Фаворит. Американская легенда - Лора Хилленбранд

Хелен сделала так, как велел муж, а после, перепуганная, сидела на трибунах и молилась. Военный Реликт с первого мгновения возглавил забег и удерживал лидерство на всем протяжении трассы, так что выскочил на финишную прямую в гордом одиночестве. Лютер уже подумал, что выигрыш у него в кармане. Но Военный Реликт вел себя образцово ровно один с тремя четвертями забега, на большее его не хватило. Зрители кричали, подбадривая его с трибун, а он вдруг резко понесся в сторону внутреннего поля, сшиб ограждение и остановился как вкопанный. Лютер пробкой вылетел из седла и полетел прямо к бороне, которой ровняли покрытие трека после забега, лежавшей на внутреннем поле. Еще миг – и его тело пронзили бы ощетинившиеся острые зубья. Вовремя выставив вперед руки, Лютер ухватился за перекладину ограждения, прокрутился на ней, как заправский гимнаст, и благополучно приземлился на беговую дорожку. Распорядитель скачек Том Торп поспешил туда и недоверчиво уставился на невредимого жокея.

– Томми, – произнес он, – за тебя явно кто-то молился!

Да, молитва – это единственное, на что оставалось уповать, когда дело касалось потомков Военного Корабля. Морской Сухарь, тоже сын Военного Корабля, унаследовал темперамент печально известного Гастингса в самом чистом виде{82}. В течение трех лет он свечкой взвивался на дыбы в адской ярости и вымещал свою злобу на несчастных служащих ипподрома, которые должны были направлять его в стартовые ворота. Он терроризировал их без всякой пощады. Они откровенно боялись и ненавидели его. Морской Сухарь был настолько норовистым, что Джон Хирви, журналист, писавший о скачках, окрестил его «образцом непокорности». Фитцсиммонс усмирил сотни лошадей, но с Морским Сухарем он не справился. Каким-то чудом три раза ему удалось уговорить лошадь подчиниться правилам скачек. Своим необычным аллюром, при котором он как-то странно выталкивал переднюю ногу, Морской Сухарь реагировал на посыл всадника, набирал скорость, обгоняя лидеров забега в призовых скачках, и устанавливал рекорды скорости{83}. Но это были лишь отдельные победы тренера. В целом же войну выиграл Морской Сухарь. В 1931 году прямо у стартовых ворот он, так сказать, огласил собственную декларацию независимости. Когда прозвучал сигнал к началу забега, Морской Сухарь уперся всеми четырьмя копытами в землю и не сдвинулся с места. Фитцсиммонс погрузил его в прицеп и отправил к владелице.

К тому времени, когда Морской Сухарь попал на племенную ферму, его имя было покрыто позором. Ни у одного владельца кобыл не хватало глупости платить за то, чтобы случить свою питомицу с таким жеребцом. Бедная Глэдис Фиппс предлагала случать его бесплатно, но никто не откликнулся даже на такое предложение. Тогда она попросила знаменитый в Кентукки конезавод Клейборн-фарм, на котором содержались ее кобылы, выставить его для случки. Там ей отказали. Желая получить хоть какой-то доход на свои инвестиции, она перевезла жеребца в отдаленный уголок Кентукки, на конеферму Блю Грасс Хейтс, и поместила на уединенной леваде, скрытой от глаз за тутовыми деревьями. Потом послала несколько своих кобыл из Клейборн-фарм, чтобы случить с ним. Одной из этих кобыл была палевая лошадь с крупными коленками по кличке Взмах. С ней тоже когда-то работал Фитцсиммонс, но, поскольку она время от времени подворачивала ногу и не могла полноценно тренироваться, тренер решил, что скаковой лошади из нее не выйдет. Он отправил ее назад на конезавод, так ни разу и не выставив на скачки. Это была хорошо воспитанная, смирная лошадь, поэтому Фиппс и решила отправить ее к Морскому Сухарю вместе с двумя другими кобылами. Все три кобылы вернулись на Клейборн-фарм беременными. Фиппс скрестила пальцы на удачу, надеясь, что жеребята унаследуют прекрасные внешние данные, но не гнусный нрав своего родителя.

Она ошиблась. В конце 1934 года первые два годовалых отпрыска Морского Сухаря прибыли на ипподром Акведук в штате Нью-Йорк на попечение Фитцсиммонса. Сын Взмаха, Сухарь (его назвали почти так же, как и его отца), и другой однолетка, Грог, ни грамма не походили на своего отца. Ноа, конюх, принимавший роды в Клейборн-фарм, увидел это сразу, как только помог Сухарю появиться на свет. «Совсем коротышка», – заметил он{84}. Конюхи в Клейборн-фарм были так обескуражены внешностью жеребенка, что спрятали его в дальнем стойле, когда Фиппс приехала осмотреть своих новых питомцев. Его выхаживали целый год, но это не принесло особых результатов. «Сухарь был таким маленьким, – говорил Фитцсиммонс, – что можно было подумать, что это просто сопровождающая лошадь»{85}. Любопытно, но все отпрыски Морского Сухаря словно выкраивались по другим лекалам и были полной противоположностью родителю. Единственное, чем Сухарь походил на отца, – он так же резко выбрасывал вперед переднюю ногу при ходьбе. Эти странные на вид жеребята были угловатыми, неуклюжими и малорослыми. Кроме небольшой разницы в росте – Грог чуть ниже, – они были похожи как две капли воды. Если бы не таблички на дверцах денников, их было бы невозможно отличить. Должно быть, им нравилось видеть друг в друге свое зеркальное отражение, и на леваде Клейборн-фарм эти двое были просто неразлучны.

К счастью, яростный, бойцовский характер Морского Сухаря тоже никак не проявлялся в сыне. Сухарь был доволен жизнью, апатичен и медлителен. Больше всего он любил спать. Лошади обычно спят краткими промежутками в течение всего дня и ночи, примерно пятую часть суток они проводят в дреме. Из-за размеров и строения тела в лежачем положении у них затруднено дыхание и циркуляция крови, и, как все животные, которым трудно быстро встать на ноги, они инстинктивно не любят ложиться. В результате чаще всего лошади спят стоя. Это возможно благодаря строению связок, фиксирующих их суставы в разогнутом состоянии. В среднем лошадь, которая находится в конюшне, спит лежа не более пяти минут – обычно ночью{86}.

Сухарь был исключением из этого правила. Он мог завалиться набок и спать часами. Может быть, причина такой привычки крылась в том, что он не мог полностью выпрямлять колени, это мешало сухожилиям фиксировать ноги в разогнутом состоянии. К счастью, никаких негативных последствий эта привычка не приносила. И когда все лошади в конюшне поднимали шум, требуя, чтобы им дали завтрак, Сухарь спал до позднего утра, растянувшись на полу стойла. И спал так крепко, что конюхам приходилось прикладывать немало сил, чтобы заставить его встать{87}. Он вел себя так тихо, что однажды помощники Фитцсиммонса забыли о нем и, отправившись выпить пива, оставили на солнцепеке в фургоне для перевозки лошадей на весь день{88}. Спустя несколько часов они нашли его лежащим на боку и мирно спящим. Невозможно представить себе более спокойную и ленивую лошадь. Фитцсиммонс называл его большой собакой, самой ленивой лошадью, с которой он когда-либо работал. Единственное занятие, к которому Сухарь относился серьезно, помимо сна, была еда. Ел он постоянно, с большим энтузиазмом.

Сухарь мог быть вполне милым животным, но перспективы его карьеры выглядели довольно неясно. Конь был медлительным, как улитка. Он едва поспевал за партнерами по тренировкам, следуя за ними с легкомысленной неспешностью. И сколько над ним ни бились, улучшений не было. «Парни, которые им занимались, могли делать с ним все, что угодно, – вспоминал Фитцсиммонс, – все, только не заставлять бегать по утрам… Я даже думал, что он просто не может скакать»{89}.

Но со временем что-то в поведении Сухаря – возможно, отсутствие пота после тренировок или хитрый блеск в глазах, который свидетельствовал об уме и коварстве, – заставило Фитцсиммонса усомниться в правильности своих выводов. «Он был умным, как филин, – вспоминал позже Фитцсиммонс. – Слишком тихим, слишком смирным». Тренер стал подозревать, что конь может быть таким же непокорным, как и его отец, только гораздо хитрее. Его отец впадал в ярость, а Сухарь, казалось, забавлялся. «Он напоминал мне птицу, которая умеет петь, но не станет этого делать, пока ее не заставишь», – заметил как-то тренер{90}.

И Фитцсиммонс заставил. «Я решил обмануть Сухаря, – объяснял он, – показать, что ему меня не провести». Однажды утром, тренируя однолеток на дистанции в два фарлонга, четверть мили, тренер разбил их на пары. Сухаря пустил в паре с Фаустом, самым резвым однолеткой в конюшне, будущим победителем призовых скачек. Фитцсиммонс велел наезднику найти палку, которую можно использовать вместо хлыста{91}. Это стало радикальным отступлением от обычных методов тренировок, применяемых Фитцсиммонсом. Он запрещал наездникам пользоваться хлыстом во время тренировок. Тренер считал, что у скаковых лошадей азарт в крови и их не нужно принуждать показывать, на что они способны. Еще когда Фитцсиммонс сам был жокеем, он слышал, как один жокей проклинал себя за то, что лупил хлыстом лошадь, которая в противном случае обязательно стала бы победителем. Но Сухаря просто невозможно было заставить показать свою резвость никаким другим способом. Поэтому, чтобы выяснить наверняка, не обманывает ли его коварное животное, Фитцсиммонс сделал исключение из собственного правила. Но, чтобы не поранить лошадь, тренер велел наезднику выбрать плоскую дощечку и просто шлепать ею по лошадиному боку. Он вспоминал позже, как давал наставления жокею: «Держись рядом с Фаустом, чем ближе, тем лучше. Просто понаблюдай, сколько раз придется его ударить за четверть мили». Фитцсиммонс ожидал, что Сухарь в лучшем случае какое-то время сможет продержаться рядом с Фаустом.