Я — стукач - Лев Альтмарк

К чему я вспомнил это? Наверное, на всякий случай. Чтобы отвлечься и не думать о предстоящем разговоре… О чём же мы всё-таки будем говорить?

Иногда Виктор платит мне за откровения сухими сведениями о том, чем в настоящий момент занимается его служба. Он чувствует, что мне это интересно, и делает это не без заднего умысла — этим мне как бы предлагаются новые направления для наблюдений. Его прекрасно вышколили, и он ничего не делает необдуманно. Каждая его фраза тысячу раз взвешена. Не человек — автомат. Хотелось бы мне превратиться в такой автомат? Иногда да, а чаще всего нет. Мороз по коже…

Люди в кожаных плащах и ночные «воронки» у подъездов остались в тех давних, проклятых годах. Всё, что происходило тогда, при всём его ужасе и безумстве, делалось топорно, по-дилетантски. Как они не могли понять, что физическое уничтожение несогласных к задуманной цели построения общества послушных баранов не приведёт. Только сумасшедший мог надеяться, что человека можно силой заставить шагать в общем строю. Ожидание неминуемой кары лишь усиливает противодействие, изобретательность и ненависть.

Обкладывать флажками, как волка, не открывать своего лица и невидимо присутствовать за спиной, чтобы жертва чувствовала твоё горячее дыхание в затылок — вот самое действенное оружие, которое морально уничтожает её, превращает в безвольную тряпку, заставляет содрогаться в ужасе от неизвестности и сделать неверный шаг, толкающий в пропасть, из которой возврата нет… Я сам каждую ночь падаю в свой проклятый колодец.

Высокие фразы, в смысл которых никто никогда не вдумывается, мы очень любим повторять вслух, перекрикивая соседа. И чем громче кричим, тем, нам кажется, лучше и безопасней для нас. Мы считаем это панацеей и бронёй от пронизывающего нас ужаса. И лишь на краю пропасти понимаем, что это всего лишь ширма, которая никак не прячет нашу безысходность, растерянность, неприкаянность. Оттого мы и боимся — очень боимся! — даже самых малых перемен и втайне ненавидим цели, которые поставлены перед нами. А какие цели у нас в действительности? Какая цель у меня? Может, спросить у Виктора? Интересно, как он ответит. Впрочем, вряд ли ему интересно будет беседовать со мной об этом. Ему этого не надо, он программирует меня на другое. Для него я подсобный инструмент, вроде отвёртки или гаечного ключа, а какие цели могут быть у неодушевлённой железки?

Это решение пришло ко мне как-то сразу. Я и обдумать ничего как следует не успел. Только словно свежим ветром дохнуло в лицо. И сразу же я заторопился.

Звонить с телефона на столе шефа мне не захотелось. Собственно говоря, опасаться нечего, потому что никто не поймёт тех отрывочных фраз, что уже выстраивались в моей голове. Да и подслушивать никто не станет: всем до чёртиков надоели мои бесконечные телефонные переговоры с пластиночными клиентами. Даже шеф махнул на меня рукой.

Просто не хотелось звонить из бюро, и всё тут. Атмосфера не та.

В обеденный перерыв я выскакиваю из бюро и бегу к телефону-автомату на улице. Две копейки на мгновение прилипают к потной ладони, потом со звонким щелчком проскакивают в монетоприёмник.

Номер занят, но я терпеливо выжидаю, пока он освободится, и за это время успеваю выкурить сигарету.

— Виктор, ты? — Мой голос, наверное, немного подрагивает, но я торопливо продолжаю. Главное, не дать себя перебить и не сбиться самому. — Знаешь, мы не сумеем встретиться сегодня. Когда? Не знаю… Наверное, больше никогда… Нет, ничего со мной не случилось, просто я больше не могу и не хочу… Никто не научил, это я решил сам. Ты уж не обижайся. Постарайся понять, почему…

Решительно вешаю трубку, не слушая быстрых и, наверное, впервые в жизни растерянных восклицаний Виктора, и выхожу из кабинки автомата. Дыхание — как у бегуна на марафонские дистанции перед финишем. Ничего, отдышусь…

По серому пасмурному небу бегут низкие рваные облака. Кажется, накрапывает редкий дождик, но я его не замечаю. Мимо меня спешат люди, много людей. Я гляжу в их лица, прикрытые поднятыми воротниками, и мне очень хочется кого-то окликнуть, сказать что-то весёлое и доброе, от чего я давным-давно отвык, поделиться с первым встречным своей неожиданной и не совсем ещё ясной, но перехватывающей дыхание радостью. Наверное, я улыбаюсь, потому что на меня начинают оглядываться и тоже улыбаться, а я никак не могу нащупать в кармане новую сигарету.

По часам замечаю, что с начала обеденного перерыва прошло всего десять минут. А мне показалось — вечность. Но это и хорошо: значит, вечность у меня в запасе. Несмотря ни на что.

Чем бы теперь заняться? Побегу назад в бюро. В отделе наверняка собрались неутомимые доминошники, попрошусь в их бодрую компанию. Может, возьмут сыграть партию-другую. Раньше я никогда в домино не играл, а сейчас мне почему-то безумно хочется.

А может, посижу в курилке с Доном Педро и Доном Карлосом, которые непременно попросят ещё трояк до получки, но бог с ними, пожертвую. А может, поболтаю с Евгенией Михайловной или шефом про разные разности. Теперь можно без опаски…

Или посижу в одиночестве за своим кульманом, разглядывая приколотую в уголке Светкину фотографию, и помечтаю о будущем сборнике. В нём ещё нет стихов про Светку, но обязательно будут. Это я обещаю.

Кстати, не забыть бы позвонить на вокзал и узнать про билеты на Москву.

Я ныряю в двери бюро и сразу забываю о ненастной погоде и дожде.

А ночью мне последний раз приснился колодец, в который я падал, и на дне колодца, как ни странно, забрезжил какой-то неясный и тёплый свет. Этот свет меня успокаивал, и я был твёрдо уверен, что ничего плохого со мной больше не случится.

РЕПРОДУКТОРНЫЙ МАРШ

Коммунизм — это молодость мира,

И его возводить молодым…

На свежеокрашенном подоконнике весёлый солнечный лучик. Он смело разгуливает по гладкой поверхности, слегка задерживается на блестящих незатвердевших пузырьках масляной краски, словно ощупывает каждую ложбинку и выпуклость, пока, наконец, не натыкается на прилипшую столовскую тарелку из серебристой фольги, в которой стоит горшок со столетником.

За спиной репродуктор натужно выдавливает в ленивую, застоявшуюся тишину гнусавые звуки многоголосого далёкого хора:

Сегодня мы не на параде —Мы к коммунизму на пути.В коммунистической бригадеС нами Ленин впереди…

Резкие звуки не очень вписываются в обстановку и мешают наблюдать за первой весенней мухой, сонно перебирающей лапками возле цветочного горшка. Муха неловко поводит узкими, с прожилками крылышками, но взлететь у неё пока не получается — нужно погреться в первых майских лучах.

— Тарам-тарам, тарам-тарам-пам-пам, — вместе с хором напевает Галина Павловна, и золота дужка очков на её мясистом носу искрится от разыгравшегося солнечного лучика. — Денёк-то сегодня какой, а? Чего молчишь, Витёк?

— Нормальный денёк, — откликаюсь я и даже представить не могу, для чего ей понадобился перед самым обеденным перерывом.

Наверняка Ленка уже маячит у столовой. Лишь распахнутся двери, в числе первых она рванёт к раздаче и будет искать меня взглядом. А меня нет — я стою по стойке смирно в парткоме, любуюсь на солнечные лучи и дохлых мух, слушаю гнусавое завывание репродуктора и наслаждаюсь вокальными упражнениями нашего парторга.

— Как дела у опалённого в боях комсомола? — шутит Галина Павловна. Похоже, настроение у неё прекрасное, казнить меня не за что. Конечно, можно подхалимски похихикать с непосредственным начальством, глядишь, что-то обломится с барского стола нищему, как церковная мышь, заводскому комсомолу. Только мне даже хихикать сейчас лень.

— Всё нормально, — заученно бубню я и перехожу на казённо-административный язык, без которого невозможно изложить то, чем мы занимаемся: — Последнее комсомольское собрание прошло на высоком идейно-политическом уровне при почти стопроцентной посещаемости. Идею субботника, посвящённого Дню защиты детей, заводская молодёжь восприняла с энтузиазмом…

— Так уж с энтузиазмом! — не доверяет Галина Павловна. — Ты у нас прямо-таки Иоанн Златоуст — сказал, и они тебя послушались, твои комсомольцы!

Откуда она знает про Златоуста?! Что-то раньше такой широты кругозора за нашим парторгом я не замечал. Она и художественную литературу вряд ли читает, а газету «Правда» — для отвода глаз.

Ах, да, тут же припоминаю я, эта наверняка результат общения с Петром Полынниковым, пресвитером местной общины евангельских христиан-баптистов, который работает на нашем заводе кузнецом. Хочешь не хочешь, а вести атеистическую работу парторг обязан, как бы ей это ни было противно. Вот Галина Павловна и ведёт. Только кто кого в свою веру перетаскивает — ещё вопрос.