Разоблаченная Изида. Том II - Елена Блаватская

В книге, названной Шампольоном «Проявление на Свет», имеется глава о «Ритуале», которая полна таинственных диалогов с обращениями души к различным «Силам». Среди этих диалогов имеется один, который более чем выразителен по поводу потенциальности «Слова». Сцена происходит в «Зале Двух Истин». «Дверь», «Зал Истины» и даже различные части ворот обращаются с речами к душе, просящей разрешить ей войти. Все они запрещают ей входить, если она не скажет им их тайных, или мистических, имен. Какой ученик тайной доктрины не узнает в этих именах тождественности значения и цели с именами, встречающимися в Ведах, в позднейших трудах брахманов и в «Каббале»?

Маги, каббалисты, мистики, неоплатоники и теурги Александрии, которые так превосходили христиан своими достижениями в тайной науке; брахманы или саманеане (шаманы) старины; современные брахманы, буддисты и ламаисты, — все заявляли, что определенная сила связана с этими различными именами, связанными с одним непроизносимым Именем. Мы показали из своего личного опыта, как глубоко вкоренилось в ум народа по всей России[465] верование, что это Слово творит чудеса и находится в основе каждого магического деяния. Каббалисты таинственно связывают Веру с этим словом. То же делали апостолы, обосновывая свои утверждения на приписываемых Иисусу словах: «Если бы вы имели веру величиною с горчичное зерно… для вас не было бы ничего невозможного», и Павел, повторяя слова Моисея, говорит, что «Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем; то есть слово веры» [Римлянам, X, 8]. Но кто, кроме посвященных, может похвастать постижением его полного значения?

В наши дни, так же как это было в старину, чтобы поверить библейским «чудесам», требуется вера; но для того, чтобы быть в состоянии самому производить их, требуется знание эзотерического значения «слова».

«Если Христос», — говорит д-р Фаррар и Кэнон Уэсткотт, — «не сотворил никаких чудес, то евангелия не заслуживают доверия».

Но даже допуская, что он действительно творил их — разве от этого евангелия, написанные другими, а не им самим — становятся сколько-нибудь более достоверными? А если не становятся, то какую цель преследует этот аргумент? Кроме того, рассуждения по такой линии оправдывали бы аналогию, что чудеса, сотворенные представителями других религий, должны делать их евангелия достоверными. Не означает ли это, по меньшей мере, равенства между христианскими Священными Писаниями и священными книгами буддистов? Ведь они равным образом изобилуют феноменами наиболее поразительного характера. Кроме того, христиане больше не имеют подлинных чудес, совершаемых их священнослужителями, ибо они утеряли Слово. Но многие буддийские ламы и сиамские талапоины — если только все путешественники не сговорились между собой лгать — были, и по-прежнему в состоянии повторить любой феномен, описанный в Новом Завете, и совершить даже большее и притом без всяких претензий на приостановление естественных законов или на божественное вмешательство. В сущности, христианство показывает, что оно настолько же мертво в вере, насколько на деле, тогда как буддизм полон жизнеспособности и подтверждается реальными доказательствами.

Лучшим аргументом в пользу подлинности буддийских «чудес» является тот факт, что католические миссионеры, вместо того, чтобы отрицать или рассматривать их как простое фокусничество — как поступают некоторые протестантские миссионеры — часто оказываются в таком затруднении, что вынуждены прибегать к безнадежной альтернативе — приписывать все это Дьяволу. И настолько приниженными чувствуют себя иезуиты в присутствии этих истинных слуг Божиих, что с неимеющим сравнения лукавством решили поступать в этом случае с талапоинами и буддистами так, как сказано про Магомета и гору. «И видя, что она не двинется к нему. Пророк сам двинулся к горе». Обнаружив, что им не поймать сиамцев на приманку своих пагубных учений в христианском одеянии, они замаскировались и в течение веков появлялись среди бедного, невежественного народа под видом талапоинов, пока их не разоблачили. Они даже голосовали и приняли немедленно постановление, которое и теперь имеет полную силу древнего догмата веры. «Нааман сириец», — говорят иезуиты Каены, — «не лицемерил в отношении своей веры, когда он преклонил колени вместе с царем в доме Римона; также отцы Общества Иисуса не лицемерят, когда они принимают облачения и обычаи талапоинов Сиама» (nec dissimulant Patres S. J. Talapoinorum Siamensium institutum vestemque affectantes». — Position, 9, 30 Jan., 1693).

В силу, заключающуюся в мантрах и в Вак брахманов, ныне верят так же сильно, как и в ранний ведический период. «Несказуемое Имя» каждой страны и религии связано с тем, что, по утверждению масонов, является таинственными письменами — эмблемами девяти имен или атрибутов, по которым божество было известно посвященным. Всетворящее Слово, начертанное Енохом на двух треугольниках из чистейшего золота, на которых он вырезал два таинственных знака, вероятно, лучше известно бедным, необразованным «язычникам», чем в высшей степени завершенным Великим Первосвященникам и Великим Z. Верховных Собраний Европы и Америки. Только почему члены Королевской ложи так горько и постоянно оплакивают его утерю — этого мы никак не можем понять. Это слово из М. М., как они сами скажут, целиком состоит из согласных букв. Поэтому мы сомневаемся, владел ли кто-нибудь из них когда-либо его правильным произношением, если даже оно когда-либо было «извлечено из потайного свода», вместо нескольких его искажений. Однако, именно в старину мизраимов, как считают, внук Хама унес священный треугольник патриарха Еноха. Поэтому он находится в Египте, и только на Востоке следует искать это таинственное «Слово».

Но теперь, когда так много секретов масонства было разглашено друзьями и врагами, разве мы не вправе сказать, без подозрений в недобрых чувствах, что со времени грустной катастрофы тамплиеров ни у одной «ложи» в Европе и еще менее в Америке не было ничего, что стоило бы скрывать. Не желая быть неправильно понятым, мы говорим ни у одной ложи, совершенно исключая при этом несколько избранных братьев. Бешеные обвинения масонского братства католическими и протестантскими писателями кажутся просто смешными, так же как утверждения аббата Баруэля, что все «выдает, что наши франкмасоны являются потомками тех рыцарей», тамплиеров, которые были осуждены в 1314 году. «Мемуары якобинства», написанные этим аббатом, очевидцем ужасов первой революции, посвящены в значительной степени розенкрейцерам и другим масонским братствам. Один только тот факт, что он прослеживает происхождение современных масонов до тамплиеров и указывает на них, как на тайных убийц, обученных для политических убийств, доказывает, как мало он о них знает, и как сильно ему хочется в то же время найти в лице этих обществ удобных козлов отпущения за преступления и грехи другого тайного общества, которое со дня своего существования приютило у себя не одного только опасного политического убийцу — Общество Иисуса.

Обвинения против масонов большею частью наполовину были домыслами, наполовину плодами ненасытной злобы и заранее запланированного клеветничества. Ничего убедительного и ничего определенно преступного характера прямо доказано не было. Даже похищение ими Моргана так и осталось делом догадок. В то время это дело было использовано как удобный случай торгующимися политиканами. Когда в реке Ниагара был обнаружен неопознаваемый труп, один из глав этого ничем не брезгающего класса, будучи осведомлен о том, что тождественность трупа чрезвычайно сомнительна, неосторожно выдал весь этот заговор, сказав:

«Ничего, не имеет значения, он достаточно хороший Морган, пока не окончились выборы!»

С другой стороны, мы находим, что орден иезуитов не только разрешает в некоторых случаях, но в действительности учит и побуждает «к государственной измене и цареубийству».[466]

Ряд «Лекций» о франкмасонстве и его опасностях, прочитанных в 1862 г. Джеймсом Бартоном Робертсоном, профессором истории новейшего периода Дублинского университета, лежит перед нами. В них лектор обильно цитирует, в качестве своих авторитетов, упомянутого аббата (Баруэля, естественного врага масонов, которых нельзя поймать в исповедальне) и Робисона, хорошо известного масона-отступника 1798 г. Как это обычно бывает у всех партий, будь она промасонская или антимасонская, перебежчик из противного лагеря всегда приветствуется похвалами и ободрениями и проявляется большая заботливость, чтобы обелить его. Каким бы удобным по некоторым политическим причинам знаменитый Комитет Антимасонского Съезда 1830 года (США) ни счел бы следующее весьма иезуитическое предложение Пуфендорфа, что «клятвы не обязывают, если они абсурдны и неуместны», и еще другое, которое учит, что «клятва не обязывает, если Бог не принимает ее» [578, кн. IV, гл. 1], — все же ни один по-настоящему честный человек не принял бы такой софистики. Мы искренне верим, что лучшая часть человечества всегда помнит, что существует моральный кодекс чести, гораздо больше обязывающий, чем клятва на Библии, Коране или Ведах. Ессеи вообще никогда не клялись ни на чем, но их «да» и «нет» были настолько же крепки и гораздо лучше, чем клятва. Кроме того, кажется чрезвычайно странным, что находятся народы, называющие себя христианскими и в то же время устанавливающие обычаи в гражданских и церковных судах, диаметрально противоположные велению своего Бога,[467] который ясно запрещает всякое произнесение клятвы — «не клянитесь ни небом… ни землею… ни головою». Нам кажется, что утверждение: «клятва не обязывает, если Бог ее не принимает», — помимо того, что это является абсурдом — так как никакой человек, подверженный ошибкам или безошибочный, ничего не может знать о тайных мыслях Бога, — является еще и антихристианским утверждением в полном значении этого слова.[468] Этот аргумент выдвинут только потому, что он удобен и соответствует цели. Клятва никогда не будет связывающей до тех пор, пока каждый человек полностью не поймет, что человечество есть высочайшее проявление на земле незримого верховного божества, и каждый человек есть воплощение своего Бога, и пока чувство личной ответственности не разовьется в нем до такой степени, что он будет считать нарушение клятвы величайшим оскорблением как для себя, так и для человечества. Ныне никакая клятва не связывает, если она не дана человеком, который и так безо всякой клятвы держал бы свое простое честное слово. Поэтому выдвигать в качестве авторитетов таких людей, как Баруэль и Робисон, значит просто пытаться нечестными средствами склонить общественное мнение в свою пользу. Именно, это не «дух масонской злобы, чье сердце измышляет клевету кучами», но гораздо больше дух злобы католического духовенства и их приспешников; и человеку, который хочет примирить две идеи, чести и клятвопреступления, нельзя доверять самому.