Разрушенное святилище - Дэн Ченслор

— Эвний, да неужто вся мука закончилась? О чем ты раньше думал, теперь весь день пропадет, даже жалкую монетку не выручим! Ой, горе мне, сироте, вдовице беззащитной.

Эвний, вместо того, чтобы понять план хозяйки и спрятать тесто, оставался возле стола, в удивлении раскрыв рот и глаза, машинально продолжая похлопывать ладонью по пухлой серой глыбе.

Сагурн, приблизившись, весело рассмеялся, ущипнув толстуху за круглый локоть.

— Так-то ты, Барбра, встречаешь своих храбрых защитников! Такая красотка, да еще в венке победительницы, должна бы быть поласковее.

Но лесть не растрогала неколебимую Барбру, и она запричитала.

— Ты разоряешь меня, Сагурн, проклятый солдат! Каждый раз, как приводишь этих ублюдков невесть откуда, голодных, как стая бродячих собак, отнимаешь мои деньги! И никак не узнаешь, когда ты явишься. Капитан хоть и ест у меня по десять раз на дню, никогда не поможет, словом не обмолвится!

Продолжая улыбаться и подмигивать, Сагурн распорядился взять каждому новичку по пышке, а когда стопка исчезла, не насытив всех, велел хозяйке немедленно напечь новые.

Она не осмелилась возражать, лишь недовольно ворча себе под нос, да стараясь как можно больше растянуть ставшие крошечными тестяные блины, которые, наконец догадавшись, что от него требуется, стал подавать ей подручный.

Повариха сноровисто оделила всех жесткими, пропахшими несвежим жиром, лакомствами.

Сцена эта привлекла внимание нескольких мужчин, вышедших из ближайшего трактира. Не решаясь подойти ближе к солдатам, они издалека отпускали замечания насчет жадности Барбры и постигшего ее справедливого возмездия.

Вскоре к ним присоединились женщины, их спутницы, одетые чрезвычайно легко в какие-то пестрые тряпочки, весьма откровенно подчеркивающие их пышные бедра и грудь.

Жующие солдаты и ополченцы уже отходили и появление этих потаскух, предательниц женского рода, ворующих чужих мужчин, отвлекая их от честного брака своими прелестями, стало последней каплей, заставившей выплеснуться из широкой груди Барбры накопившийся гнев.

Подхватив за ручку сковороду с булькающим жиром, она кинулась на прелестниц, изрытая хулу на богов, мужчин и призывая несчастья на головы противниц, которые, испугавшись всерьез, спасались бегством, не надеясь на помощь поклонников.

Крики и проклятия еще слышались некоторое время после того, как отряд свернул на лестницу третьего уровня, подойдя к череде длинных унылых казарм из серого камня.

Здесь еще два сержанта вместе с Сатурном разбили прибывших на отряды. Рогварда подозвал к себе серолицый человек с мутными глазами, которые столкнул с прямой линии широкий белый шрам, отчего лицо казалось состоящим из двух разных половин.

Визалиус пошел за ним, но был остановлен Сатурном.

— Ты останешься со мной.

Братья пытались возразить, прося не разлучать их, но сержант со шрамом, которого называли Августом, лишь спросил негромко:

— Желаете, чтобы вас на позор растащили силой, а потом выпороли на плацу? Если нет, приучитесь немедленно выполнять команды.

И они расстались впервые в жизни, если не считать кратких отлучек в другие города, когда ездили продавать оружие.

Глава 5

Портал

Корделия ждала киммерийца у городского фонтана.

Солнце, поднявшееся уже высоко, играло на золотых украшениях ее черного кожаного доспеха. Как известно, этот благородный металл быстрее других впитывает магию, вот почему лучшие из доспехов украшают именно им, а не серебром.

Волосы аквилонки, цвета воронова крыла, закручивались в две веселые косички, обернутые вокруг головы, словно тиара.

Девушка сидела на краю фонтана — что, разумеется, было запрещено городским уложением, — и водила точильным камнем но сверкающему лезвию меча.

— Слышал новости? — спросила она вместо приветствия. — В Валлардии война назревает. Зовут к себе наемников, тренировать ополчение.

Киммериец кивнул.

Перед глазами вновь встало благородное лицо отшельника Фогаррида. Вспомнилась жестокая война с тираном Димитрисом, последняя битва, когда на поле сражения внезапно вылетели три гигантских Харибды, едва не убившие всех, — сражавшихся и по ту, и по другую сторону.

Конан словно вновь оказался на узких улочках столицы Валлардии. Он смотрел на лица людей, слышал их рассказы о злодеяниях короля, думал о детях, которых жрецы обрекли на гибель ради своих коварных целей.

Потом вновь он увидел Фогаррида — но уже не отшельника, а нового правителя, мудрого и справедливого. Вспомнил, как радовались люди, когда кровавых жрецов изгнали, и в стране воцарились мир и справедливость.

В памяти всплыла торжественная картина. Мудрец стоял перед народом, приветствуя его, — но не возвышался над толпой над мраморном постаменте, как делал это Димитрис, а был рядом с ними, как равный.

— Забавный старикан, этот Фогаррид, — сообщила Корделия. — Как козлиной бородкой тряс.

Конан разозлился.

Девушка, как никто другой, умела опошлить и снизить любую возвышенную сцену. Впрочем, киммериец тут же забыл о ней. Сама мысль о мудреце наполнила сердце теплом и светом, по в то же время вспыхнула и тревога — не попал ли Фогаррид в беду.

На душе у Конана было скверно.

К счастью, киммериец давно придумал себе лекарство от дурных мыслей. Подойдя к большому мраморному ящику, стоявшему на перекрестке трех улиц, он отстегнул от пояса мешочек с золотом и бросил в зачарованное отверстие.

Оно было создано так, что могло вместить в себя что угодно, лишь бы в самом коробе поместилось, — и меч, и волшебный доспех, и тиару. Однако просунуть руку внутрь и стащить что-то никому бы не удалось.

Простенький барельеф изображал двух лекарей, а надпись на четырех языках гласила:

«Пожертвования на госпиталь».

Конан слишком часто видел, как рапы и болезни уносят жизни людей. Этого золота надолго не хватит, и все-таки оно поможет спасти несколько невинных жизней.

В такие мгновения ему казалось, будто он видит перед собой эту крылатую птицу смерти Зингун, швыряет в нее тяжелый мешочек с монетами, и та, — хоть не умирает, ибо, наверное, единственная в мире вечна, — но все же чуть-чуть слабеет, а это уже победа.

«Узнала бы Корделия о моих мыслях, то-то бы повеселилась», — мрачно одернул он себя.

Девушка, впрочем, подчеркнуто смотрела в другую сторону. Она никогда не жалела денег на пожертвования больницам. Как и многие наемники, аквилонка верила в закон кармы, и считала, что чем больше сделает добрых дел, тем проще ей выйти живой из очередной заварушки.