Память сердца - Рустам Мамин

– Нет-нет, что вы! Вы так много интересного рассказали. А мы, знаете, как-то перестали замечать, что творится вокруг. А ведь подумать – это же ужас! Какими вырастут наши дети? Дети и наше телевидение несовместимы…

– Так как же с вашими вопросами относительно моих соседей?

– Нет-нет, не будем терять на них ваше время. Спасибо вам. До свидания, Рустам Бекарович. Мне было очень интересно с вами разговаривать. Я бы вас еще раз вызвал, если б можно было, чтобы послушать…

– Вы умеете слушать…

Я ушел. И, пораженный, думал: все-таки жизнь предоставляет нам иногда возможность убедиться, что не все и не всё укладываются в рамки шаблонов и штампов. Ведь какой стереотип у нас сложился: милиционер – это твердолобый недалекий детина, тяготеющий к повадкам «держиморды». А тут… мягкий, даже застенчивый человек, заинтересованный в познаниях. Неравнодушный и порядочный… Да, этот лейтенант действительно из тех людей, которые «красят» занимаемое ими место. И слава богу, что не обросла еще его душа черствостью и властолюбием. И хочется надеяться, что не обрастет. Не всё еще утратили мы, «есть еще порох в пороховницах»! Есть! Есть вера и надежда.

Запахи

Я вспоминаю и перебираю фрагменты моей жизни по-разному. Современное, ну, скажем, недалекое прошлое, приходит ко мне – каким-то более упрощенным, плоским. Неотчетливым. И даже не слишком волнует. Не очень трогает душу, не цепляет так, как события детства. «Далеких лет воспоминания» – совсем иные! Многогранные, цветные, яркие. Волнующие и даже какие-то… Звонкие! Я начинаю записывать, и они, приближаясь, наплывая, становятся все более живыми, выпуклыми. Сиюминутными и настоящими! Они развиваются, движутся, звучат, окружая меня и прожитым, и чем-то новым! Может быть, это моя режиссерская привычка – думать кадрами, воплощать чувственное – в видимое… Но, ей-богу, это так увлекательно!

События далекого детства заставляют меня и жить по-детски – с распахнутой душой! С потребностью погрузиться в волшебство, в нереальное, преобразуя прожитые события и себя в них – в какое-то действо, похожее на сказку. Мне порой даже начинает казаться, что и пишу-то не совсем я, а кто-то, кто диктует под руку. Ему тоже много лет и тоже не все интересно в настоящем. Он умнее меня, знает и помнит лучше, чем я. А то далекое прошлое – и его волнует сильнее. Он меня вовлекает туда и подсказывает, подбрасывая детали… Расширяет границы воспоминаний, обогащая их иным пониманием, иным жизненным опытом и мудростью. Какой-нибудь психолог сказал бы, что в такие моменты просто включается подсознание, просыпаются какие-то доселе дремавшие каналы, выплескивая хранившуюся в них информацию. Наверное… Иначе как бы я мог запомнить слова о моем состоянии, сказанные маме доктором, когда мне было четыре года? Тогда я не мог знать что такое «система крови», «сердце»; понять и запомнить слова «эмоциональный», «впечатлительный».

И еще: когда я вспоминал этот эпизод, размышляя, машинально пошел на кухню… И поймал себя вдруг на том, что ощутил сильный запах керосина! Да-да!.. Не удивляйтесь, запах керосина это как раз и есть тот манок подсознания, который перебросил меня к воспоминаниям, воссоздавая картины далекого-далекого прошлого: я – зареванный четырехлетний… встревоженная мама… И нависший надо мной доктор; большой, грузный. С саквояжем…

Если бы мне как режиссеру пришлось ставить этот эпизод в кино, я бы, возможно, пытаясь передать эту игру подсознания, наводящего мостик мгновенной переброски из настоящего в прошлое, поместил на моей современной кухне, где-нибудь рядом с кухонным комбайном или микроволновкой… – керосинку! Смешно?.. О нет, дорогой, в двадцатые-тридцатые годы керосинка была первой необходимостью в каждой семье. Дело в том, что до прихода доктора, в то далекое детское времечко, мать стирала белье. Кипятила. И, видимо, разговаривая с доктором, отходила, проверяя керосинку, от которой жутко несло… Вот этот запах керосина и соединил во мне прошлое и настоящее…

Да… Частенько в процессе воспоминаний мной владеют запахи. Они главенствуют, руководя моим подсознанием, направляют меня в угодное им, именно им, а не другим ощущениям и органам чувств, русло.

Тупой, приторный запах теплой крови накрывает меня, когда я вспоминаю жуткие страхи, владевшие мной в четырехлетнем возрасте. Мать, пытаясь преодолеть во мне это непонятное содрогание и отчаяние, думая избавить меня от них, закрыла меня, одного, в комнате:

– Сиди здесь! Пойми, тебе нечего бояться! И не смей плакать!..

Но на меня тут же накатывал знакомый тошнотворный запах… Он пронизывал, пропитывал меня, пробирался во все поры. Сдавливал грудь, горло… В ушах начинало глухо и тупо стучать… Объятый непреодолимым вселенским ужасом, я впадал в истерику. Орал. Неистово! Исступленно! Не понимая и не осознавая, что со мной… В конце концов мама вынуждена была обратиться с этой проблемой к доктору…

Другой пример.

Конец восьмидесятых. Долина Джугджур. Всем поселком, как говорили местные, «идем за кедрачом». Тарахтит мотор, лодки скользят по воде. А пахнет не бензином, не рекой, не землей или травой – пахнет кедром! Вот он, этот запах – и сейчас морочит, манит, пьянит…

И я вспоминаю Видное, дом Верещагина. С правой стороны особняка «Григорьваныча» росли красивые кедры. На самом верху уже были орехи – шишки большие, полные зрелых зерен. Так высоко лазать я не мог – сползал. А сучьев не было. Я бросал по шишкам палки, камни. Конечно, шишки с орехами не падали, но иглы осыпались и щедро обдавали меня ароматом, своеобразным, непохожим на еловый или сосновый. Я и теперь ощущаю этот запах кедра… Он пряно щекочет мне ноздри, пробирается терпким ароматом глубже – в бронхи. И неудержимо влечет за собой, подкидывая другие картины и воспоминания…

…На правом берегу Арки покатым склоном опускалась в воду зеленая сопка. Кажется, сядешь… – и скатишься по ней прямо вниз, в горную реку! А устлана она мхом интенсивно-яркой зелени и такой гущины, что нога проваливалась аж по колено. Мягко, тепло. Ласкает – ну другого слова нет! Блаженство! Но шагаешь с осторожностью – будто и дна нет под тобой…

И нехоженая, может, сотни лет земля ласково, по-матерински принимает тебя. Обнимает, приветствует: «Здравствуй, сын! Рада тебе! Добро пожаловать!» А вокруг – сплошь! – кустарники, каждый где-то четыре-пять метров в окружности и не более полутора метров высоты, увешанные на удивление зрелыми кедровыми шишками. Назывались они кедрачами. С одного куста три человека собирали по полмешка. Верхние не трогали – пусть дозревают. Вот уж где симфония ароматов! Но главенствующий – запах кедра, всколыхнувший во мне приятные воспоминания.