Шрам - Элис Бродвей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мужчина бросает тревожный взгляд на толпу:
– Я… я украл еду… на рынке. Меня догнали, схватили… Я ударил Джонатана Делани, бакалейщика. Сломал ему челюсть. С тех пор он не может работать.
Люди неодобрительно ворчат: в Сейнтстоуне не приемлют насилие.
– Понимаете, моя дочь заболела, – отчаянно пытается объяснить мужчина. – Я должен был о ней заботиться, а работать не мог. У нас ничего нет. Я не хотел…
Однако оправдания тонут в свисте и улюлюканье зрителей. Жители Сейнтстоуна не сочувствуют тем, кто не может работать, не может за себя платить, не приносит пользы.
– Чего заслуживает Ноулз? – спрашивает мэр Лонгсайт, как будто входя в роль актёра в пантомиме или шоу иллюзионистов.
Из толпы доносятся выкрики:
– Метку! Метку! Метку!
Люди требуют пометить воришку широкой красной линией, как всегда метят за грабежи и разбой. Но вот слышится и другое слово, страшное:
– Знак вóрона!
Преступника хотят не просто пометить, его хотят забыть. Толпа будто превращается в стаю собак, выкрики звучат как лай и вой.
Лонгсайт с улыбкой поднимает руки, призывая к тишине.
– Знак вóрона? Прошу вас, будьте милосердны. – Он говорит с толпой, как с детишками, которых приходится успокаивать без особого желания, а не как со взрослыми мужчинами и женщинами, требующими уничтожить душу человека. – Однако вы правы, грех нельзя оставить безнаказанным. – Лонгсайт говорит медленно и очень чётко произносит каждое слово. Звук его голоса действует на толпу умиротворяюще, крики стихают, люди готовы выслушать решение лидера. – Что, если есть способ наказать этого человека за преступление, не отметив его знаком преступника? Указать ему путь через искупление к прощению и свободе?
Я сдвигаю брови. Лонгсайт говорит о невозможном. Единственный способ освободить человека – начертать его грех на коже, поставить на его теле метку.
Мел вдруг закрывает приоткрытый рот ладонью. Что же она такого увидела, я никак не пойму.
Двое стражей подходят к Обелю, снимают с него наручники и вежливо подталкивают за плечи к сцене.
«Как красиво получились метки на Обеле». – Гордость профессионала маленьким огоньком греет меня изнутри. При взгляде на Обеля никто не усомнится в его прекрасном самочувствии. Только я замечаю, как изменилась его осанка, как тяжело ему даётся каждый шаг.
Обель поднимается на сцену в сопровождении Джека Минноу. Там уже приготовлены все инструменты чернильщика и два стула. Обель садится на один из них и спокойно оглядывает толпу.
Пленник-воришка принимается тихо плакать.
Обель коротко кивает Минноу, давая понять, что готов к работе, и мэр Лонгсайт обращается к пленнику:
– Мистер Ноулз, вы признаёте свою вину?
– Да, мэр Лонгсайт. Я признаю свою вину, – едва слышно отвечает тот.
– И вы признаёте, что ваши действия заслуживают, а вернее сказать, требуют наказания?
– Да, признаю, – выдыхает Ноулз в микрофон, и его слова разносятся по всей площади.
– Ты веришь мне, Филипп Ноулз?
Странный вопрос. Филипп Ноулз медлит с ответом – очень храбрый поступок.
Люди переминаются с ноги на ногу и покашливают. Тишина их тревожит.
– Я… я верю вам, мэр Лонгсайт.
В этих словах звенит сталь. Правая бровь на лице Лонгсайта вздрагивает.
– Мудрый ответ. – Мэр загадочно улыбается. – А теперь скажи, Филипп, ты боготворишь меня? – Мужчина молчит, однако толпа разражается радостным рёвом, и Лонгсайту этого довольно. – Если другой заберёт ваши печали, возьмёт на себя вашу вину, потому что к нему предки благосклонны куда больше, чем к вам? Если вашу метку нанесут другому, поставят знак на его коже, и ваш грех войдёт в его кровь? Если другой сделает всё это, вы станете его боготворить?
Толпа уже вопит, люди топают, сцена раскачивается, а у меня в ушах звенит от хвалебных криков.
«Да. Его станут боготворить».
Глава одиннадцатая
Джек Минноу выходит вперёд:
– Народ Сейнтстоуна! Я призываю вас в свидетели и прошу рассказать всем, что вы увидите. Поведайте об этом дне вашим детям, а они передадут своим.
Филиппа Ноулза оттесняют в сторону, а мэру на плечи набрасывают пурпурную накидку. Голову Лонгсайту покрывают короной из алых роз. Мэра ведут к стулу, и лепестки роз падают ему под ноги.
Когда Лонгсайт опускается на стул рядом с Обелем, накидка струится по его плечам, будто потоки воды или, точнее, как реки крови. Обель высвобождает левую руку мэра и придвигается ближе. Я вижу, как он тянется за бритвой, чтобы подготовить кожу мэра. Обель действительно собирается сделать ему татуировку.
Джек Минноу умащивает ступни мэра благовонным маслом, и опустившаяся на колени толпа поднимается.
Пронзительно, будто насекомое, жужжит машинка чернильщика, и Обель опускает иглу в чернила. Он держит руку Лонгсайта, натягивает кожу. Несмотря на сломанные пальцы, у Обеля получается хорошо. Игла с тонким свистом вгрызается в кожу, и мэр Лонгсайт коротко втягивает воздух, ощутив укус.
На коже постепенно появляется широкая красная линия. Знак вора.
Я погружаюсь в аромат розовых лепестков, смешанный с ароматом благовоний – густой и чарующий. Машинка чернильщика стихает. Я знаю, что будет дальше, – Обель себе не изменит. Он протрёт татуировку дезинфицирующей жидкостью и наложит повязку. Вскоре мэр Лонгсайт поднимается, и вместе с ним встают остальные.
Люди видят руку мэра, обёрнутую прозрачной плёнкой. Они вдыхают аромат благовоний и растоптанных розовых лепестков и прославляют своего лидера. Он занял место преступника и принял его наказание. Настал новый день, новое учение, новая эра.
Глава двенадцатая
– И что он собирается делать? – горько спрашиваю я, когда мы с Мел входим в её кабинет. – Примет наказание за всех воришек, сидящих в тюрьме?
Я изо всех сил делаю вид, что меня не так уж и поразило произошедшее на площади. Хотя должна признаться, поступок Лонгсайта меня ошеломил. Мэру поставили знак преступника. Лонгсайт взял на себя грех другого человека. Однако теперь, вдали от площади, я мыслю более чётко. Толпе показали спектакль. Может, Лонгсайт и верит, что бессмертен, однако он всегда был очень прагматичен. А значит, у него есть серьёзные причины действовать так, а не иначе. Сегодняшнее представление непременно должно принести нашему мэру выгоду.
Мел безмолвно замерла за письменным столом. Она слышит меня, но будто бы издалека. Рассказчица смотрит прямо перед собой, её рука покоится на расписанном под мрамор блокноте. Мел как будто чего-то ждёт. Спустя несколько долгих минут она явно приходит к какому-то решению и пронзительно смотрит на меня.
– Помнишь ту легенду… – произносит она. – Ты рассказывала мне о
