Августовские пушки - Барбара Такман

«Я застал генерала в окружении нескольких офицеров, — писал офицер штаба одного из корпусов, явившийся к Ланрезаку по делам службы. — Казалось, он был чем-то сильно недоволен и бросал крепкие словечки. Генерал не жалел красок, ругая главный штаб и наших союзников, которые, видно, сильно ему досаждали. Судя по всему, он хотел, чтобы его оставили в покое, говорил, что готов уйти в отставку, если это необходимо, что он сам дождется нужного момента, чтобы вышвырнуть немцев туда, откуда они явились». Сам Ланрезак признавался: «Я ужасно разволновался, и это видели офицеры моего штаба».

Дать волю гневу на глазах подчиненных — это, по мнению главного штаба, уже само по себе было плохо, а в довершение всего генерал допустил еще более страшный грех — публично критиковал верховное командование. Жоффр уже подсчитывал дни Ланрезака на посту командующего армией.

Ранним утром следующего дня, 28 августа, Жоффр сам приехал в Марль. Ланрезак, усталый, с покрасневшими глазами, нервно жестикулируя, стал возражать против плана контрнаступления. Когда он повторил, что противник сразу ударит по правому флангу, как только армия начнет разворачиваться фронтом на запад, Жоффра вдруг охватил припадок гнева и он заорал: «Вы хотите, чтобы вас отстранили от командования? Исполняйте приказ, и без рассуждений! В ваших руках судьба кампании». Об этой необыкновенной вспышке ярости главнокомандующего узнали и в Париже, слухи распространялись, обрастая новыми подробностями. Поэтому неудивительно, что на следующий день в дневнике президента Пуанкаре появилась запись, что Жоффр угрожал расстрелять командующего 5-й армией, если тот проявит колебания или откажется перейти в наступление.

Убежденный в ошибочности этого плана, Ланрезак отказался приступать к наступательным действиям без письменного приказа. Успокоившись, Жоффр продиктовал текст начальнику штаба 5-й армии и затем подписал его. По мнению Жоффра, хороший командир, получив приказ, должен исполнять свой долг без возражений. Возможно, он сказал Ланрезаку то, что впоследствии заявил Петену, когда потребовал от него оборонять Верден, несмотря на небывалый в истории массированный артиллерийский обстрел: «Eh bien, mon ami, maintenant vous êtes tranquille. Итак, мой друг, теперь вы будете уверены».

Ланрезак не был ни спокоен, ни уверен, но подчинился приказу, однако предупредил, что войска будут готовы не раньше следующего утра. Весь день, пока корпуса 5-й армии осуществляли сложное маневрирование, пересекая оборонительные линии друг друга, главный штаб надоедал Ланрезаку беспрестанными напоминаниями «о срочности операции». Разъяренный, командующий приказал не отвечать на телефонные звонки офицеров Жоффра.

В тот же день командование английского экспедиционного корпуса гнало своих солдат на юг, не давая им ни минуты отдыха, в котором они нуждались больше, чем в удалении от противника. 28 августа, когда колонны армии Клука уже не беспокоили англичан, Джон Френч и Уилсон так торопились отступить, что даже приказали «выбросить из транспортных фургонов все боеприпасы и прочее снаряжение, не являющееся абсолютно необходимым», а освободившееся место использовать для перевозки людей. Если выбрасываешь боеприпасы, значит не желаешь участвовать в новых боях. Поскольку война шла не на английской территории, то командующий экспедиционным корпусом решил, невзирая на тяжелые последствия этого шага для союзника, вывести все свои части с передовой линии фронта. Французская армия проиграла сражение в начале войны и сейчас оказалась в серьезном, почти критическом положении. Ей угрожало полное поражение, поэтому на счету была каждая дивизия. Но немцы не сумели прорвать фронт, не сумели осуществить охват; шла упорная борьба, и Жоффр вовсе не собирался сдаваться. Тем не менее сэр Джон Френч, полагая, что рана смертельна, решил отмежеваться от неминуемого военного разгрома Франции и сохранить английский экспедиционный корпус.

Командиры на местах не разделяли пессимизма штаба БЭК. Получив приказ, фактически означавший отказ от дальнейшего ведения боевых действий, они были обескуражены. Начальник штаба Хейга, генерал Гаф, в гневе разорвал документ в клочья. Смит-Дорриен, который считал военную обстановку «превосходной», а противника полагал идущим «мелкими группами, что держатся на почтительном расстоянии», направил своим 3-й и 4-й дивизиям контрприказ. Однако до генерала Сноу, командира 4-й дивизии, он дошел с большим опозданием, и тот уже выполнял прямое приказание штаба БЭК, получив кодовое распоряжение «Снежку от Генри»: «Грузите «хромых уток» и поторапливайтесь». В результате «боевой дух войск резко упал», так как солдаты сочли, что над армией нависла смертельная опасность, к тому же им пришлось выбросить всю лишнюю одежду и обувь.

В нестерпимую жару, глотая дорожную пыль, изнуренные и в подавленном настроении, англичане отступали в глубь Франции. Проходившие через Сен-Кантен остатки двух батальонов отказались идти дальше, побросали оружие в кучу у вокзала и расселись на привокзальной площади. Они заявили майору Бриджесу, чья кавалерия имела приказ отражать атаки немцев до окончания эвакуации войск из города, что их командиры якобы дали мэру письменное обещание сдаться, чтобы предотвратить обстрел города артиллерией противника. Не став выяснять причины подобного решения у командиров батальонов — так как он лично знал их, к тому же они были старше по званию, — Бриджес в отчаянии вдруг вспомнил о военной музыке, которая могла бы заставить две-три сотни этих павших духом людей вновь встать на ноги. Но где взять оркестр? «И вот удача! Рядом находился магазин игрушек, там мы с моим трубачом раздобыли барабан и оловянный свисток. Мы принялись маршировать вокруг фонтана среди солдат, лежавших как мертвые. Мы играли «Британских гренадеров» и «Типперэри» и словно сумасшедшие колотили в барабан». Люди привстали, заулыбались, повеселели, потом стали подниматься на ноги и один за другим вставали в строй, и «когда стемнело, мы медленно двинулись в путь под звуки нашего импровизированного оркестра, теперь усиленного парой губных гармошек».

Джон Френч, которого уже не развеселили бы ни барабан, ни дудка, заботился только о своем участке фронта. Он убежденно говорил, что кайзер, «преисполненный злобой и ненавистью, пошел на риск и ослабил другие направления», чтобы сосредоточить превосходящие силы и «уничтожить нас». Командующий экспедиционным корпусом просил Китченера прислать ему 6-ю дивизию, а когда министр ответил, что эти части могут быть переброшены во Францию только после того, как их сменят войска из Индии, Френч посчитал этот отказ «весьма разочаровывающим и несправедливым». Действительно, вскоре после поражения под Монсом у Китченера возникла мысль высадить эту дивизию на фланге немцев в Бельгии. Англичан не переставала преследовать старая идея об использовании экспедиционного корпуса в Бельгии в качестве самостоятельного соединения, а не в виде придатка французской армии. Эту концепцию уже давно отстаивали Фишер и Эшер. И Англия предприняла две попытки — незначительные и тщетные — претворить эту идею в жизнь: один раз теперь, в августе, а затем спустя два месяца в Антверпене. Вместо 6-й дивизии три батальона английской морской пехоты высадились 27 и 28 августа в Остенде, с целью отвлечь на себя часть сил Клука. К ним присоединились 6000 бельгийских солдат, после падения Намюра отступавших вместе с французами и отправленных на английских кораблях в Остенде. Между прочим, эти части оказались небоеспособными. К тому времени линия фронта после отступления французской армии отодвинулась на значительное расстояние и вся операция потеряла смысл. 31 августа морскую пехоту вновь посадили на корабли и вернули в Англию.

Незадолго до этого, 28 августа, сэр Джон Френч эвакуировал свою передовую базу из Амьена, которому теперь угрожали наступающие на запад дивизии Клука. На следующий день главная база английских войск была переведена из Гавра в Сен-Назер. По своему духу этот шаг, как и приказ избавиться от лишних боеприпасов и снаряжения, отражал единственное и главное стремление Френча — уйти из Франции. Генри Уилсон, разделявший эти настроения и в то же время стыдившийся их, «медленно расхаживал по комнате», как писал один из его сослуживцев. «Лицо его, как обычно, сохраняло смешное и загадочное выражение, он припевал тихим голосом, прихлопывая ладонями в такт: «Мы никогда не попадем туда, мы никогда не попадем туда». Когда он проходил мимо меня, я спросил: «Куда не попадем, Генри?» — «К морю, к морю, к морю», — ответил он нараспев».

Глава 20

Париж — фронтовой город

Большие бульвары опустели, витрины магазинов закрылись ставнями, исчезли автобусы, трамваи, такси и извозчики. Вместо них через площадь Согласия к Восточному вокзалу гнали стада овец. Освободившись от уличного движения, площади и проспекты представали во всем своем великолепии. Большинство газет перестали выходить, те, что уцелели, сиротливо глядели одностраничными выпусками сквозь стекла журнальных киосков. Пропали туристы, в «Рице» никто не жил, в «Морисе» разместился госпиталь. Впервые за свою историю Париж в августе стал французским — и молчаливым. Сияло солнце, в его лучах сверкали фонтаны Рон-Пуа, деревья стояли в зелени, мимо спокойно несла свои воды Сена, и лишь яркие флаги союзных держав оживляли светло-серую красоту самого прекрасного в мире города.