Дневники и записные книжки (1909) - Лев Толстой

2) Чем нелепее вера, тем она упорнее, тверже: вера в искупление, бессмертн[ики], малеванцы; чем разумнее, тем подвижнее, не упористее: всегда уясняется, проверяется.

3) Всё живое, настоящее растет незаметным ростом, и также истинная вера в душе одного человека и всех.

Утром встал бодро, писал письма и статью, слабо. Статью, кажется, брошу. Общее состояние дурное. Сердце слабо, и тоскливое, недоброе настроение. Получил письмо о Петражицком и о «право». Хочется написать. В общем же, как ни стыдно признаться, хочется умереть.

Нынче лучше себя чувствую. Писал письмо [о] Петражицк[ом] и педагогическое. Ничего больше не делал. Отделение чувствую.

1) Да, Толстой хочет быть правым, а Я хочу, напротив, чтобы меня осуждали, а Я бы перед собой знал, ч[то] Я прав.

Только встал и чувствую себя, как и вчера, довольно бодрым. Видел во сне, что кто-то передает мне письмо или молитву Оптинского старца (забыл, как зовут) — старца учителя, я читаю и восхищен этим писанием. Там много всего прекрасного, спокойного, старчески мудрого, любовного, но я всё забыл, кроме одного, особенно тронувшего меня: то, что он никого ни учить не может, ни советовать поступить так или иначе. Учить не может, во 1-х, п[отому], ч[то] не считает себя выше и умнее кого бы то ни было, во 2-х, п[отому], ч[то] все, что нужно знать человеку, сказано и в откровении (так говорит старец), и в сердце каждого. Советовать же не может сделать то или другое п[отому], ч[то] никто не знает и не может знать, какое положение, какой поступок, тот или другой, даст большее внешнее, телесное благо. Всякое положение, всякий поступок по отношению к внешнему благу и к возможности внутреннего истинного блага — безразличны. Только бы мне самому всегда поступать по воле Бога! Всё это так плохо размазано, записано здесь, а во сне это было удивительно на Ў печатной странички. Особенно тронула меня вера в то, ч[то] всё, ч[то] совершается во внешнем мире, безразлично для нас, п[отому] ч[то] наверное хорошо — благо для всех и всего, и ч[то] надо оставить заботу об этом, предоставив всё Ему, и тем больше направить все свои силы на то одно, ч[то] в нашей власти, — на исполнение в себе Его воли, — воли, состоящей в совершенствовании в любви. Сила, жизнь есть, требует приложения. Чем больше прилагаешь ее на внешнее, тем меньше остается ее для внутреннего, и наоборот. — Это совершенно подобно (хотя и неверно в отношении размеров) — подобно положению рабочего на огромном заводе. Рабочий приставлен к оч[ень] маленькому, вполне доступному его силам делу: вертеть, качать, цеплять что-нибудь, и он знает, ч [то] чем точнее он будет исполнять то, к чему он приставлен, тем лучше ему самому будет и тем лучше пойдет всё дело непонятного ему во всем устройстве завода. И точно так же, как ошибочно и губительно для себя будет поступать рабочий, если, отвлекаясь от назначенного дела или вовсе оставляя его, будет заниматься общими, не предоставленными ему делами завода, будет учить, поправлять других рабочих в виду наилучшего хода всего завода, устройства к[отор]ого он не знает и не может знать, — точно так же, как губительно (только для себя будет поступать такой рабочий, п[отому] ч[то] у хозяина рабочих без конца, и неработающий будет заменен работающим, ход же завода обеспечен), — точно так же поступает и человек, оставляя то дело внутреннего усовершенствования и проявления его в любви, к к[оторому] он приставлен, и отдавая свои силы на содействие тому делу, к[оторое] вне его власти и хода к[отор]ого он не знает и не может знать.

Что-то надо б[ыло] записать и оч[ень], казалось, хорошее, а теперь забыл. Вспомнил, вот что:

2) Если человек ясно только поймет, в чем его дело, и то, что не (Слово: не в подлиннике подчеркнуто дважды) его дело, то для такого человека будут совершенно одинаковой ценности поступки: поступок, к[отор]ый спасет от смерти тысячу человек, и поступок, состоящий только в том, ч[то] человек удержится от злого, осудительного, обличительного слова против человека, обидевшего его. Последствия того и другого поступка и всех наших поступков недоступны, непонятны нам; добрый же, нравственный поступок, если он вполне нравственный, добрый, не имеет никаких других побуждении, кроме добра, не может быть ни больше, ни меньше, все такие поступки равны.

Два мои дела одинаково мучают меня: отказ Жаровой в семенах и проявление тщеславия при показывании карточки с картиной обо мне.

Сейчас вышел на балкон, и осадили просители, и не мог удержать доброго ко всем чувства. Вчера поразительные слова Сергея: «Я, говорит, чувствую и знаю, ч[то] у меня такая теперь сила рассудительности, ч[то] я могу всё верно обсудить, решить.... Хорошо бы было, если бы я к своей жизни прилагал эту силу рассудительности»), прибавил он с удивительной наивностью. Во всей семье — мужской особенно — самоуверенность, не знающая пределов. Но у него, кажется, больше всех. От этого неисправимая ограниченность. Нарочно пишу, чтобы после моей смерти он прочел. А сказать нельзя. Вчера же получилось в Ру[сских] Ведомостях] письмо к Инд[усу]. Я прочел, с волнением переживая те мысли; и тотчас вслед за нею воспоминания актера Ленского. Не мог не расхохотаться. Так резок контраст. Ездил верхом. Был француз — приятный. Черткова письмо умно, хорошо, но лучше бы не писать. Написал вчера утром о Вехах и письме крестьянина. Нездоровится, голова болит. Хотелось писать вчера. Начал о труде в Детскую М[удрость].

Два дня не писал. Вчера 22-е. Вечером б[ыл] Никол[аев], читал Кришну. Ездил с М[ихаилом] Сергеевичем] и Таней к милой Гале. Утром читал М[ихаилу] Сергеевичу] о воспитании и поправлял. 3-го дня вечером б[ыл] Страхов, рассказывал об Орлове, играл с девочк[ами]. Утром поправлял о Вехах. О Вехах, кажется, ненужно. Недобро. Оч[ень] тронуло записанное в Кр[уге] Чт[ения] о том, ч[то] с людьми нельзя иначе обращаться, как с любовью. До сих пор не забывал этого, вспоминаю при общении, и оч[ень] хорошо. Разделение себя слабее чувствую. Но чувствую иногда. Всё радостные письма. Нынче оч[ень] нездоровится. Всё утро ничего не делал. Читал Вехи. Удивительный язык. Надо самому бояться этого. Не русские, выдуманные слова, означающие подразумеваемые новые оттенки мысли, неясные, искусственные, условные и ненужные. Могут быть нужны эти слова только, когда речь идет о ненужном. Слова эти употребляются и имеют смысл только при большом желании читателя догадаться и должны бы сопровождаться всегда прибавлением: «ведь ты понимаешь, мы с тобой понимаем это».

Странное дело, рассказы Страхова вызвали во мне желание художеств[енной] работы; но желание настоящее, не такое, как прежде — с определ[енной] целью, а без всякой цели, или, скорее, с целью невидной, недоступной мне: заглянуть в душу людскую. И оч[ень] хочется. Слаб.

Нынче 26 Ап.

Третьего [дня] начал писать (Зачеркнуто: расс[каз]) художественное и много написал, но не хорошо и не переписывал. Но не разочаровался и хочу и знаю, как исправить. Вчера поправил Право. Думал, что кончил, но нынче поправил гораздо лучше. Поправил тоже об образовании. Теперь лучше гораздо. Читал вчера Лозинск[ого]. Оч[ень] хорошо отрицание, хотя натянуто, но заключение оч[ень] плохо. Записать можно и нужно только одно:

1) Горький пишет об индивидуализме. Этим словом на интелигентном жаргоне называется жизнь личности. И им кажется, ч[то] они открыли что-то новое, когда пришли к тому, что «индивид[уализм]» нехорошо, а хорошо социализм, комуна, народ et tout le tremblement [со всем блеском и треском.]. Им и в голову не приходит то, ч[то] в противоположении личности, отделенного «я» от Всего сознании этого Всего (Бога) вместе с «я», ч[то] в этом вся суть и тайна жизни, тысячи лет тому назад сознанная людьми, но только с той разницей, ч[то] они противуполагают личность какому-нибудь собранию людей, а в действительности она противуполагается Всему, т. е. Богу и всему человечеству, всему живущему, всему.

Душан нашел у меня гангрену на пятках ног. И хорошо, оч[ень] хорошо. От Ч[ерткова] письмо, и ему письмецо написал. Сейчас еду к Гале.

Нынче могу написать со смыслом: «если буду жив», п[отому] ч[то] чувствую себя слабо очень, спал 10 часов прекрасно, но чувствую близость не смерти — (смерть скверное, испорченное слово, с к[оторым] соединено что-то страшное, а страшного ничего нет) — а чувствую близость перехода, важного, и хорошего перехода, перемены. Хотел сказать: перейду к Богу; и это не верно. Если бы во мне не б[ыло] Бога, то я мог бы сказать: пойду к Богу, а как же я пойду к самому себе. — Чтобы точно выразиться, надо сказать, ч[то] я перестану быть человеком. И в этом нет ничего ни дурного, ни хорошего, а только то, ч[то] должно быть, как нет ничего ни дурного, ни хорошего, ч[то] я б[ыл] Левочка, а теперь стал отходящий (отходящий лучше) старик. Такое состояние близости к перемене оч[ень], смело скажу, радостно. Так ясно видишь, ч[то] нужно делать, чего не нужно. О Вехах совсем пуст[ое]. О праве ничего, и о Воспитании можно. Художественное и да и нет. А о революции оч[ень], оч[ень] нужно. Ну, прощай, до завтра, е[сли) б[уду] ж[ив].