Трали-вали - Владислав Вишневский

– Кстати, и я так же думаю. Зеркально! – воскликнул Мальцев… – Мне тоже противно! Тоже не по себе!

– О! А причём тут лауреаты? – с обидой в голосе изумился Чепиков. Но его не слышали. Заговорили уже все, громко, и разом.

…О том, что надоел этот бардак в стране. Надоела мафия, безденежье, отключения света, воды, сытые морды чиновников, вот раньше… детская преступность, беспризорность, оборотни…

– Стоп! Хватит! – Гневно оборвал старшина. – Остановитесь! Что вы раскричались? Мы не депутаты, и здесь не Госдума… – распалённые обличительными эмоциями, музыканты пристыжено оглядывались на окружающие стены курительной комнаты. Старались не слышать кислый табачный и туалетные запахи, отрывистые звуки строевых команд с плаца. Точно не Госдума, более того… – Мы не решим эту проблему, мы – не решим… – рубил рукой Константин Саныч, правильные слова говорил, знакомые. Они находились сами собой, легко, привычно, звучали громко, звонко, расслабляли, заглушали наплывающее было недовольство собой и острое раздражение… – Это вам не Штрауса с листа играть, или Равеля… Не наше это дело, заниматься чьими-то детьми, – рубил рукой старшина. – Чужими при том… Со своими бы разобраться… Мы не педагоги, не учителя младших классов. Мы музыканты… Мы военные… Мы на службе. За это нам и… – на этом он запнулся, уточнять почему-то не стал, сказал другое, более важное. – Нам служить нужно отлично, играть хорошо. И всё. Каждый, пусть, на своём месте так будет служить, как мы… – это он в адрес прошлого лауреатства видимо намекнул, а может и в сторону майского поздравления командира полка с воинскими успехами, было такое.

– Правильно, – подключился и лейтенант. – Пусть каждый в стране делает своё дело. – Офицер выдержал паузу и добавил. – И хорошо пусть делает. – И снова, через паузу, когда все уже точно глубоко осмыслили вышесказанное, предложил решение. – Значит, я думаю так, товарищи, поступим, ребят накормим, всё как положено, и в детдом сдадим или куда там, правильно? В общем, куда положено, в таких случаях.

– В милицию лучше. – Подсказал Лёнька Чепиков. – Там детские комнаты есть, соответствующие инспекторы. Спецподготовка. Армейский режим. Они знают, что делать. Кстати, по телевизору не давно показывали, я видел. Очень симпатичные инспекторши там, молодые… лейтенантши… из педвузов.

– Значит, родителей найдут или родственников. Пусть милиция ими занимается, а не мы. Им это ближе. – Высказался и Евгений Тимофеев.

– Пацанам только говорить не надо, сбегут. – Угрюмо заметил Мальцев.

– А мы и не будем им говорить, поехали и поехали…

– Я не поеду. – Опустив голову и отворачиваясь, отказался Завьялов.

Лейтенант понимающе кивнул головой…

– Не возражаю. Значит, поедут: Мальцев и Кобзев…

– Конвойными. – С усмешкой, серым голосом подсказал Завьялов.

– Ага, щас, – с обидой воскликнул Кобзев. – Ты чего? Сопровождающие мы, сопровождающие.

– Да, именно сопровождающими. – Подтвердил лейтенант.

На том бурное обсуждение и закончилось, почти ссора, разлад, если уж откровенно. Потому что не соединила стороны проблема, а разъединила при видимом их согласии. Не все были согласны, но подчинились. А что можно было ещё сделать? Действительно, не интернат, не МЧС, не благотворительная организация, а вооружённые силы страны. Армия, пусть и музыканты. Другой профиль, другие задачи.

Если откровенно, у Аллы жизнь как-то не складывалась. Так, как в мечтах хотелось.

Почти тридцать лет женщине. Собою хороша. Красивая, стройная, ухоженная. Блондинка. Глаза большие, глубокие, серо-голубой металл, с тенью изумрудной морской волны, полные губы. Девичья аккуратная грудь. Детей у Аллы ни от первого, ни от второго брака ещё не было. Алла с этим не торопилась. Считала, всё ещё впереди, ещё пожить для себя надо. Только скептические морщинки в уголках губ со временем появились, да взгляд порой излишне ироничный. Так ведь и было с чего. Первый муж строителем был, инженером. Всё время что-то строил, строил… А сами в однокомнатной хрущёвке жили, жили… Алла ждала, ждала… Тоска зелёная. Всё для неё обещал сделать, когда в ЗАГС шли, на руках обещал носить. Потом забыл или остыл. Некогда, говорил, работы много. Вот объект сдам… Так и жили, от объекта к объекту. Скучно жили, хотя деньги водились. Слава богу, разошлись. Теперь вот за музыкантом замужем. За военным музыкантом, за прапорщиком. Поменяла фамилию. С Петровой, на Мальцеву. Хорошо? Наверное.

Почти год жили весело, дружно, потом Алла снова загрустила. Почему? А кто его женщин знает, если они сами себя понять не могут. Устала, наверное. Музыканты народ непоседливый, да и служба армейская не особо спокойная. С деньгами часто проблемы были. Но муж выкручивался. На халтуры какие-то часто ездил, башли привозил, часто «зелень», а тут ещё вдруг, лауреатами международного конкурса стали. В прессе и на телевидении фурор был, аж целую неделю. Фотографии, поздравления… Главное, Геннадий деньги домой из Стокгольма привёз. Машину большую купил, заграничную, мебель новую. У Геннадия трёхкомнатная квартира в хорошем районе от родителей осталась – обставили. В отпуск на Кипр в прошлом году съездили… Что ещё? Да, отложили кое-что на черный день, так, немного, но, снова теперь на его жалованье сели… Нет, пока грех жаловаться, всё вроде есть. Но скучно. Геннадий предлагал несколько раз, давай, мол, детей заведём, хотелось бы!.. Алла отшучивалась, дети не тесто, чтобы их заводить, не котята, – время должно подойти. Не хотела. Узнать лучше друг друга бы надо, игриво смеялась, привыкнуть. Уже четвёртый год совместной жизни пошёл. Алла понимала, возраст у неё критический, надо бы рожать. Порой думала над этим. Копалась в себе, желая найти материнский отклик, но, увы, его почему-то всё не было и не было. Пусто там было. Всё так же строго контролировала любовные постельные процессы, предохранялась. Не успевал муж иной раз и кончить, как она с притворным ужасом выскальзывала из постели, бежала в ванную комнату… под удивлённый и обескураженный взгляд Геннадия. Геннадий хмурился, вздыхал, но не возражал, а что он мог сделать, если Алла не решила ещё. Рано, наверное ей, а может, и не надо ещё… или уже… Вздыхал пока.

Алла недавно пошла на работу. Первый муж запрещал работать, второй не возражал, но Алла долго не могла решиться выйти из дома, устроиться на работу. Хозяин парикмахерской, Александр Ганиевич, пожилой уже, но крепкий на вид азиат, узбек, или армянин, Алла не разбиралась в этом, принял её. Долго раздумывал, оценивающе оглядывая её своим мудрым прищуренным взглядом. Алла смущалась, алела румянцем, не привыкла к такому. Гендиректор заметно наслаждался её смущением, ещё больше фигурой молодой женщины, ещё и ещё раз просил пройтись перед ним, повернуться… Внимательно разглядывал её пальцы рук, говорил: «Пальцы у вас необыкновенно хорошие, Аллочка, женственные, нежные, чуткие, должны клиентам понравиться. Парикмахерская у нас элитная, мнение клиентов для нас закон…» Для неё тоже. Взял её ученицей, в её-то возрасте… За красивое лиц, стройную фигуру, томный и глубокий взгляд, и пальцы рук, конечно.

Не успели отъехать от воинской части метров пятьсот-шестьсот, как Мальцев вдруг резко затормозил машину, и нарушая правила, через сплошную линию разметки решительно развернулся, увеличивая скорость, поехал в противоположную сторону. Кобзев, упираясь ногами и руками едва удержался, чтобы не снесло с сиденья, пряча недоумение повернулся к Мальцеву. Сохраняя невозмутимость, спросил:

– Пустой? На заправку, что ли?

– Нет, – через паузу ответил Мальцев и улыбнулся Кобзеву. Улыбка была особенной, не такой, как раньше, не привычной. Не радостной, не злой, не ироничной, как бывало, а… Другой. Полутон в ней другой мелькнул, особенный, в другой гармонии… Осветлённый, что ли, высветленный… Как, наверное, у выздоравливающего больного. Когда, зуб болел, болел, например, потом его доктор взял и вылечил. Больной встал с кресла, уже и не больной… Но ещё и не здоровый, а вот такой уже… выздоравливающий. Потому что на душе уже светло стало, легче… Хотя остаточные болевые ощущения где-то ещё и есть. Такая вот у Мальцева улыбка промелькнула. Странная улыбка. Кобзеву она не понравилось. Вернее, он её не понял.

– Другой дорогой, что ли? – пряча заинтересованность, снова спросил Кобзев. Он на переднем сиденье сидел. Беспризорники молча сидели сзади. Лица без выражений, серые, отсутствующие. Догадались, видимо, куда их везут. Раскусили. Кобзев поэтому назад старался и не смотреть. Вообще-то Кобзеву было всё равно, какой дорогой поедет Генка. Если и дальней, то и лучше. Потому что кошки на душе скребли. Противно было. Как не старался Александр их не замечать, они проявлялись. Когда сознание вдруг натыкалось на них, Кобзев себя чувствовал явным подлецом, откровенным предателем. Словно это своего он сына к злой тётке на чужбину везёт… Даже двоих. Кобзев в душе чертыхался от этого, дёргал головой, отмахивался. Он же не Герасим, они ведь не Муму… И Герасиму, наверное, больно было… Во все глаза старался смотреть по сторонам, но обмануть себя картинками не мог. Пейзаж, помимо его воли, то расплывался, то наоборот сужался, сознание вновь упрямо фокусировалось именно на той больной в душе ноте – не хорошее дело Кобзев делает. Ох, не хорошее… Участвует в нём.