Ночи и рассветы - Мицос Александропулос

— А ты что собираешься делать?

Бубукис улыбнулся, и его голос зазвенел, как колокольчик:

— Жду распоряжений! Пока что останемся здесь, с нашим дорогим Лиасом.

— А Элефтерия?

Лицо Бубукиса осветилось радостью.

— Элефтерия со мной! Надо поскорей подыскать попа и обвенчаться. Мы, брат, надеялись увильнуть от этой процедуры, думали, что наш брак будет первым гражданским браком в Греции…

«Одним из первых, потому что не вы одни так думали», — хотел сказать Космас, но промолчал. Зачем портить другу настроение? Бубукис был счастлив, это чувствовалось даже по его легкой, прыгающей походке. И он заслужил свое счастье, он тоже дорого за него заплатил: годы юности остались позади — в тюремных камерах и на двух-трех островах Эгейского моря. Но счастье, когда ты его наконец находишь, поспешно перечеркивает дурные дни прошлого и заодно те дурные дни, которые, может быть, придут.

…Бубукис тоже умолк, словно устыдился своего счастья перед горем Космаса. Так, молча, они вошли в Астипалею.

— Погоди, — вдруг насторожился Космас, — что это еще за песня?

— Во всяком случае, не кантаты! — прислушавшись, пошутил Бубукис.

— Конечно, не кантаты. — Космас слышал эту песню в Афинах в горячие дни перед декабрьскими событиями: «Москва, София, вы будете нашими».

— Словно летучие мыши, — сказал Космас.

— Да, почуяли темноту и распустили крылья. Но разве настоящие крылья у летучих мышей? Они ведь даже не птицы…

Из освещенных окон послышались здравицы в честь англичан и короля, а потом ругань в адрес ЭЛАС.

— Вот это здорово! — поразился Космас. — Уже распоясались. Ты только подумай — в Астипалее стоит еще целая дивизия, а они не стесняются, поют…

— Делать нечего. Послушаем, — сказал Бубукис. — Главное — хладнокровие.

— Хладнокровия хватит, а вот если…

Зачем было спрашивать? Вопрос, вертевшийся на языке у Космаса, недавно ему самому задал Фантакас, и Космас его успокоил…

XVIII

В Астипалею начали прибывать английские грузовики. По соглашению они должны были развести партизан по их краям. Те бойцы, что жили в области Аетипалеи, прощались с товарищами, прятали в карман узенькую бумажку воинского свидетельства — почетный аттестат и дорогую память — и расходились пешком. Так однажды вечером ушел со своими земляками Фантакас — все они были в плотно застегнутых шинелях. Город понемногу пустел. Но много еще дней звучали прощальные песни, бородатые безоружные мужчины обнимались и целовались прямо на улице, желали друг другу счастья.

С одним из грузовиков, уходивших в Афины, Космас отправил госпожу Георгию. «Спасибо, мой мальчик, за все, что ты для меня сделал, — со слезами говорила она на прощанье. — А мы тебе делали только зло. Когда приедешь в Афины, обязательно заходи к нам… Большое спасибо…»

Английский ефрейтор, распоряжавшийся грузовиками, предложил первую машину командованию и штабу.

— Нет, — отказался Ставрос, — пусть сначала едут партизаны…

И каждый раз, когда отправлялась новая партия, он выходил на площадь попрощаться. Бойцы пожимали ему руку.

— Будь здоров, комиссар!

— До скорого свидания, теперь уже в мирной работе и борьбе! — кричал им Ставрос. — Счастливого пути!

Как-то раз в полдень, проводив одну из последних партий, Ставрос и Космас вместе возвращались в областной комитет.

— На днях поедем и мы, — сказал Ставрос. — Какие у тебя, Космас, планы?

— Какие планы? Куда космос{[91]}, туда и Космас.

Ставрос засмеялся.

— Это ты хорошо сказал, но я переверну, и будет лучше: куда Космас, туда и космос. Так будет правильнее, потому что впереди нас ждет жестокая борьба, пожалуй, более жестокая и решительная, чем та, что мы вели…

Сейчас Ставрос говорил мягче, в его голосе не слышалось тех суровых, категорических ноток диктата, которые обычно мешали окружающим найти с ним общий, дружеский язык.

— Я хочу тебя спросить… — начал Космас.

— Спрашивай. — Ставрос остановился и ждал.

— Этот вопрос задают все партизаны, хотя им уже не раз на него отвечали… Может, в той борьбе, что нас ждет, понадобится оружие, которое мы теперь отдаем…

— Нет, это исключено. И разговоры эти необходимо пресечь. Мы поставили свои подписи под соглашением, и наш долг — его выполнить. Теперь, Космас, нам много чего придется выслушать. Много будут говорить об ошибках, которые были и не были допущены. Найдутся недоброжелатели, которые не упустят этого случая. Но не им нас судить. Никто с того берега не имеет права судить о борьбе, в которой они не приняли участия. Возможно, мы ошибались, возможно, мы где-то споткнулись, Нас рассудит история, когда для этого наступит время, нас рассудят борцы, а не дезертиры. Эти шарлатаны пойдут на все, чтобы обмануть народ, а мы, Космас, должны сделать все, чтобы просветить его, чтобы удержать наше единство, сохранить дух Сопротивления. За это мы и будем бороться…

Однажды утром они тоже простились с теми, кто оставался в Астипалее. «До свидания!» — говорили они и верили, что это свидание непременно сбудется.

— А где? — спросил Космаса врач. — Я люблю конкретность.

— В Афинах!

— Ах, дорогой мой друг! Боюсь, что твой расчет неверен! Если я чему-то и научился к старости, то именно этому — судить о вещах здраво. Говоришь, в Афинах? Я думаю, тебе следовало бы знать: Греция не помнит такого случая, чтобы люди, отважно воевавшие за нее, не получили достойной награды — не отсидели за решеткой энное количество лет. Я, конечно, вовсе не герой, но сдается мне, что без врачей вам там не обойтись…

Когда Космас передал слова врача Ставросу, тот весело рассмеялся.

— Врач, как всегда, преувеличивает. Уже сам факт, что между правительством и представителями ЭЛАС заключено соглашение, придает декабрьским событиям политический характер и гарантирует безопасность наших товарищей. Да и в самом соглашении об этом написано черным по белому…

Был последний день февраля, последний день зимы… Утро. Они стояли на площади и ждали машин. Машины подъехали, но бойцы не успели еще сесть, как вдруг на взмыленной лошади прискакал всадник, он спрыгнул у здания областного комитета. Со всех сторон к нему сбегались люди.

— В чем дело? — заинтересовался Ставрос и тоже поспешил к толпе.

Всадник был из Хелидони. Там на рассвете гвардейцы произвели повальные аресты. Они с вечера запретили населению выходить на улицу и окружили дома. Арестованы руководство и актив местной организации, а также многие из вернувшихся домой партизан.

В Афины они въехали на закате. Еще не стемнело, и они увидели следы боев. Город оставался таким же, как в последние дни войны. Не разобранные, а наскоро сдвинутые в сторону баррикады, полусгоревшие и полуразрушенные дома, разбитые, осыпавшиеся на тротуары стекла, усеянные следами от пуль и снарядов стены.

Машины поднимались по Пирейской улице.

— Запевайте, ребята! — сказал Ставрос. — Мы не побежденные!

Дорогой Ставрос все время пел. Едва машины отъехали от Астипалеи, он попросил шофера остановиться и перебрался из кабины в кузов.

— Я тоже, в конце концов, хочу петь! Вы целых три года пели, а я дай бог если раза три…

Сначала ребята немного смущались, но вскоре их машина, которая шла первой, стала и самой шумной.

— Сегодня я чувствую себя словно школьник в летние каникулы, говорил Ставрос. — Завтра начнутся новые дела и новые заботы, но сегодня… Почему бы нам сегодня не спеть? Ведь мы непобежденные! Революционеры не терпят поражений, даже когда падают. Так и в песнях наших поется… Справедливая война кончается только победой, и до победы ей нет конца…

За их машиной следовали еще четыре, и на всех машинах пели. На второй машине ехал дядя Мицос, на третьей — Леон. Генерала несколько дней назад вызвали в округ.

В деревнях и маленьких городках, которые они проезжали, шоферы избегали останавливаться и мчались на последней скорости. Из окон домов махали платками; с тротуаров, с мостовых, с полей им кричали:

— Добрый путь, ребята! Счастливо вернуться!

Но в Афинах, куда они приехали совершенно охрипшими, торопливые пешеходы приостанавливались, молча смотрели им вслед и спешили уйти. Безмолвные фигуры, нервные движения. Рядом вооруженные жандармы, рядом англичане.

— Нужно сломить этот страх, — сказал Ставрос. Эласит из Пирея завел густым басом:

Слушайте, греки, голос партизан!..

— Правильно! Именно эту! Давайте все вместе!

С сумеречных тротуаров Пирейской улицы их слушали немые тени. Машина выехала на Омонию и свернула на улицу Афины.

— Скажи, чтоб остановил! — попросил Космаса Ставрос. — Куда он нас везет?