Святая святых женщины - Валентина Немова

Никто из присутствующих в этом подвальном помещении не прислушивался к тому, что я говорила маме, и никак не реагировал на мои гневные восклицания. Только одна, очень бедно одетая женщина, тоже, вероятно, от нечего делать наблюдавшая за мною, за тем, как прямо у нее на глазах менялось выражение моего лица, когда я изучала заготовленную Родионом "липу", и постаравшаяся понять, что меня так возбудило, посочувствовав нам с мамой, довольно громко изрекла:

— А чо вы поражаетесь? Думаете, старые люди нужны кому-то? Никому они не нужны!

Через какое-то время управляющая делами начала прием посетителей, и мы с мамой вошли в ее кабинет. Как бы в тумане плавая, сообщила я ей, что у нас стряслось. Извинилась, что зря ее беспокоим, что заявились и документ свой, который она должна была бы подписать, зарегистрировали у секретаря, а когда прочитали его повнимательнее, оказалось, что подписывать эту бумагу не надо…. Сказала также, что придем в другой раз, когда наведем в своих делах порядок. Когда я закончила свою взволнованную речь, хозяйка кабинета, медленно опустив веки и чуть качнув головой, выразила согласие со всем, что я ей сказала. И мы с мамой потащились назад.

Поднимаю старушку с места (она присела на скамейку возле подъезда, из которого мы вышли, чтобы немного передохнуть), веду ее за ручку через дорогу. Лезем с нею на пятый этаж. Ставлю на стол кружку, из которой она пила молоко на крылечке, велю не волноваться, а сама несусь, не различая ступенек, вниз по лестнице, рискуя сломать себе шею. Но Бог милостив.

Обеспокоенная Майя вылетает из комнаты, где она все время сидела, пока мы с мамой отсутствовали, и, подхватив Полину, мчится вслед за мной. Я никак не могла поверить, что Лида способна так вероломно поступить. Родька нам чужой, но она же родная! Как она могла все это допустить?! Надо было мне убедиться, что я не ошиблась, решив, что маме пытались подстроить каверзу. Что квартира, куда должны были поселить маму согласно подписанному ею договору, действительно не трехкомнатная, которую выбрали для себя Юдины, а двухкомнатная, с подселением.

С полчаса, наверное, ехали мы: я, Майя и Полиночка? до нужной нам остановки. После этого долго шли пешком. На самой окраине города девятиэтажка. Лифт, мусоропровод. Магазин рядом. Во дворе оборудована детская площадка. Все это замечательно. Но кто же будет к маме ездить в такую даль? Кто будет за ней ухаживать?

Хозяева квартиры, куда я ворвалась, как вихрь, одна (Майя с дочкой своей остались ждать меня на улице), сказали, что это не ошибка. Маму действительно решили прописать здесь, а жить, мол, она будет там, в трехкомнатной, вместе с дочерью и зятем. Сын их вместе с женой и ребенком прописан будет тоже там, а жить здесь, в двухкомнатной.

— Это на бумаге так получается, вроде бы некрасиво.

— А на деле будет все о'кей! — перебивая друг друга, принялись успокаивать меня молодая женщина лет 25 и примерно такого же возраста мужчина, должно быть, молодожены. Чувствовалось, они тоже заинтересованы в том, чтобы мама была прописана и жила в одной с ними квартире, в которой им принадлежала пока что одна комната, так как надеются, что после смерти старушки, которая не за горами же, смогут без особых хлопот занять и другую, своевременно родив ребенка.

"Еще одни махинаторы нашлись", — подумала я, а вслух сказала гневно:

— На деле это просто обман. Вот что это такое!

Пока они переваривали это мое заявление, я задала молодым людям вопрос:

— А где вы сами прописаны? Может быть, тоже в другом месте, а живете здесь?

— Нет, — ответили они. — Мы прописаны в этой квартире.

— То-то, — подытожила я. — Нехорошо помогать бессовестным людям обманывать стариков!

Всю дорогу до дома мы с Майей, которая очень переживала за бабушку, проклинали Родиона, не опасаясь, что кто-то из его знакомых, случайно оказавшись с нами в одном вагоне, услышит, что мы говорим о своем родственнике, и передаст ему наши слова. А это могло случиться. Мир тесен.

— Воспользоваться доверчивостью престарелого человека, чтобы так наказать его за доброту!

— Это же настоящее преступление!

— Вот, значит, чем обернулись обворожительные улыбки дяди Броди.

— Вот, стало быть, почему в последнее время он был таким покладистым, когда приезжал в сад работать. Безоговорочно подчинялся мне. Пудрил всем мозги, усыплял бдительность, готовясь обвести вокруг пальца….

Горячились мы, горячились. И все при Полиночке. Но она нас не слушала. Что-то свое весело лепетала, лезла на все качели, которые попадались нам на пути, пока мы шли от девятиэтажной башни до трамвайной остановки.

Дома нас ждала еще одна новость. Пока мы отсутствовали, к маме приходили Юдины, чтобы забрать ту самую фальшивку, которую нам с мамой было поручено сносить в домоуправление. Узнав, что меня нет, Родион долго возмущался:

— Зачем ушла?! Ведь ей было сказано, чтобы на месте сидела, когда вернетесь из конторы, и никуда не уходила! Мне же эту бумагу нужно забрать, чтобы завтра с нею….

— Ничего она, оказывается, не смыслит, — поспешила Лида подпеть своему любимому муженьку, поддержать его в трудную минуту. — А еще высшее образование имеет. (Ей, стало быть, мое высшее образование покоя не давало. Вот уж чего я от сестры своей, не блещущей умом, никак не ожидала!)

— Ничего не знаю, — сказала им мама, хотя, безусловно, во всем разобралась.

Когда мы вернулись, она подробно рассказала нам, что произошло в наше отсутствие. Не жалея красок, описала, как вели себя супруги Юдины. Мы с Майей посмеялись над тем, что Родька слишком много себе позволяет. Привыкнув командовать женой, пытается приказывать и мне. Но смеялись мы над ним, конечно, рано.

В этот же вечер Лида и Родион еще раз заявились, когда мы с Майей уже дома были. И сказали, что им надо забрать бумагу, которую они, якобы по ошибке, оформили не так, как надо было. Упреков в мой адрес, которые вырвались у Родиона, когда я не могла его услышать, они уже не стали высказывать. Я тоже не стала их уличать. А надо было, наверное, им все высказать и вышвырнуть из квартиры, да с таким треском, чтобы соседи шум услышали и узнали, что у нас происходит и что за хлюсты эти Юдины.

Но сделать это должна была не я, а хозяйка жилья, которое эти обманщики и притворщики задумали оттяпать у нее. Но где там было маме, с ее многочисленными болезнями, вышвыривать кого-то из своего дома, тем более родную дочь.

Юдины сидели недолго. Закрыв за ними дверь, я спросила у мамы:

— Ты поняла, что это за люди? — Она кивнула. А я дала ей совет:

— В другой раз, когда Родион попросит тебя подписать какой-нибудь лист, не делай этого, пока внимательно не прочитаешь, что на нем напечатано. — А мама мне в ответ заявила, что теперь она, наверное, уже не даст согласия съехаться с младшей дочерью. И снова принялась уговаривать меня остаться в этом городе и жить с нею. Как будто осуществить это было так просто. Если бы в тот период времени разрешалось иметь две квартиры, я бы исполнила ее просьбу. И всем было бы хорошо: и мне, и маме, и Майе. Но, боюсь, это не понравилось бы Родиону. Спору нет, это очень опасный человек. И едва ли он допустил бы, чтобы все было так, как нам хотелось.

Придя к выводу, что маме с Юдиными не следует соединяться, я стала просить ее, чтобы она еще немного пожила одна в своей квартире. До следующего лета. Она ведь была тогда еще довольно крепкая. Варила, сама на себя стирала. Только полы мыть ей было трудно. И в магазины ходить она не могла. Но ведь кроме средней, то есть меня, было у нее еще две дочери. А они обязаны были в мое отсутствие заботиться о ней, независимо от того, отдаст она кому-то из них свою жилплощадь или нет.

— Только до будущей весны подожди! — умоляла я ее. — А там что-нибудь обязательно придумаем. Найдем выход.

Но она очень боялась одиночества. Не верила, что эти две дочери, Лида и Галина, если им обеим отказать, станут к ней приезжать, когда я уеду, поэтому решение "квартирного" вопроса не захотела отложить до весны. А так как у нее не было другого выхода из трудного положения, вторично дала Юдиным согласие с ними съехаться. А мне после этого сказала:

— Гальке деньги, Лидке квартира, тебе сад. Это мое последнее слово.

* * *

Следующий мой визит был в правление садоводческого товарищества. Занимало оно подвальный этаж жилого дома. В одной из комнат, за двумя столами, заставленными письменными принадлежностями, сидели две женщины, обе холеные, по-летнему одетые, аккуратно причесанные. Я обратилась к той, что была постарше, объяснила, что меня привело к ним в офис. Она, раскрыв какой-то журнал, нашла в нем номер маминой шестисотки и сделала отметку, что на этот участок имеется завещание. Записала также мои данные: фамилию, адрес, телефон. Потом, глядя на меня глазами, затуманенными какой-то, неведомой мне невеселой думой (у нее, естественно, был обширный опыт в подобных делах, она заранее знала, что мои родственники, проживающие в этом городе, будут недовольны, когда узнают, что глава семейства свою недвижимость отдает иногородней дочери), проговорила: