Брат Андрей, Божий контрабандист - Джон Шерилл

"Что это?" - спросил я.

Кес взял у меня из рук книгу. "Я понял, чем я буду заниматься".

"Тебе повезло. Чем же ты займешься?" - спросил я, с трудом веря в то, что, как я знал, сейчас услышу.

"Я хочу посвятить себя служению Богу. Пастор Вандерхоп поможет мне".

Я скорчился и ушел как можно быстрее.

Госпиталь для ветеранов в Дорне был огромным комплексом, включавшим в себя лечебные корпуса, палаты и реабилитационные отделения, но главной отличительной чертой его была скука. Мне не нравились упражнения, мне не хотелось заниматься в ремесленной школе, но более всего я возненавидел трудовую терапию.

Нам нужно было делать вазы из вязкой и густой глины. У меня ничего не получалось. Весь трюк заключался в том, чтобы положить комок глины точно в центр гончарного круга, а затем крутить станок и в то же время пальцами придавать глиняному шарику необходимую форму. Почему-то я никогда не мог найти этот центр. Я так нервничал, что несколько раз запускал комком глины в противоположную стену.

В первые же выходные я отправился повидаться с Тиле. В автобусе по дороге в Горкум я постоянно твердил себе, что она может оказаться не такой прекрасной, какой я ее запомнил. Затем я переступил порог рыбного магазина и увидел Тиле. Ее глаза были еще чернее, а кожа казалась еще белей. И, несмотря на то что ее отец внимательно следил за нами, наши руки сплелись в долгом приветствии.

"Добро пожаловать домой, Андрей".

Отец Тиле подошел ко мне, вытирая рыбью чешую о фартук. Он энергично потряс мою руку. "Рассказывай все про Индию!"

Как только я освободился, мы с Тиле ушли из рыбного магазина. Оставшуюся часть дня мы провели на пристани, сидя на большом кабестане и разговаривая. Я рассказал о своем возвращении, о муже Гелтье и приближающейся свадьбе Бена. Я говорил о реабилитационном центре, о том, как ненавидел работать с глиной. И хотя я знал, что она будет разочарована, я сказал, что потерпел поражение в религиозной жизни.

Тиле смотрела на залив. "Но Бог - мягко сказала она, - не признает поражения". Вдруг она рассмеялась. "Мне кажется, ты как один из тех кусков глины, Анди. У Бога есть для тебя план, и Он пытается поместить тебя в самый центр Своих намерений, но ты все время выворачиваешься и выскальзываешь из Его рук".

Она обратила ко мне свои черные глаза: "Откуда ты знаешь, Анди? Может быть, Он хочет сделать из тебя что-то замечательное?"

Я опустил глаза и сделал вид, что меня страшно интересует сигарета, которую я затушил о камень.

"Например?" - спросил я.

Тиле с отвращением посмотрела на груду окурков, которыми я усеял все вокруг. "Например, пепельницу, - коротко сказала она. - Ты много куришь, Анди?"

Я выкуривал до трех пачек в день. "Не знаю", - ответил я.

"Поэтому ты кашляешь. Думаю, тебе это не на пользу".

"У тебя полно планов по моему перевоспитанию, да?" - я совсем не хотел этого говорить. Почему я все время все порчу? Вдруг я почувствовал, насколько я далек от всех, даже от Тиле. Она не знала, что можно до крови искусать себе губы, пытаясь подавить крик от страшной боли в ноге. Она не знала, как я чувствовал себя, когда женщины в автобусе вставали, чтобы уступить мне место. В тот день я оставил Тиле, понимая, что сказал ей совсем не то, что хотел.

Только через два месяца я снова услышал о религии, и на этот раз не от Тиле, а от другой симпатичной девушки.

Было позднее утро ненастного сентябрьского дня 1949 г. Мы сидели на своих постелях, читали и писали письма после утренних упражнений, когда вошла медсестра и объявила, что к нам пришел посетитель. Я не обратил на это никакого внимания, пока не услышал из уст двадцати ребят тихий свист. Я поднял глаза. В дверях стояла оробевшая и все же польщенная таким вниманием яркая блондинка.

"Неплохо", - шепнул мой сосед по койке Пир.

"Я не займу много времени, - начала девушка, - я только хочу пригласить вас всех на сегодняшнее палаточное собрание. Там будет много закусок и напитков..."

"Какого рода?" - закричал кто-то.

"...Автобус уедет отсюда в семь часов вечера, и я надеюсь, что вы все придете".

Ребята разразились восторженными, нарочито шумными аплодисментами, сопровождая их криками "Браво! Браво!", в то время как девушка уходила. Но, когда наступило семь вечера, мы все стояли в фойе, чисто выбритые, с волосами, густо намазанными бриалином. Впереди всех стояли мы с Пиром. Мы были веселы не только потому, что решили провести вечер вне госпиталя, но и потому, что Пиру удалось сходить в деревню и принести оттуда ответ на вопрос, какие напитки мы будем пить. К тому времени, когда автобус прибыл на место, бутылка была наполовину пуста. В палатке мы забрались на задние ряды и допили ее до конца.

Большая часть ребят находила наши выходки смешными. Но люди, которые проводили собрание, так не думали. Наконец комичный человечек с худым лицом и глубоко посаженными глазами - такие типы мне никогда не нравились - сошел с кафедры и объявил, что среди присутствующих есть два человека, которые не в состоянии себя контролировать.

Затем, закрыв глаза, он начал долгую, страстную молитву о здоровье наших бессмертных душ. Мы удерживали душивший нас смех до колик в горле. Но когда наконец торжественно и нараспев он назвал нас своими "братьями, на которых оказывают влияние чуждые духи", мы уже не могли сдержаться. Мы выли, мы ревели, мы захлебывались от хохота. Поняв, что далее он молиться не в состоянии, человечек велел хору петь. Он выбрал песню "Let My People Go" ("Отпусти Мой народ"). Скоро весь приход присоединился к пению припева. "Let My people go..." Снова и снова эти слова заполняли огромную палатку.

Собрание закончилось, и ветераны столпились у ожидавшего их автобуса. Но внутри меня по-прежнему звучали слова "Let them gos Let me gos Отпусти их... отпусти меня..."

Конечно, глупо предполагать, что простая песня, которую ты просто слушал, даже не пел, может стать молитвой, на которую Бог ответит.

И все же на следующий день во время ненавистной трудотерапии произошло нечто странное.

Несмотря на тот факт, что у меня было тяжелейшее похмелье и я ничего путного не смог бы сделать на своем гончарном круге, я все же сел и шлепнул туда кусок серой глины. Затем я двинул его в центр, в то время как ноги медленно крутили круг. И вдруг под моими пальцами выросла ваза. Не веря своим глазам, я бросил на круг еще один комок глины. И опять без всяких усилий выросла ваза, соответствовавшая той форме, которая родилась в моем воображении.

Позже, в тот же день, произошло еще одно невероятное событие. Во время послеобеденного отдыха я листал привозившиеся для нас журналы, когда вдруг мне захотелось достать Библию, которую я хранил в тумбочке как память о матери. Я не читал ее с тех пор, как вернулся в Голландию. Но в тот день я вдруг открыл ее и, к моему великому изумлению, понимал все, что читаю. Все места, которые раньше казались мне туманными, теперь вдруг стали интересными как занимательная история. Я читал весь тихий час и после, пока меня вторично не позвали к чаю.