Соня рапортует - Вернер Рут

23 февраля 1931 года

«Теперь я его взвешиваю каждый раз после кормления. Вес его возрастает на несколько граммов. Если он не набирает необходимого минимума, я вновь кладу его на весы. Важен каждый грамм выпитого… Рольф часто рассматривает малыша.

После кормления мы убеждаем друг друга в том, что сына следует положить в кроватку и дать ему отдохнуть, вместо того чтобы целовать его и подробно обсуждать его мордашку.

Мои постоянные спутники – «Питание и уход за грудным младенцем», «Здоровые дети» и в порядке компенсации – «Волга впадает в Каспийское море» Пильняка. Предисловие книги обещает многое.

Очень интересно, сколь неожиданно серьезно комментирует европейская пресса советскую пятилетку. До этого говорилось лишь о том, какие страдания рабочим принесет пятилетний план и, естественно, что его выполнение потребует от рабочих больших жертв. Но у меня складывается впечатление, что большая часть рабочих сознательно идет на эти лишения, с тем чтобы их мечта – пятилетний план – могла быть претворена в жизнь. Интересно также, что как только капиталисты вынуждены были признать успехи пятилетки, так сразу же начали обсуждаться контрмеры – прекращение поставок машин в Россию, бойкот дешевых русских товаров и т. д.

…Действительно, мне не следует ночью перепеленывать Мишу, даже если он, мокрый, просыпается в два часа ночи. Однако встать и посмотреть, когда он плачет, я должна, хотя он у меня эдакий грибок-боровичок…»

Агнес любовно и грустно следила за развитием моего ребенка. Я позвонила ей, когда Михаил в первый раз улыбнулся; она была свидетелем и его первых шагов. Миша был приветливый и умный мальчик; всем товарищам он нравился. Петер и Сибила, не имевшие детей, много занимались с Мишей. Особенно к нему привязана моя подруга Иза. О ней я впервые упомянула в письме домой от 24 марта 1931 года:

«Должна описать вам одну свою знакомую. Однажды сюда одна-одинешенька с ящиком книг приехала молоденькая девушка, открывшая маленькую лавку, полную немецкой, английской и французской литературы радикального направления. Она была служащей одной книжной фирмы в Берлине, и один из китайских издателей обратил внимание ее патрона на имеющиеся в Шанхае возможности. Покупателями были главным образом китайские студенты. Ей сейчас 23 года. Смело, не правда ли? К сожалению, она не очень искушена в торговле. У меня руки зудят от желания ей помочь…»

Иза отличалась еще большим мужеством, чем я об этом писала. Она также была коммунисткой и работала в Шанхае нелегально. Со своим спутником жизни – одним китайским товарищем – она длительное время жила в Москве и вместе с ним приехала в Китай. По конспиративным соображениям им нельзя было жить вместе. Поэтому Иза оставила своего ребенка в Москве и очень тосковала по своей дочке, которой не исполнилось и двух лет. Однако о ребенке я узнала лишь позднее. Муж Изы примкнул к одной из троцкистских групп. Между ними возникли большие политические разногласия, и она рассталась с ним.

Белая кожа Изы была усыпана веснушками. У нее были светло-голубые глаза и рыжие непослушные волосы. Она была очень неловкой и не понимала, что из одежды ей к лицу. В отличие от европейцев, живших в Шанхае, Иза была очень непритязательна. Она была прекрасным человеком, ставшим мне вскоре близкой, как сестра. С Рольфом они тоже подружились, так что наша квартира стала для нее родным домом. О конспиративной работе мы никогда не говорили. Я не знала, знакома ли она с кем-либо из группы Рихарда, так же как и она ничего не знала обо мне. Наши частые встречи были легко объяснимы. В Шанхае знали, что, как и она, я по профессии книгопродавец.

Когда Иза приходила к нам, то просила позволить ей выкупать или одеть Мишу. О своем собственном ребенке она рассказала только тогда, когда получила сообщение о его смерти. Он умер от менингита. Открытая, лишенная какой-либо зависти любовь к Мише отвечала ее замечательному характеру. Часто мы беседовали о книжной лавке. Я помогла ей организовать выставку работ Кетэ Кольвиц. Иза была прилежней меня и самоотверженней в работе. Я же отличалась большей поворотливостью и имела больше идей.

Не помню уже, когда я впервые встретилась с заместителем Рихарда Паулем (Карл Рим). У Пауля была круглая, почти лысая голова, маленькие глазки, дружеская улыбка. Движения его тяжелого большого тела были медлительны и неторопливы. По лицу Пауля нельзя было догадаться о его большом уме, а его спокойствие и доброта не позволяли разглядеть в нем твердость и страстность революционера, которые он неоднократно доказывал и проявлял.

Пауль происходил из эстонской крестьянской семьи. Красноармеец, затем комиссар в годы гражданской войны, депутат Совета, слушатель Военной академии, он получил звание генерала. Я не знала его имени, под которым он работал в Шанхае, не знала тогда и того, что он родом из Эстонии, а его полная жена, с которой я несколько раз встречалась, по национальности латышка. Мне было известно, что в Шанхае он владел рестораном. Не думаю, что он был также совладельцем фотомагазина Джона, как об этом утверждает автор книги «Доктор Зорге радирует из Токио». Не имело смысла давать двум товарищам одно легальное прикрытие, поскольку Пауль его уже имел, будучи владельцем ресторана. Я ни разу не видела Пауля за прилавком Гришиного магазина, а лишь в задней комнате, где проявлялась пленка. Я уже упоминала, что не участвовала во встречах в нашей квартире, лишь приносила чай в комнату. Это было необычно, поскольку европейские женщины поручали любую работу слугам. Поэтому от случая к случаю я сама обслуживала и других гостей, что выглядело в глазах наших слуг самое большее как чудачество, а не особое отношение к некоторым гостям. Чемодан, переданный мною товарищам, использовался в ходе встреч. В нем хранились печатные и рукописные материалы. Вскоре Рихард принес второй чемодан; как и первый, я поставила его во встроенный в стену шкаф. Это был большой дорожный чемодан. Такие вещи в Шанхае не бросались в глаза, так как каждая европейская семья имела много таких чемоданов, поскольку никто здесь подолгу не жил.

Как-то я принесла чай в верхнюю комнату и увидела товарищей с револьверами в руках. В чемодане и на ковре также лежало оружие. По виду Рихарда и Пауля я заметила, что мое появление в этот момент было нежелательным, тем не менее я была рада. Не только бумажки, но и оружие! Оказывается, я полезней, чем я себе это представляла. Я считала свою работу слишком незначительной и из-за этого очень переживала.

Оружие могло быть образцами, представляющими интерес для Советского Союза (в армии Чан Кайши в качестве советников находились немецкие генералы), или оно имело значение для китайской Красной армии. Возможно, что два присутствующих китайских товарища учились разбирать и собирать оружие. Примерно в это же время – Мише было около шести месяцев – оба чемодана были пустые, и Рихард посоветовал мне приготовить другой чемодан для меня и ребенка. Не исключено, говорил он, что мне придется срочно уехать во внутренние районы страны и искать там убежище у товарищей. Не задавая вопросов, я упаковала рубашечки и пеленки и наполнила бутылку стерилизованной водой. Я была рада, что могу кормить Мишу грудным молоком, иначе трудно было бы организовать нормальное питание для ребенка, вес которого был ниже нормы. Нечего было и думать о молоке или молочном порошке за чертой больших городов Китая. Китайская няня, которая ухаживала за Мишей – в Китае их называют Амма, – рассказывала мне, что всех своих четверых детей она кормила грудью до трех лет. Некоторые бедные матери продают свое молоко богатым матерям для их младенцев, а сами кормят своих детей рисовым отваром. Для меня это служило утешением: где бы мне ни пришлось прятаться, рис для Миши можно было достать. Я сказала Амме, как плохо это, на мой взгляд, когда матери бедняков вынуждены прибегать к такой форме заработка. Она ответила: «Я знаю, мисс в душе очень хорошо относится к китайцам».

Ежедневно я ждала известий и не решалась отлучаться из дома, чтобы не упустить возможного звонка по телефону, о котором мы договорились. Рольфу об этих тревогах я ничего не сказала. Впрочем, тревога была условной. Со мной в любую минуту могло что-нибудь случиться, особенно сейчас, когда Рихарду стало известно об опасности и, возможно, надо было бежать, хотя с такой ситуацией всегда надо было считаться. Отъезд не состоялся. Через две недели я заполнила чемоданы вещами, и товарищи опять стали встречаться у меня. Однако с тех пор я всегда держала наготове один упакованный чемодан с моими и Мишиными вещами.

Может создаться впечатление, что было неосторожно хранить в одном месте оружие и разведывательный материал. Однако в ходе встреч с этим материалом работали, а оружие я видела лишь один раз. Думаю, что оно недолго хранилось в моем доме, но не исключено, что оружие пролежало в шкафу два с половиной года.