ее волновало, что губную помаду могут запретить, а это положит конец ее легкому кокетству, ради которого и стоило жить.

Политические разговоры этих буржуа (в отличие от представителей высших слоев общества) почти всегда содержали что-нибудь в таком роде:

– Теперь вы снова взяли верх, как мы в 1918 году. Сначала побеждаем, потом проигрываем – в этом наша самая большая беда. Вы трудились, а мы бездельничали. У вас было эффективно действующее правительство, а наше – ничтожество. Главный преступник – это тряпка Даладье, который все шесть лет, пока был военным министром, пренебрегал нашим вооружением, его надо расстрелять. Как всегда, за все расплачивается маленький человек, а большие шишки избегают наказания.

– Эта война была не настоящая. Увидев, что англичане бросили нас в беде, и обнаружив, что мы не имеем ничего равного вашим техническим средствам – вашим пикирующим бомбардировщикам и танкам, мы втайне уже настроились на капитуляцию. С этого момента эта война стала войной без полей сражений, без огневых позиций, без атак пехоты и длящихся целыми днями боев. Как убедились наши беженцы, там не осталось ничего, кроме разрушенных городов и верениц разбитых и сожженных вагонов. А между ними мирная и невредимая сельская местность, по которой вы могли часами напролет гнать свои машины. Для нас это оказалось дорогостоящим поражением, а для вас – полной победой без особых затрат.

– Нам интересно узнать, что на самом деле представляет собой национал-социализм. Мы знаем только то, что он сделал вашу экономику чрезвычайно эффективной и успешной. И все-таки никто не может объяснить нам его политическую программу.

– Здесь среди разного рода мелюзги вы не столкнетесь с сильной враждебностью. Но не обманывайтесь на этот счет. Буржуа, в прошлом правящие во Франции, всегда будут настроены к вам враждебно, поскольку ваш режим нанес неизлечимые раны тем слоям общества, с которыми они связаны, – евреям, франкмасонам и католической церкви.

– Если вы не встречаете здесь особой враждебности, то это главным образом по историческим причинам – в этих местах никогда не любили англичан. Они нас очень сильно подвели. И теперь мы видим весьма заметную разницу между их армией и вашей. Мы часто думаем, уж не грезим ли, когда видим образцовое поведение ваших солдат, о которых мы наслушались ужасов из репортажей во время Польской кампании. Нам трудно свыкнуться с благоприятным впечатлением, которое производит ваша армия, потому что немцы ведут себя лучше, чем британские и даже французские войска, стоявшие в этих местах.

Так говорили местные жители, и это в основном совпадало с тем, что рассказывали пленные французские солдаты. Но с другой стороны, французские офицеры хранили вежливое молчание, так же как местные аристократы и архиепископ.

ФРАНЦУЗСКИЕ КВАРТИРЫ

Жена графа П. в Мартинсваасте оказалась немкой, в девичестве она была баронессой Ш., из семьи берлинского банкира с той же фамилией. Уже полвека она считала себя француженкой и разучилась бегло говорить по-немецки. Восьмидесятилетний граф, представитель французской ветви в своей семье, и его седовласая дочь, вдова графа Д., в равной степени свободно владели и французским и немецким. Они никогда не обсуждали политику, были весьма любезны и внимательно относились ко всем нуждам моего штаба. Так, ужин для нас готовили на кухне замка и подавали в великолепном зале, продукты закупались в Шербуре.

Здесь обитали трое французов, которые с хладнокровием приняли свою участь и никогда ни на что не жаловались. Они не обсуждали попусту ни бомбардировки, ни расквартирование в замке сначала англичан, а затем немцев, что совершенно истощило их запасы постельного белья. Они наняли рабочих, которые заменили разбитые оконные стекла. Все трое обладали врожденной элегантностью истинной аристократии. Их единственная просьба оказалась вполне понятной: предать земле все трупы, беспорядочно валяющиеся в парке.

Мне сообщили, что один из наших командиров устроился в замке, где была свора гончих. Офицеры рассказали, что хозяйка замка спортсменка. День ее можно было видеть скачущей верхом, другой – занимающейся своим цветником. Это напомнило мне мою жену. Неправильно считать, что женщине не следует заниматься всеми теми видами спорта, которые привлекают мужчин. Понятия о том, что является истинно женственным, у всех разные. Замок этой дамы стоял в стороне от трассы, в конце трехкилометровой дороги, ведущей через луга и заросшей по обе стороны лиственными деревьями. По лугам прокладывала себе путь речка с деревянными мостиками, запрудами и небольшими мельницами по берегам, встречавшимися на пути к этой великолепной усадьбе – к замку из серого камня, в нормандском стиле, с множеством пристроек, конюшен и т. п. Подъехав ближе, можно было заметить в окне кухни кухарку и сверкающие вокруг нее медные сковородки.

Квартировавший здесь офицер был в отъезде, но слуга доложил о моем прибытии хозяевам, которые в это время сидели за обеденным столом. Небольшой вестибюль был украшен охотничьими трофеями, медными рожками и спортивными фотографиями. Графиня вышла поприветствовать меня. Ей было за пятьдесят, стройная спортивная фигура, несколько грубоватое, английского типа лицо, которое казалось вполне подходящим на фоне лошадей, гончих и охотничьих трофеев. Она прервала свой обед, и мы сразу оказались втянутыми в оживленную дискуссию о воспитании гончих. Мысли графини были заняты исключительно спортивными делами, она была лишена предрассудков, и в ней не чувствовалось ни капли враждебности.

Попытавшись устроиться на постой в другом таком же привлекательном замке с прекрасным парком, принадлежащем семье графа У., я встретил решительный отказ со стороны хозяйки этого дома. Тремя днями ранее ее сестра, графиня, родила шестнадцатого ребенка. Она ожидала приезда своей внучатой племянницы. Несмотря на все это и желая удовлетворить свое любопытство, я очень вежливо попросил показать мне одну из гостевых комнат в ее огромном замке, хотя и решил уже, что не воспользуюсь столь неохотным гостеприимством. Ведя меня в нерешительности вверх по лестнице, она снова спросила, что ей делать, если внучатая племянница все-таки приедет. Тогда я нахально заметил, что существуют такие вещи, как правила расквартирования.