Темные алтари - Димитр Гулев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она ополоснула лицо. Взглянула на себя в зеркало. По лицу, осунувшемуся, с нежными, тонкими чертами, стекали, как слезы, светлые капли.
«Ну что? Я на самом деле схожу с ума?»
Она тщательно умылась, пытаясь успокоиться. Горло болело. Желудок продолжал конвульсивно сжиматься, судороги и эти спазмы обессилили ее. Такое с ней случилось впервые. Но вместе со слабостью к ней приходило постепенно чувство удивительного спокойствия — как будто кто-то зачеркнул всю ее жизнь, все ее прошлое до сегодняшнего дня, до этого часа, до этой минуты.
Глядя в зеркало, она произнесла вслух: «Джонатан! Джонатан!» Словно со стороны она смотрела, как приоткрылись губы — нежные губы, которые так ему нравились, — но не услышала своего голоса, слова прошли сквозь нее, не затронув сознания. Ее мучила жажда, она знала, что должна выпить, только это могло восстановить равновесие.
Она вернулась в салон и прошла к бару.
— Вам плохо? — спросила девушка за стойкой.
— Нет, хорошо, спасибо! Человек должен знать, отчего ему становится хорошо!
Девушка взглянула на нее и улыбнулась уголками рта.
Здесь не платили налог за алкоголь, а потому не имели права торговать в открытую.
— Виски? — чуть слышно спросила девушка.
Гейл кивнула. До сих пор она не разрешала себе пить в больнице. К тому же она не любила виски. Но все же выпила. Медленно, большими глотками, не обращая внимания на запах, ни о чем не думая. Кровь запульсировала быстрее, согрела ее щеки. Гейл взглянула на ручные часики. Ей хотелось еще выпить, пусть даже виски, но не было времени.
Когда она вышла на цокольный этаж, мимо провезли Эда — лицо осунулось, запавшие глаза лихорадочно блестели, все еще затуманенные, с выплывающими из небытия искорками сознания.
— Эд! Ты меня слышишь, Эд? Это я!
Он как будто заметил ее, узнал. Бескровная нижняя губа задрожала. Он был прикрыт простыней до самого подбородка, но Гейл почувствовала — он дрожал всем телом.
— Пройдет, Эд! Все проходит! — прошептала она.
«Проходит ли? Проходит ли, Джонатан? Ответь мне хотя бы ты!»
Она спрашивала себя без конца, одно и то же, она разговаривала сама с собой, потому что знала: никто ей не ответит — и эта мука будет вечно терзать ее душу.
4Эда продолжала сотрясать дрожь. Он пришел в себя раньше, чем полагалось, и боли, наверное, разрывали все его тело, жгли ему мозг, нервы, он уже начинал понимать, что ему ампутировали ногу выше колена. Сочувствуя ему, Гейл постигала с удивительной ясностью новую для себя, жестокую, но единственно справедливую истину. Истину о том, что в этом мире существует только боль, отчаяние и смерть.
В это послеобеденное время в салоне Рана почти не было посетителей. Никто не сидел на высоких, с красной обивкой табуретах вдоль стойки бара, за которой, освещаемая низкими, тоже красными лампами, хозяйничала светловолосая Мерилин. В неуютный коридор с дверью, ведущей в кухню и канцелярию Рана, и лестницей на верхний этаж доносился шум из заднего салона, но Гейл ни разу не переступала его порога и, хотя ей сейчас не хотелось быть одной, даже не подумала туда пройти.
В их городе не бывало каких то особенно сильных волнений угнетаемых цветных или чернокожих в последние годы, но большинство магазинов в центре стояли с выпотрошенными витринами, с запертыми на засов железными решетками. В центре остались лишь административные здания, банки и сверкавшая когда-то своими кинотеатрами Мейн-стрит. Торговый центр перевели за пределы города, жилые кварталы почти опустели, заселенные лишь кое-где чернокожими и пуэрториканцами. По вечерам было небезопасно выходить на улицу. Высокий отель «Остин энд Берджис» усиливал это ощущение заброшенности своим тяжелым, покрытым копотью фасадом и пыльными окнами — поговаривали, что отель собираются превратить в склад или даже снести, но пока на его плоской крыше по-прежнему мигали днем и ночью красные сигнальные огни.
Салон Рана располагался на Мейн-стрит, разделяя здание на северную и южную половины, — просторный салон в огромном доме, занимавшем всю территорию до соседней, параллельной Уэйнс-роуд. Фасад салона был облицован новыми желтыми плитами, пестрые рекламные щиты привлекали внимание, но верхний этаж был необитаем, комнаты загромождены ветхой, никому не нужной мебелью. По узкой Уэйнс-роуд не принято было ходить порядочной публике, лишь изредка проносилась здесь машина, минуя это царство бродяг, воров, проституток, а особенно такое заведение, каким был задний салон Рана. И как мирно, но категорично разделялись обитатели Мейн-стрит и Уэйнс-роуд, так и посетители Рана никогда не переходили из одного салона в другой. Исключением, пожалуй, был лишь Сезаро, но он был итальянец, а итальянцев можно встретить повсюду.
— Как всегда? — спросила Мерилин, когда Гейл устроилась на крайнем табурете, где она любила сидеть.
— Всегда ты меня спрашиваешь!
— Прости, забываю! — добродушно сказала Мерилин. — Хотя тебя ни с кем не спутаешь.
Гейл пристально посмотрела на нее. По дороге из больницы она уже останавливалась в каком-то салоне, быстро выпила две порции джина, прибегнув к наивному оправданию перед самой собой, что, если она не пьет в одном и том же месте, значит, это не считается.
— Что ты хочешь этим сказать, Мерилин?
Русоволосая девушка за стойкой рассмеялась. Приготовив джин с долькой лимона, она поставила на стойку запотевший бокал.
— Богородица, вот ты кто! — сказала она. — Ты, Гейл, прямо богородица, страдающая за всех на свете.
Гейл встряхнула бокал. Кусочки льда со звоном ударились о стекло, смолистый аромат занесенных снегом сосен, испаряясь, смешался с резким, кислым запахом лимона.
«С утра, боже мой, с самого утра все у меня покатилось, — подумала она. — Ненси, Дороти Эстен, Марк, Эд, тот глупый омлет с ветчиной и виски в конце… А потом опять Эд! И вот сейчас Мерилин!»
— Ты играешь в болинг?
— Разумеется! — Мерилин театрально распахнула голубые, круглые, как плошки, глаза. — А что?
— Потому что каждый становится похожим на то, что любит делать, Мерилин. Ты, например, — на шар!
— Я? — захихикала Мерилин. — Вполне может
