СССР: вернуться в детство? - Ольга Войлошникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы катались часа два, пока солнце не перевалило за сопку и поляна не начала наполняться длинными тенями. Сразу стало прохладнее, и народ потянулся по домам. И мы тоже.
06. СЪЕЗДИЛИ С ПОЛЬЗОЙ
ПЛАН-ПЕРЕХВАТ
6 декабря 1981
Часов в десять меня разбудил разговор. Мама с бабушкой оживлённо обсуждали, у кого они давно уже не были, и что хорошо бы к Кларе.
Удивительно тоже. Когда мы жили с бабушкой, каждое — каждое! — воскресенье на протяжении нескольких лет они с мамой поднимались и ехали к кому-нибудь из родственников. Чаще всего это была или самая старшая бабушкина дочь, Заря, или вторая по старшинству — Клара.
Вариант тёти Клары в детстве привлекал меня сильнее. Во-первых, у них посреди двора, образованного четырьмя стоящими квадратом пятиэтажками, имелась здоровенная игровая площадка с качелями и большой деревянной горкой (зимой можно было кататься, а летом — всячески лазить в своё удовольствие). А во-вторых, у тёти Клары была угловая квартира, а дома́ в упомянутом квадрате — соединены между собой двумя рядами огромных квадратных балконов, которые все называли «лоджия». Большинство людей эти лоджии, конечно, почти сразу застеклили — получились такие летние комнаты. У дяди Вали даже топчанчик там был сгорожен. Честно сказать, он и зимой иногда на нём умудрялся спать, если переберёт. Лежит себе, чуть не инеем покрывается — и хоть бы что!
Лоджия как архитектурный объект меня восхищала. И вообще, в отличие от нашей, трёшка у них была полнометражная, и бо́льшая степень свободы мне тоже нравилась. Но сегодня меня влекло нечто другое. Очень мне хотелось выяснить: что за печатная машинка хранится у них на шкафу, работает ли она, и на каких условиях они согласны одолжить её на неопределённое время? Последний пункт был самым слабым в плане, но я надеялась на… на что-нибудь.
Бабушка поглядывала в окно и в опредёлённый момент скомандовала: «Пошли!» — после чего мы начали собираться как красноармейцы по тревоге. Всё дело в том, что микрорайон наш не до конца застроен, часть нижней дороги, по которой идёт двойка, всё ещё видно, и времени нам как раз хватает, чтобы нарядиться и вылететь на остановку к прибытию автобуса.
Автобус, естественно, тоже был лиаз, только на этот раз красный, как пожарник. Мама по привычке поставила меня на козырное место позади водительской будки. С другой стороны — какие могли быть варианты? На руки к ней я лезть не хотела, да и тесно в зимнем. Народу много, дети все всегда стоят. Смотреть в большое стекло — не худший вариант.
Ехать предстояло не так далеко, но с пересадкой: напрямую из Юбилейного в Солнечный ничего не ходило.
Мы доехали до Байкальской и увидели выезжающий из Солнечного шестнадцатый автобус. Мама с бабушкой, переглянувшись, даже дорогу переходить не стали. Этот автобус, вполне возможно — единственный на линии, а значит, пока-а-а он до Рынка доедет, да пока-а-а вернётся. А тут идти десять минут. Бабушка у нас пока бодрая.
Дверь у тёти Клары, как всегда, стояла не запертая. Я как-то спросила их — почему они не закрываются? Дядя Валя очень удивился и говорит:
— Ну, мы же все дома.
Я не нашлась, что на это возразить.
— Здра-а-авствуйте! — с порога возвестила бабушка.
— Ой, мама! — закричала тётя Клара из кухни. — Так я и знала, что вы приедете! Тесто поставила!
Все выбежали нас встречать, и в узком коридоре сразу стало тесно. У тёть Клары* с дядь Валей было две дочери, обе старше меня. Алёнка на восемь лет, модница и выпендрёжница, а Ира на десять, отличница, комсомолка и так далее. При этом Алёнка была копией татарки-мамы, жгучая брюнетка, а Ира — беленькая, вся в отца.
*Да, покойный дед Нугман
назвал двух дочерей
в честь революционерок:
Клары Цеткин и Розы Люксембург.
Тётю Розу все очень любили,
была она доброй, весёлой
и красоты удивительной,
но умерла молодой —
что-то с почками случилось,
и не смогли спасти…
Пошёл шум-гам и громкие разговоры. Мама с бабушкой сразу ушли к тёте Кларе на кухню, где шипело масло и жарились пирожки. А я тихонько прошлась по комнатам, вспоминая, как тут у них всё…
Мебель у тёти Клары с дядей Валей вся была полированная, блестящая. Не думаю, что они специально выбирали что-то особенно модное — покупали ведь то, что в магазинах было. Интересно, что вместо крайне распространённых стенок в зал они поставили три шкафчика на ножках одного типа и цвета, но немного отличающихся — даже по высоте. Первый шкаф был с большим остеклённым верхом — то, что называется «горка». Полным хрусталя. Нет, что ни говорите, хрусталь — это красиво, в разы красивее тупо гладких бокалов. Второй шкаф — с глухими дверцами, как под документы. А третий — книжный. Я непроизвольно затормозила около полок. Попросить почитать что-нибудь?
Мда. Классика у нас и так была, пусть набор немного другой, но легче нужное в библиотеке взять, чем в такую даль с пересадками таскать, а из прочего меня заинтересовал разве что двухтомник Макаренко, но это я уж в прошлой жизни несколько раз перечитывала и сейчас острой потребности освежать воспоминания не ощущала.
Здесь же стоял раздвижной, прямо как у нас, обеденный стол и шесть венских стульев с мягкими сиденьями. И большой бордовый диван. И люстра в зале, кстати, висела хрустальная, из множества сверкающих пластиночек. Смотреть люблю. Мыть не люблю, мда.
В коридорчике, соединяющем три комнаты, прижимался к стенке трельяж. Вот такую штуку я хочу! Причёску со спины видно, класс! Я пошевелила боковые створки и увидела, что на полочках стоят духи и одеколоны. Духи я, честно сказать, не очень люблю, а вот одеколон в большом голубом флаконе с грушей-пшикалкой с детства мне нравился. Я взяла увесистую стекляшку и осторожно понюхала. Запах был приятный и не похожий на среднестатистические мужские ароматы. Пахло дирижаблем над васильковым полем. Такая вот ассоциация, не могу лучше объяснить.
В родительскую спальню я заходить не стала — неудобно как-то. Заглянула в открытую дверь. Две составленных рядом кровати-полуторки, трёхтумбовый шкаф чуть не до потолка, на полу — метра два простой ковровой дорожки, бордовой, с зелёными бордюрами по краям. В углу — восхищавший меня в детстве абажур со шнурком-дёргалкой.
У Алёнки с Иркой стояли такие же кровати, но по углам. Два секретера и плательный шкаф — двухтумбовый и пониже, чем родительский. А на шкафу как раз и просматривалась печатная машинка.
Алёнка зашла в комнату и увидела, что я стою на цыпочках и тяну шею.
— Ты что, печатную машинку увидела?
— А кто на ней печатает? — сразу воспользовалась ситуацией я.
— Это мама печатала, когда диплом писала. Ей тогда её отдала тётя… — тут последовало длинное объяснение в духе «двоюродного деда кумы внучатой племянницы невестка».
— А она работает?
— Наверное, — Алёнка пожала плечами, — не знаю, её никогда не снимают. Пошли, мама там пирожки пожарила.
Мы все уселись за столом, развёрнутым в зале, стали чай пить с пирожками и снова всякие новости обсуждать. Я дождалась паузы в разговоре и спросила:
— А печатная машинка работает?
Все уставились на меня в недоумении.
— Ой, я про неё и забыла! — всплеснула руками тётя Клара. А дядя Валя, которому в этом цветнике было откровенно скучно, предложил:
— Хочешь посмотреть, как она печатает?
— Хочу! — немедленно согласилась я.
— Да поешьте нормально! — попыталась остановить нас тётя Клара.
Но дядя Валя уже придумал себе развлечение. Он устремился в девчачью спальню, стащил со шкафа машинку, обдул от пыли и начал демонстрировать мне её, как слона. Вблизи, надо сказать, аппарат выглядел крайне архаично. Чем-то он (аппарат) напоминал мне старый бабушкин «Зингер» — древнюю ручную швейную машинку, которая обычно стояла у Наиля в шкафу. По… как это назвать?.. по архитектуре, что ли? В общем, по общему виду и проглядывающим сбоку железякам агрегат вызывал ассоциации со всеобщей механизацией сороковых годов. И здоровая же была бандура! Называлась «Радянська Украина», с такой буквой и, с точкой наверху. И сама буква «i» в раскладке тоже была. И «э» отзеркаленная, не знаю, как она называется.
— А что такое «радяньска»? — спросила Ира, которая тоже пришла посмотреть агрегат.
— Советская, — важно пояснил дядя Валя и принялся
