СССР: вернуться в детство? - Ольга Войлошникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Класс.
04. ШИФРУЮСЬ
ПИКТОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ
4 декабря 1981, пятница
Утром я проснулась поздно, часов в девять. Учитывая, что всё последнее время мне приходилось вставать и переться с мамой в школу, чтоб как минимум без двадцати восемь быть там, девять — это прям барство. А вообще, я — ярковыраженная сова, и заставлять меня идти куда-то в раннюю рань — издевательство над личностью. По честноку, так я вообще плохо помню, что происходило на первых двух уроках, когда я училась в первую смену. Мой максимально продуктивный период — вечер и ночь. Иногда, правда, нападают на меня периоды рваного ритма, когда я начинаю спать как попало, а всё время в промежутках между снами книжки писать или рисовать всякое, но не думаю, что прямо здесь и сейчас кто-то мне это позволит. Спим до девяти — и то хлеб. И главное — спим в тепле, какое счастье!
Мама укатила в Биликтуй, бабушка осчастливила меня молочной рисовой кашей с изюмом*, после чего я полностью поступила в своё собственное распоряжение и удалилась в нашу с мамой комнату.
*Который она называет «юзюм».
Вчера вечером я-таки выцыганила у мамы пару тетрадок и нормальную пишущую ручку. Ручка, правда, мазала. Кто не в курсе, это такой удивительный эффект, когда паста начинает немножечко подтекать, скапливаться на шарике стержня и может выдавать неожиданные жирные утолщения в буквах, не предусмотренные вашими намерениями. Столкнувшись пару раз с этакой подлостью, я вспомнила, что в тетрадку была вложена промокашка. По временам начала восьмидесятых это уже излишество. Школы, по-моему, уж лет десять как массово с перьевых на шариковые ручки перешли, но промокашки пока продолжали вкладывать в тетрадки. Вот об неё я и стала периодически носик ручки обтирать.
Расписывать свои соображения в подробностях было опасно. Я с трудом представляла, как я смогла бы объясниться с мамой, если бы она нашла, допустим, мои аналитические соображения по двадцати предстоящим годам. Мдэ. А она найдёт, обязательно. Я, конечно, постараюсь, чтобы это было сделано как можно позже, но у неё на всякие записи и записки прямо нюх, были в своё время прецеденты.
Поэтому я размышляла, а опорные мысли зарисовывала. Иногда получались большие картиночки, иногда маленькие, иногда и вовсе пиктограммы.
Нет, в этих рисунках не было схемы волшебного спасения мира (и, в частности, СССР). Не думаете же вы, что я решила самолично, в одну харю, совершить столь глобальное чудо? Этакая «девочка в очках и заговор мировых элит». Чувствуете ассоциативный ряд, да? У меня, между прочим, и шрам на лбу подходящий есть. Нет, без дураков! Натуральный шрам, точно в нужном месте. Не совсем в виде молнии, конечно. След от встречи с батареей.
Эх, расскажу. Было мне тогда чуть больше года. Кому рассказываю — говорят: не можешь ты помнить! Ну, как не могу, если помню? Я, может, и запомнила-то именно от шока.
В общем, я мелкая, стою на диване, и спинка его мне удобно так под мышку подкладывается, опираться. Стою и детским своим соображением думаю: вот если я сейчас побегу — вот так, чтобы спрыгнуть с дивана и разбежаться — ух, как быстро побегу, наверное! И все эти мыслишки не словами идут, как взрослому привычно, а чисто картинками, о́бразами. И так мне эта идея понравилась, что спрыгнула я и побежала. И тут я понимаю, что не могу остановиться, и так меня быстро несёт, что ноги-то позади туловища — не даром говорят, что у детей башка тяжёлая. Ну и… пролетела весь зал, да лобешником прямо в батарею, в чугуниевое ребро. Больно, аж искры из глаз! Дальше помню, что реву и мама мечется вокруг. Она говорит, весь халатик у меня в кровище был. Как уж там зашивали или так пластырь прилепили — я чёт даже и не спрашивала, но шрам у меня есть.
Но даже наличие почти что волшебного шрама не поможет мне в борьбе с теми силами, которые решили Союз скушать. Да в борьбе с никакими силами не поможет. Тут разве что Владимир Олегович (муж мой драгоценный), появление которого я в отдалённом светлом будущем подозреваю, маленько поспособствовать исхитрится — и то… Как в Ералаше, что ли: «Кто на нас с Васей?» Смешно, конечно.
А Владимир Олегович заявиться должен. Столько лет по мирам ходить и на посошок вдруг свалить? Да хрена с два! Вообще на него не похоже. Когда только — вот вопрос. Временны́е и вероятностные ветки — штука сложная.
А пока я его жду, сто́ит озаботиться выживанием. В стране начался дефицит. В восемьдесят первом в Иркутске, едва ли не ранее, чем во всём СССР, были введены первые талоны: на мясное и на масло. Для меня факт поразительный и ничем, кроме целенаправленного угнетения области, необъяснимый. Когда в школе, в мой первый вариант жизни, я писала доклад о переселенцах столетней давности и работала в отделе редкой книги Молчановки*, меня поразила информация о количестве производимого в начале ХХ века в нашем регионе мяса и особенно — масла. Сибирское маслоделие регулярно выхватывало призовые места и золотые медали на всяческих мировых выставках, а дохода приносило больше, чем вся Российская золотопромышленность! А тут — 300 грамм в месяц на человека, и то поди отоварь…
*Библиотеки им. Молчанова-Сибирского
Лучше в ближайшие годы не станет, будет только хуже, к восемьдесят восьмому году по талонам станет практически всё, остро потребное для жизни. Последние талоны напечатают в начале 1992 года и не выдадут народу только потому, что из Москвы придёт приказ отпустить цены — и наступит всеобщий дикий рынок… Я даже не знаю, честно говоря, что хуже: тотальный дефицит или безудержная инфляция и миллионы, на которые не знаешь, что купить, пока они не обесценились. Тут, как говорится, «оба хуже».
И что делать?
Листочек покрыли рисунки колбасок, куриц, сыра и прочей еды, за которой вскоре придётся стоять часами, причём иногда всей семьёй, потому что «не больше килограмма в одни руки» и тому подобное. Голодать — второй раз, с*ка, голодать! — не хотелось категорически. Носить будет тоже нечего, но это чуть позже. Листок покрылся красивыми, жирными, креативными вопросительными знаками, похожими на изогнутые воздушные шарики.
Мы будем вытягивать за счёт дядь Рашида с тётей Валей (это которые в одном доме с нами живут-то, в другом подъезде, я рассказывала), им как раз нынче привалило счастье — дача. Аж четыре (смешно, да?) сотки*. Там будут грядки. Это шанс, мдэ.
*Бывало и меньше — три, например.
Хотя, казалось бы: куда уж меньше?
Но, вы меня извините, за прошедшие годы я приобрела скверную привычку кушать мясо каждый день. Во всяком случае, в любой момент, когда мне этого захочется. А не вот это вот «месячная норма на выбор: 1 кг мяса, либо 800 граммов колбасы, либо килограммовая пачка пельменей на человека (включая несовершеннолетних)». В реале мяса было не достать, если только кости, прикрытые некоторым намёком на мясо. Колбас, в самом шикарном случае, предлагалось аж ДВА вида: «Русская» (с кусочками жира) и «Молочная» (без жира, соответственно) — и исключительно от Иркутского мясокомбината, который с каждым годом пихал в продукцию всё больше и больше пищевой целлюлозы (читай — картона), желатина, сои и прочей бяки. А я такое уже не ем. Сосиски по справкам, только для диабетиков. Изредка привозили ещё супнаборы. Их на талон давали то ли два килограмма, то ли четыре. Вот оно, изобилие — четыре килограмма костей, покрытых тонкой плёнкой заветренного, тёмно-бордового, почти чёрного мяса.
Фубля.
Чё делать, главное?
Садоводческий участок раньше девяносто первого года получить — шансы до крайности слабые.
НО! Вовка, помнится, говорил, что в Пивоварихе спокойно продавались старые дома. А дом в деревне — это автоматически огород! Я нарисовала домик. И рядом кружку с пивом, чтобы, тысызыть, отметить название населённого пункта.
Ещё лучше то, что в деревне (в отличие, кстати, от садоводства) можно спокойно держать скотину. Как минимум, курочек, кроликов, поросёнка.
Рядом с домом выстроились клетки с кролями, пошли клевать куры, упитанная хрюша выглянула из-за забора.
Кстати, работала со мной бабуля одна (в далёких с любой стороны двухтысячных) держали они с дедом кроликов. Мало того что мясо, так ещё и вся семья в шубах-шапках. Да, кролиный мех на одну зиму. Да и пофиг! К следующей зиме шкурок
