Я — стукач - Лев Альтмарк

— Не говори глупостей! Какая пассия?!

— Откуда я знаю, какая! Ты перед кем-нибудь другим притворяйся, а меня не проведёшь. Дохлый номер. За тобой глаз да глаз нужен. Я не постесняюсь и обо всех твоих похождениях выясню, так и знай…

Какой-то дурацкий разговор складывается. И так настроение гнусное, а тут ещё Светка со сценами ревности. Ладно, если бы между нами были какие-то серьёзные отношения, а то ведь так — фигуры речи. Нет чтобы сказать что-то ободряющее, доброе — куда там! Впрочем, это в её стиле. Ей кажется, что у неё на меня монополия. Пока не найдётся кто-то более достойный, на кого эта монополия переместится. Хотя и я хорош: веду себя по отношению к ней, как свинья, и ещё надеюсь, что она будет передо мной ковриком стелиться.

— Молчишь? — Чувствую, что Светка уже на взводе. — Значит, не только я тебе подарок из Венгрии привезла, но и ты мне гостинчик местного разлива заготовил!

Такие заявления и улитку доведут до белого каления. Я не выдерживаю и взрываюсь:

— Всё высказала? Что ты ещё хочешь от меня услышать?

— Ничего! Просто мне надоело весь день сидеть у телефона и ждать! Ну, где ты ещё найдёшь такую дуру?! Тоже себе ухажёр — даже встретить не смог…

Похоже, она готова пустить слезу. Этого ещё не хватало. Пока не поздно, лучше сменить тональность, потому что окончательно ссориться и терять Светку мне не хочется. Тем более, из-за таких пустяков.

— Светик, пойми меня правильно, — сразу же иду я на попятную, — у меня сейчас сплошная невезуха. Чёрная полоса в жизни. Всё из рук валится, настроение хуже некуда.

— Что-нибудь случилось? — тревожится Светка.

— Нет. Хотя я и сам не знаю. Просто мне сейчас нужно побыть одному. Пойми меня правильно…

— Ой, какие мы несчастные! — всё ещё не доверяет Светка. — Пожалейте нас, посюсюкайте вместе с нами!

Она знает, чего добивается. Если бы я сейчас водил её за нос, то при последних словах не сдержался бы и наговорил в ответ подобных комплиментов. Но я молчу, и мне всё больше и больше хочется бросить трубку.

— Значит, ты не собираешься со мной сегодня встречаться? — Светка меняет тактику и начинает темпераментно дышать в трубку. Вероятно, это её последняя козырная карта: против такого ни один нормальный мужик не устоит.

Но я набираю побольше воздуха и, зажмурившись, отвечаю:

— Не собираюсь. Может быть, потом…

Мне и в самом деле никто сейчас не нужен. Особенно она с её бьющей через край энергией и неистощимой болтовнёй про что угодно — от венгерских достопримечательностей до того, какая сука какая-нибудь из её приятельниц.

— Ай, какие мы бедняжки! — Светка начинает ёрничать, а это верный признак крайнего раздражения. Чувствую, с какой ненавистью стискивает она в ладони телефонную трубку и суживает глаза. — А может быть, ты тоже в трауре со всей страной? Как я сразу не догадалась! Никогда не замечала в тебе монархических замашек.

У меня возникло желание обозвать Светку самыми обидными словами, но лучше пока сдержаться и отвести свой бронепоезд на запасные пути. Хоть Светка и порядочная стерва, но человек отходчивый и не злой. Без неё мне придётся совсем плохо.

— Светик, — тоскливо зову я, — не надо сейчас, прошу тебя… Давай я тебе перезвоню позже? А сейчас мне действительно нужно побыть одному. Не обижайся, ладно?

В трубке тишина. Некоторое время я слушаю радио, прорывающееся в телефонную линию, потом до меня доносится Светкин голос, неожиданно далёкий и какой-то бесстрастный:

— Что ж, дело твоё. Сиди в своей келье и переживай неизвестно из-за чего. Я же тебе скажу одно: свято место пусто не бывает. Надеюсь, ты меня правильно понял?

А потом в трубке короткие гудки. Здорово я обидел Светку. И сам того не хотел, а обидел. Одна надежда, что человек она отходчивый, сердце у неё доброе, и злиться она долго не умеет. А не простит меня, значит, виноват в том только я сам.

И это ещё в придачу… Господи, почему я не могу открыть перед ней свою душу? Неужели она не поняла бы меня? Ведь она, по сути дела, самый близкий мне человек на этом свете!

Не могу. Не могу…

Снова мне снится сон.

Я падаю в колодец, и чёрные скользкие камни, как всегда, пролетают мимо меня. Рискуя ободрать и без того израненные руки, я который раз пытаюсь вцепиться в стены. Но руки неожиданно протыкают их, и я вижу свои пальца, шевелящиеся в пустоте. Мне становится страшно, и я кричу:

— А-а-а!

Впервые крик, приснившийся мне, явственно доносится до моего сознания. Я слышу его. Раньше во сне я кричал беззвучно, а теперь вот услышал.

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Губы пересохли, на лбу испарина. Сквозь шторы пробиваются первые рассветные лучи. В комнате тишина и покой, лишь эхо от моего крика, словно в громадном горном ущелье, слабо колышется среди едва различимых книжных полок в углу.

Неужели я и в самом деле кричал? Такого со мной ещё не было. И мне уже наяву становится холодно и страшно. Бесконечно страшно.

Чуть свет, перед самым выходом на работу, мне всё-таки звонит Виктор.

— Ну, как дела? Что новенького? — бодрым деловым голосом интересуется он, словно его рабочий день давным-давно начался, а я, безбожный соня-засоня, готов проспать всё на свете. — Есть что-нибудь в нашем плане?

— По мелочам.

— А конкретней?

— По телефону?

— Конечно, нет. Но если что-нибудь действительно интересное, надо встретиться, не откладывая.

— Кое-что всегда есть.

Я ещё не представляю, о чём буду говорить с Виктором, но совсем молчать не годится. Подспудный страх не даёт. Поэтому я решил для себя: лучше нести всякую ахинею, которую потом тридцать три раза перепроверят, упрекнут меня в излишней подозрительности и шпиономании, но, главное, не заподозрят в том, что пытаюсь что-то скрыть… Наплету что-нибудь при встрече.

Как ни странно, но звонок Виктора меня взбодрил и развеял хандру. Уж лучше хоть какая-то определённость, чем бессмысленное изнурительное ожидание. По крайней мере, теперь появилась маленькая надежда на то, что отношение ко мне не переменилось и можно безбоязненно жить дальше. Мелкая надежда, шкурная, эгоистическая. Зато тылы прикрыты… И тут же снова знакомо кольнуло в сердце.

— Когда же нам встретиться? — сам себя спрашивает Виктор и сразу с готовностью отвечает: — Сегодня, наверное, не получится — очень много работы. Завтра тоже. Если только послезавтра?

— Можно и послезавтра. Мне не к спеху.

— Так у тебя действительно ничего срочного? Я имею в виду подготовку терактов, стихийные выступления, распространения листовок порочащего содержания и тому подобное.

— О чём ты говоришь! В нашем тихом болоте…

Но Виктор перебивает:

— Значит, договорились. Послезавтра в восемнадцать ноль-ноль там же, где всегда. Больше у тебя ничего?

— Ничего.

— Тогда до встречи.

На улицах повсюду красные флаги с чёрными лентами. Я вспоминаю траурную сталинскую повязку и оглядываюсь. Казалось бы, такое событие, как трёхдневный траур, должно всколыхнуть страну, как это было в пятьдесят третьем году, по рассказам очевидцев. Однако всё по-прежнему буднично.

Из окон заводского общежития, мимо которого я прохожу, несмотря на раннее утро, уже разносятся раскаты «Утренней гимнастики» Высоцкого. Среди спешащих на работу людей я слышу чью-то беззлобную перебранку, кто-то раскатисто хохочет над бородатым затасканным анекдотом про Брежнева, забавно копируя его дикцию. Всё как обычно, и даже не верится, что совсем немного времени люди будут помнить об этих трёх невесёлых днях — а так и будет! — потом всё незаметно войдёт в обычную колею. Загремят в клубах дискотеки, по телевизору после вестей с полей пойдут бесконечные комедии и детективы о буднях милиции, ведь жизнь ничем не остановить и не притормозить, даже чьей-то державной кончиной.

Хотя нет. Что-то, наверное, всё же должно измениться. Иначе быть не может. Потому что так, как оно есть, действительно дальше уже нельзя. Это любому ясно. В поведении окружающих людей уже сейчас что-то незаметно изменилось. Это пока не очень бросается в глаза, но я-то чувствую. Глаз у меня намётанный.

А в моей жизни — изменится ли что-то в ней? Что бы я хотел изменить сам? Работа, зарплата, окружение — ну, этим-то никогда не бываешь до конца доволен. Но мириться, в общем-то, можно. Книги, пластинки, магнитофоны, модные тряпки — это вообще бред какой-то… Другое — изменится ли? От своей второй жизни, потаённой и постыдной — избавиться бы раз и навсегда, забыть её, как кошмарный сон, чтобы жить, как многие другие. Как я мечтаю быть похожим на них!

С другой стороны, страшно за грядущее. Я боюсь перемен, хоть и стремлюсь к ним всей душой… Но чего же я боюсь, чёрт возьми?! Что я могу потерять? Никаких благ и преимуществ перед остальными эта вторая моя жизнь мне не принесла. Ни почёта, ни уважения, ни малейшего удовлетворения. Я не борец за идею, да и не встречал, если говорить честно, таковых вокруг себя. Может, моё второе «я» настолько крепко вошло в плоть и кровь, что я уже не в силах от него отказаться, и живу этой своей второй жизнью, как главной? Страшно…