Я — стукач - Лев Альтмарк

Месяц назад, когда я ещё не помышлял о сидении рядом с кассиром во время выдачи зарплаты, Ленка, как всегда, отправилась по бригадам собирать взносы. Но в бригаде Филимоновой — и не кто-нибудь, а сама бригадирша! — ни с того ни с сего демонстративно послали её на три весёлых буквы. Ленка в слезах прискакала ко мне и категорически заявила, что в цех она больше ни ногой. Дескать, с таким хамством она ещё не встречалась и впредь не собирается.

Что мне оставалось? Я поправил галстучек, одёрнул пиджак и бодро отправился в бригаду отстаивать честь и достоинство ленинского комсомола. Само собой разумеется, меня ожидала та же незавидная участь, только при большем скоплении народа, потому что коварная Нинка Филимонова верно рассчитала момент моего появления и устроила в цехе грандиозный спектакль. Вступать с ней в перепалку я не стал и под всеобщий хохот гордо удалился в заводоуправление красным, как рак, и злым, как тысяча гадюк.

Никому жаловаться на Филимонову я не стал, потому что это было бы признанием собственной неспособности улаживать конфликты, а какой я руководитель заводского комсомола после этого? Лучше сделать вид, что ничего особенного не произошло, а взносы — да чёрт с ними! — и так в ежемесячных отчётах постоянно фигурирует какая-то сумма по задолженности.

После всенародного осмеяния никакой активности Нинка Филимонова больше не проявляла, очевидно, считая, что цель достигнута, а лежачего, то есть меня и Ленку, больше не бьют. Можно было бы всё спустить на парах, ведь человек я отходчивый и долго злиться не умею, но решил я на всякий случай подстраховаться и во время следующей получки уселся рядом с кассиром, чтобы потрошить своих должников в момент получения денег. Тут уже не выкрутишься.

— Ну, чего раздумываешь? Подписывай, не тяни резину, — подгоняет Галина Павловна, — это же пустая формальность. Если партком решил, что она станет депутатом, то так оно и будет. Или ты возражаешь против мнения парткома?

Я неуверенно пожимаю плечами и беру ручку, чтобы подписать, но вдруг что-то толкает меня изнутри, и я хрипло выдавливаю:

— Не буду подписывать, и всё!

— Какая тебя муха укусила? — Галина Павловна уже не скрывает своего раздражения, и в толстых стёклах очков её глаза становятся ещё больше. — Тебе неприятности нужны?

— Сказал, не буду, значит, не буду! — повторяю я и выскакиваю из парткома.

А в спину бесстрастно лупит жестяной репродукторный баритон:

— Концерт по заявкам радиослушателей продолжает песня…

В конце рабочего дня ко мне забредает без цели шатающийся Юрка Шустиков, которого все на заводе зовут Шустриком. Он работает инженером в отделе комплектации и снабжения и, в общем-то, считается неплохим добывалой. Зарплата рядового снабженца его не устраивает, и он уже несколько раз пытался уйти на более хлебное место, но руководство этому упорно сопротивляется и, учитывая его выдающиеся коммерческие способности и умение выцарапать хоть из-под земли самый наидефицитнейший дефицит, перевело его на рабочую сетку с самым высоким тарифом, а по зарплате это где-то на уровне начальника отдела. Юрка удачно использует своё особое положение, ёрнически величает себя «авангардом» и «гегемоном», а посему косит под дурачка, но пуще всего любит выставлять дурачками окружающих. За это его терпеть не могут, но терпят, ибо снабженческая жилка в нём всё-таки от бога. Если бы не ядовитый язычок, быть бы ему коммерческим директором нашего заводика, только он к этому не стремится и безнаказанно издевается над начальством по поводу и без повода. Особенно достаётся Галине Павловне, которая платит ему той же монетой. Вылетел бы он уже давно с треском и волчьим билетом, если бы не его особый статус.

Как ни странно, но во мне, хоть я и принадлежу к классу его антагонистических противников, он нашёл задушевного собеседника и частенько является ко мне поболтать. О чём мы с ним только не чешем языки! На правах старшего по возрасту, он очень любит поучать меня, а я всячески стараюсь разгромить его замысловатые логические построения.

Но сегодня особой охоты философствовать у меня нет. Испорченное перед обедом настроение к вечеру становится ещё хуже. Тем более, на обед я так и не попал, и Ленка напрасно прождала меня в столовой с полными подносами. Вместо того, чтобы извиниться, я неожиданно нагрубил ей и в придачу поссорился с начальником конструкторского бюро. Нужно было сделать какой-то срочный чертёж, а свободных чертёжников, как назло, кроме меня, не оказалось. Эта ссора была уже совсем ни к чему, но я пошёл в разнос. Просто удивительно, как мне в голову не пришла мысль отправиться в цех и выместить своё раздражение на Нинке Филимоновой.

Юрка усаживается на единственный стул в нашем крохотном закутке с табличкой на дверях «Комитет ВЛКСМ» и без разрешения принимается читать наваленные на столе бумаги.

— Тэк-с, — вместо приветствия провозглашает он, — чем это занимается наш комсомольский вожачок? Как всегда, груши околачивает?

В руках у него какой-то из многочисленных и абсолютно бесполезных отчётов, которых в райкоме никто не читает, но составлять их необходимо, чтобы там их подшивали в толстенные папки, а затем, отчитывались перед горкомом, обкомом и так далее в проведённой работе. Юрка с глубоким интересом изучает шедевр канцелярской письменности и при этом ехидно посмеивается.

Веселиться с ним за компанию мне не хочется, однако Юрка именно тот человек, который сможет хоть как-то развеять моё гнусное настроение.

— С чем пожаловал, гений снабженческого сыска? — невесело шучу, но Юрка, увлечённый чтением, оставляет мой вопрос без внимания.

— Слышал, тебе ГэПэ прокачку учинила? — краем губ улыбается он. — Отчитала за оппортунизм?

За глаза Галину Павловну все на заводе зовут ГэПэ, и эта кличка приклеилась к ней с незапамятных времён, но она об этом, вероятно, не подозревает. Или делает вид, что не подозревает.

— Откуда ты знаешь?

— Гению сыска да не знать! Би-Би-Си передавало.

— Было дело, — неохотно признаюсь я, — отчитала… за оппортунизм.

— Не умеешь ты, брат, ходить под начальством, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Или наоборот… — покровительственно изрекает Юрка. — Учись, студент, пока я жив. Начальству не нужны такие правдолюбы, как ты. Ему нужно лишь задницу прикрыть перед вышестоящим начальством, и ты это должен обеспечивать. Чтобы всё было шито-крыто.

— Ну, и как ты это предлагаешь делать? — Меня немного коробит от Юркиной фамильярности, но это его обычная манера общения.

— Проще пареной репы. Слушай внимательно и мотай на ус, а то и законспектируй для изучения.

Поудобней устраиваюсь за столом и достаю пачку «Стюардессы». Юрка косится на сигареты, но отодвигает их в сторону и достаёт свою «Приму».

— Аристократических по классовым соображениям не курю. Мы уж рабоче-крестьянскими подымим… Итак. На любом уровне начальник тем лучше, чем примитивней. Самое ужасное — когда он имеет собственное мнение и заражён вирусом инициативы. С таким трудно ладить, но не потому что его невозможно надуть, а потому что он всегда гнёт свою линию. Идеальный вариант — когда каждый начальственный шаг можно предугадать. Это верно и для тех, кто сверху, и для тех, кто снизу. Тогда всё складывается, как в шахматах, где послушная пешка неторопливо проходит в ферзи, а глупый конь или слон бесцельно прыгают по клеткам, и рано или поздно ими жертвуют во имя чьих-то хитроумных планов. Улавливаешь, студент? Скажешь, не мы выбираем начальника, а получаем готовенького? Верно, но тут уже следует его тактично воспитать и дрессировать под себя, чтобы не было мучительно больно за потраченные на него годы. Прикормленный дурак у руля — мечта умного подчинённого.

— Для твоих шахматных коней да слонов есть хоть какие-то правила, а для наших начальников… — разочарованно тяну я и чувствую, что настроение пока не улучшается.

— Ошибаешься! У них есть свои правила, которые ты должен понять, чтобы, не дай бог, не влезть на их территорию. Пускай ребята будут в полной уверенности, что ты готов пустить счастливую соплю от каждого их ценного указания. Независимость, которой жаждет каждый мелкий клерк вроде тебя или меня, достигается вовсе не лобовым ударом, а длительной и кропотливой дрессировкой. Дразнить же начальство — удел вечного и трусливого раба. Это камешек в твой огород…

— Складно глаголишь, Иоанн Златоуст, — невольно посмеиваюсь я над речами Шустрика и вспоминаю свои взаимоотношения с Галиной Павловной. — Только, понимаешь ли, трудно удержаться, когда начальство несёт откровенную пургу. Зубки иногда чешутся.

— А зачем? — Юркины глазки прямо-таки лучатся от восторга. — Что ты этим выиграешь? Лишние тумаки?

— Через тернии к звёздам! — Я потихоньку начинаю говорить на Юркином языке, пересыпанном поговорками и прибаутками, порой довольно злом и категоричном, но всегда метком и ярком.