Контур человека: мир под столом - Мария Александровна Аверина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Круглое как шар багровое солнце не торопясь опускалось в горизонт, золотя слегка волнующуюся морскую поверхность. На его фоне редкие пролетающие птицы рисовались черными силуэтами, и идущий вдоль берега прогулочный катер казался плоским и наклеенным на воду. Краски тускнели и меркли, цветы уже почти закрыли свои бутоны, и я вдруг решила, что не хочу их собирать – в Москве они, засохшие и скукожившиеся, только будут причинять мне лишнюю боль от воспоминаний об их первоначальной свежести. Я с тоской думала о том, что не могу остаться вечно в этом удивительно ласковом и теплом покое, потому что еще маленькая и должна слушаться Бабушку, которая точно ни за что не согласится тут жить, сколько ни уговаривай. Где-то в глубине души мне казалось, что чуть не впервые в жизни моя самая дорогая женщина на свете со мной в чем-то чуть-чуть лукавила – не может быть, чтобы в этом земном раю когда-нибудь была непогода.
Назавтра поезд очень долго шел вдоль береговой линии. Море словно чувствовало мою кручину, было неспокойно, кучерявясь легкими белыми пенными барашками.
«Вот моя жизнь – цветная карта мира», – сквозь перестук колес то выныривал, то пропадал хрустальный русалочий голос из динамиков железнодорожного радио.
Вся жизнь лежит предо мной.Что не сбылось, нанесено пунктиром,Все что сбылось, сплошной чертой.«Тук-тук, тук-тук, тук-тук» – в такт песне пульсировал ритм колес.
ТолькоНет на карте этойТочного ответа,Где теперь мой дом?Где ты?Не найти ответа.Мир на карте этойВесь покрылся льдом.Я сама себя нашла с трудом.Море волновалось все больше, плескало, казалось, по самым рельсам, словно звало меня обратно, словно хотело задержать, остановить, залить колеса этого проклятого поезда, чтобы перестал он неумолимо отстукивать секунды и минуты нашего неизбежного прощания.
Вот моя жизнь – под снегом все дороги,Правды и лжи не различить.Вот я стою пред картою в тревоге,Там, на краю тропинки, нить.Но поезд все шел и шел, море плавно уплывало за окнами, и сердце мое замирало в ожидании того, что вот еще один перестук, поезд начнет поворачивать и… последняя волна кинет мне вслед свой пенный гребешок.
Снова и снова я думала о том, что дети, наверное, действительно слишком быстро взрослеют и что, наверное, это следовало бы запретить. Но потом я вспомнила, что если я навсегда останусь ребенком, то всю жизнь буду возле Бабушки и… никогда не смогу однажды приехать в этот благословенный край и остаться в нем навсегда.
Вот моя жизнь. Но ты ее покинул.Карта лежит, она нема.Вот моя жизнь, холодный ветер в спину,Вот моя жизнь и я сама.Хрустальный голосок Русалочки смолк, его сменил какой-то ужасный басистый мужской хрип, и я перестала прислушиваться к тому, что транслировало радио. Поезд все же повернул, над крышей вагона отчаянно в последний раз проголосила чайка, и я отвернулась от окна. Больше меня там уже ничего не интересовало.
Забравшись на верхнюю полку, я свернулась калачиком и долго-долго размышляла. А ведь действительно странные вещи происходят со всеми нами, однако, и в самом деле мы не сразу замечаем, что они уже произошли. Вот я еду домой, который уже, оказывается, перестал быть моим домом… И брат или сестричка, которых должна родить Света, уже тоже существуют, хотя совсем еще не понимают, как круто они, еще не родившиеся, уже изменили мою еще не слишком длинную, но и не слишком легкую жизнь… Или вот школа… Меня, оказывается, в нее уже записали, она существует, стои́т по какому-то адресу, имеет какое-то конкретное число этажей… И наверное, в ней есть парта и стул, которые меня уже ожидают… И наверное, есть учительница, которой уже известны мои имя и фамилия, а я еще по-прежнему не знаю, как она выглядит. Какая она? Добрая, злая? Веселая и улыбчивая или сухая и строгая? Буду ли я ее любить или бояться? А кто будет моими одноклассниками? С кем я буду сидеть за одним столом? Подружимся ли мы или будем враждовать? Никто из нас этого не знает, а между тем чьей-то волей мы уже собраны в один класс, и шагать нам бок о бок много-много лет вперед. Все это уже есть, это уже решено и почти свершилось, а я… я об этом только узнала.
Я повернулась на другой бок и снова стала смотреть в окно, за которым уже вступила в свои права вкрадчивая южная ночь, помигивающая мне низкими, крупными, чистыми, словно промытыми, хрустальными звездами. И это меня утешило. Конечно, в Москве, да еще со второго этажа они не будут мне так хорошо видны, как здесь. Но тем не менее они-то не изменятся, они-то какими были вчера, такими и останутся завтра! Значит, хотя бы от них не сто́ит ждать опасности – ни той, которую мы всегда предполагаем впереди, ни той, которая, возможно, давно подкралась к нам сзади.
Москва встретила нас отчаянной жарой, суетящейся, вновь округлившейся и опять сильно похорошевшей Тетей Светой.
– А почему ты одна? Где Володя? – возмутилась Бабушка.
– Он на работе, но скоро подъедет! – Света широко и радостно улыбнулась. – Мамочка, ты не переживай! Дома уже все куплено, все приготовлено и даже накрыто. Так что, как приедем, сразу праздновать. Жалко только, что Катька прилетит только завтра! Машка!
Она присела и начала меня целовать и тормошить:
– Какая ты загорелая, окрепшая, повзрослевшая! Ты хоть понимаешь, что у тебя сегодня день рождения? Целых семь лет! Между прочим, тебя уже заждались подарки!
А я и вправду об этом совсем позабыла и сейчас, все еще никак не могущая расстаться с мучительной тоской по морю и горам, была рада, что ее наконец сомнут и сменят какие-то новые впечатления.
И они, конечно, не замедлили!
Первым, кого я увидела дома, был длинноногий, длиннохвостый, длинношеий, совершенно черный кошачий подросток с абсолютно зелеными, цвета вымытой на газонах травы глазами. Увидев нас в дверях, он фыркнул, подпрыгнул вертикально вверх, стремглав рванул в открытые двери моей комнаты, где быстро взлетел по шторе и угнездился на карнизе.
– Филя, Филя, куда ты! – заполошно закричала совершенно здоровая и веселая Зинаида Степановна и, качая головой, тут же начала жаловаться: – Спасу от него нет! Людмила Борисовна, представляете, он жрет ваш кофе! Вскрывает когтями банку и ну лизать порошок! И шоколадные конфеты возле него тоже оставлять нельзя. Он уже опробовал, Машенька, те, что припасены для тебя, – съел две шутки. Такой сластена! Вчера перевернул сахарницу! Жаль, я поздно заметила.
Кот, как совенок, крутил головой и гневно сверкал на Зинаиду Степановну такими же, как у его легендарного бесхвостого отца, круглыми блюдцами, словно понимая, о чем она говорит.
Я огладывалась так, словно прилетела с Луны.
