Апокалипсис в шляпе, заместо кролика - Игорь Сотников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это ты сделала?
– Угу. – Согласно кивает через стаканчик Холодная, не собираясь отнекиваться. Что по-новому озадачивает Клаву, и она в недоумении спрашивает её. – Зачем?
– А это твой эликсир смелости. И если ты его через самое не могу выпьешь, и всё на глазах этих недоумков, ожидающих от тебя другой реакции, то …Ну ты сама поняла, что я имею в виду. – Проговорила Холодная, пару раз кивнув в сторону тех самых недоумков, Гаврилы и Харитона, которые не сводили своих взглядов с Клавы.
И Клава поняла не только Холодную, но и этот её метод противостоять давящей на тебя действительности. И Клава ещё раз смотрит на свой стаканчик и, стиснув для начала зубы, подносит его к губам, после чего с самым отстранённым видом начинает глоток за глотком понижать статус этого напитка. И так до самого дна.
Когда же напиток из стаканчика выпит до самой последней капли, – а на полумерах Клава решила не останавливать себя, – то он отставляется на стол, а Клава, если честно, то муторно себя чувствуя, всё же держит марку в лице и говорит Холодной: Спасибо.
На что Холодная ведёт себя крайне неожиданно для Клавы. Так она вместо ожидаемой Клавой поддержки, делает недоумённый вид и ответно интересуется у неё. – За что?
– За урок. – Растерявшись от такой встречности, неуверенно говорит Клава. И тут Холодная на глазах холодеет в лице до состояния жестокости.
– Урок? – повторила вопрос Холодная, впившись своим холодным взглядом в Клаву. – А с чего ты взяла, что это был какой-то там для тебя урок. А может это я всё специально придумала, манипулируя тобой, чтобы мы все тут посмеялись над тобой. И не просто невинным образом, а я сделала ставку на тебя, сказав всем, что мне ничего не стоит тебя убедить выпить эту дрянь даже не поморщившись. И, в общем, мне это удалось. Как сама того видишь. – Холодная в конце своей речи бросила взгляд на стаканчик. Куда вслед за ней посмотрела бледная как смерть Клава. После чего Клава, с трудом оторвав глаза от стаканчика, смотрит на Холодную, откинувшуюся на своём стульчике, чей вид победителя, так и подтверждал всё ею сказанное, и с не меньшим трудом выговаривает слова своего вопроса. – Это правда?
Холодная изучающе смотрит на Клаву, затем бросает взгляд по сторонам и, вернувшись к Клаве, пододвигается к ней и тихим голосом говорит. – Это только тебе решать. Запомни это раз и навсегда.
– Я запомню. – Проговорила тогда Клава.
Глава 15
Со своими сдвигами и поворотами в мышлении.
«Да сколько можно уже терпеть?», – это от души восклицание в устах Клавы и само собой про себя, не столь ново для этого мира, и можно сказать, есть обыденное явление для самого обычного человека, который надо это признать, очень часто обращается подобным образом с окружающим миром. А вот кого он, а в данном случае она, при этом спрашивает, если он (она) подчас самого себя считает вершиной мироздания, то это доподлинно всем известно и в тоже время неизвестно. Вот такая у человека интересная стратегия по покорению себя и этого мира.
Где он (она) вначале через вот такое неприятие действительности мотивирует некие в себе силы, отводя при этом на роль козла отпущения того, кто как бы за всеми судьбоносными делами стоит (того, на кого при неудачном стечении обстоятельств и в итоге можно будет списать все грехи – это он меня подстрекал! Да-да. Так и говорил: «Бог с тобой!»), а уж затем по своему, насколько ему хватает собственных сил, не терпит то, что ему не терпится терпеть. А как это у кого выходит. То это по-разному.
Что же касается Клавы. То она не терпела по-особенному стойко – вдавив голову в плечи, видимо для стойкости, уткнувшись головой и взглядом в рабочий стол, за которым она сидела, и старалась быть ни для кого не видимой. Чего всегда слишком мало и не хватает. И как бы ты не старался быть незамеченным теми, кто как раз и вызывает в тебе эту эмоциональную реакцию с призывом к справедливости, а уж затем к своей стойкости, то они, наоборот, никогда не упустят момента, чтобы тебя не не заметить и не пройти мимо.
Правда, на этот раз Клаву заметил некто другой. И это крайне её, до почти самого основания сидения на стуле, потрясло.
– Ничего. – Вдруг до Клавы доносится очень знакомый голос, отчего она даже нервно одёрнулась и посмотрела по сторонам. Но там нигде не было видно Ивана Павловича, кому и принадлежал этот голос. И Клава решила, что это ей послышалось. А как только она так подумала, как в её ушах вновь зазвучал голос Ивана Павловича. – Ещё немного, и…– но дальше Ивану Павловичу не удалось договорить, а всё из-за нервной истерики Клавы, перебившей его даже не вопросом, а резкостью его подачи.
– Что? – всю свою горечь сконцентрировала Клава в этом вопросе.
Но Иван Павлович не из тех людей, кого можно сбить с его хода мысли, а уж что говорить о его хладнокровии при встрече с невоспитанным поведением, и он, не меняя тональности голоса, в прежнем спокойствии даёт Клаве ответ. – Ты совсем скоро на всё перестанешь обращать внимание. И… – И вновь Клава не даёт Ивану Павловичу закончить свою фразу. И на этот раз не простым выплеском эмоций, со своим ничего не желаю слушать и с меня достаточно всех этих ваших наставлений и нравоучений, да вы побудьте на моём месте и тогда посмотрим, как вы запоёте, а сейчас Клава решила пойти куда как дальше в своём эмоциональном запале.
Так она в лице ещё больше исказилась в негодовании, и с нервно вырвавшимися из неё словами: «Всё! Нет у меня больше сил», со всей своей, насколько ей хватает резкостью, срывается со своего рабочего места, со стула. И видимо это её желание, плюс эти невыносимого характера усилия сорваться со своего прежнего места, а в фигуральном значении, из этого, нет сил больше терпеть невыносимого положения, каким-то невиданным образом материализовались. И когда она рвалась наружу из этого со своего осточертевшего места, то всё это её рвение сопроводилось соответственным этому движению звуком разрыва, очень похожим на треск разрыва одежды.
Что и неудивительно, ведь в фигуральных теориях и действиях любая смена своего
