Августовские пушки - Барбара Такман

Тем временем наступление Ланрезака на Сен-Кантен столкнулось с трудностями. Один из полков XVIII корпуса, получивший приказ взять деревню у дороги, попал под шрапнельный обстрел. Шрапнель «сыпалась на дорогу и срезала густые ветви деревьев», — писал сержант, которому посчастливилось остаться в живых.

«Глупо было лежать, с тем же успехом можно было продолжать идти дальше… Тут и там солдаты лежали ничком или навзничь. Они были мертвы. У одного, под яблоней, не было лица, голова залита кровью. Справа барабаны, следом за трубой, подавали сигнал к штыковой атаке. Наша шеренга наступала, ощетинившись на фоне голубого неба склоненными и сверкавшими на солнце штыками. Ритм барабанов убыстрился. «Вперед!» Все закричали «Вперед!» Это был потрясающий миг. У меня по голове будто электрический ток пробежал, волосы у корней точно зашевелились. Барабаны грохотали все яростней, в горячем воздухе разносилась мелодия трубы, кричали, не помня себя, солдаты… Вдруг мы остановились. Атаковать деревню в 900 ярдах впереди, с укрепленной обороной, было глупо и безрассудно. Пришел приказ: «Залечь и укрыться»».

Немцы отбили атаку на Сен-Кантен, как и предвидел Ланрезак, затем противник начал оказывать сильное давление на правый фланг французов. Бюлов атаковал всеми силами, вместо того чтобы дать французам возможность продвинуться вперед и подставить, таким образом, свой тыл армиям Клука и Хаузена. По мнению Бюлова, атака на Сен-Кантен была ни чем иным, как предсмертной агонией разбитой армии, и он чувствовал «уверенность в победе». На одном из участков французам пришлось отойти за Уазу. На мосту и узких дорогах, ведущих к нему, образовались заторы, началась паника. Проявив «величайшую сообразительность и правильно разобравшись в обстановке», говоря словами наименее симпатизирующего ему наблюдателя, Ланрезак быстро приказал прекратить боевые действия в районе Сен-Кантена и собрать силы для следующей попытки восстановить положение справа от Гюиза.

Франте д’Эспере, командир I корпуса, энергичный, крепкий мужчина небольшого роста, обожженный солнцем Тонкина и Марокко, которого Пуанкаре называл «чуждым унынию», получил указание объединить силы III и X корпусов, находившихся слева и справа от него. С помощью офицеров, разосланных по позициям верхом, и оркестров, непрерывно игравших жизнерадостную «Самбру и Маас», генерал к половине шестого вечера восстановил боевые порядки вдоль линии фронта. После тщательно подготовленной артиллерийской подготовки французы вновь двинулись в атаку. Мост в Гюизе усеяли горы трупов вражеских солдат. На противоположном берегу сопротивление немцев оказалось почти сломленным, французы чувствовали, как враг слабеет. «Немцы бежали», — писал очевидец, и французы, «обезумев от радости, от этого нового и давно желанного чувства, неслись вперед великолепной всепобеждающей волной».

На исходе дня один сержант, участвовавший в атаке на Сен-Кантен, возвратившись в деревню, откуда выступил поутру, встретил своего приятеля по полку, который знал все новости. «Он говорил, сегодня свершились большие события. Остановка нашего наступления ничего не значит. Враг отброшен, мы выиграли этот бой. Полковник убит осколком снаряда. Он умер, когда его несли на носилках. Майор Терон ранен в грудь. Капитан Жильберти ранен и вряд ли выживет. Много раненых и убитых. Он повторял, что день прошел удачно, потому что полк будет ночевать две ночи подряд в одном месте».

Отступление гвардейского корпуса — отборных частей армии Бюлова — вынудило также отойти и его соседей, что принесло Ланрезаку тактическую победу — если не при Сен-Кантене, то под Гюизом. Однако сейчас лишь его войска, развернутые на север и с обнажившимися флангами, противостояли немцам. Английская и 4-я французская армии, которые располагались слева и справа от частей Ланрезака, продолжали отступать и уже находились на расстоянии дневного перехода от него; с каждым их шагом нарастала угроза флангам Ланрезака. Чтобы спасти 5-ю армию, надо было срочно отрываться от противника и идти на соединение со своими войсками. Но Ланрезаку не удалось получить никаких указаний от Жоффра — того не было в главном штабе, когда с ним связался по телефону командующий 5-й армией.

— Должна ли Пятая армия оставаться в районе Гюиз — Сен-Кантен, несмотря на риск окружения? — спросил Ланрезак по телефону заместителя Жоффра генерала Белена.

— Что вы имеете в виду — окружение армии! — ответил тот. — Вы не можете такого допустить! Это же абсурд!

— Вы не понимаете меня… Мне нужен четкий и недвусмысленный приказ главнокомандующего. Я не имею права отдать войскам распоряжение отойти к Лану. Именно главнокомандующий должен дать мне приказ на отступление.

Ланрезак не собирался на этот раз оказаться в положении провинившегося, как при Шарлеруа.

Белен отказался взять на себя ответственность и отдать такой приказ и сказал, что обо все доложит Жоффру, как только тот вернется. Жоффр прибыл в штаб, внешне по-прежнему спокойный и невозмутимый, но его надеждам был нанесен второй удар, более сильный, чем разгром армий на границах, — враг уже продвигался в глубь страны. Жоффр еще не знал, что Ланрезак и его армия на время остановили части Бюлова, поскольку результаты боев были неясны. 5-я армия, понимал он, действительно оказалась в опасном положении, английский экспедиционный корпус продолжал пятиться, и «больше не оставалось надежд на то, что союзники будут удерживать намеченные линии обороны». 6-я армия, еще не закончившая формирования, подвергалась мощным атакам двух корпусов Клука, которые входили в правое крыло германских армий; фронт распадался, и остановить этот процесс казалось невозможным. Противник захватывал все больше территории; французским войскам придется отступить, вероятно, к Марне, а может быть, и к Сене.

В этот период, «самый трагичный во всей французской истории» — как назвал это время главный исследователь истории Франции, — Жоффр не поддался панике, как Джон Френч, не колебался, как Мольтке, не лишился на какое-то мгновение присутствия духа, подобно Хейгу или Людендорфу, и не впал в пессимизм, как Притвиц. Даже если его спокойствие проистекало от недостатка воображения, все равно для Франции оно оказалось счастливым обстоятельством. На нормального человека, писал Клаузевиц, опасность или навалившаяся ответственность действуют удручающе, если же эти переживания «окрыляют и обостряют способность суждения, то, несомненно, мы имеем дело с редким величием духа». Если на ум Жоффра опасность не оказала никакого влияния, то она укрепила в нем твердость духа и характера. Когда вокруг все начало рушиться, он сохранил прежний ровный уклад жизни, как и раньше, прочно держал в своих руках власть; Фош, встретившийся с ним 29 августа, отметил «удивительное спокойствие», которое удержало французскую армию от распада в час, когда ей была так необходима скрепляющая сила уверенности. В один из этих дней полковник Александр, вернувшись из поездки в 5-ю армию, решил, что мрачное настроение Жоффра объясняется «плохими новостями, которые я привез ему».

— Как?! — воскликнул Жоффр. — Вы не верите больше во Францию? Идите и отдохните. Вот увидите — все будет хорошо».

Вечером 29 августа, в 10 часов, он приказал Ланрезаку отступить и взорвать за собой мосты через Уазу. Генерал д’Амад получил указание взорвать мосты через Сомму у Амьена и отходить вместе с армией Монури. 4-я армия, находившаяся справа, получила приказ направиться к Реймсу. Генерал де Лангль, требовавший отдыха для своих войск, услышал от Жоффра, что отдых зависит только от противника. И наконец, этим же горьким вечером Жоффр с тяжелым сердцем приказал готовиться к уходу из Витриле-Франсуа, города «несбывшихся надежд и утраченных иллюзий». Главный штаб перемещался вглубь страны, в Бар-сюр-Об, на восточном притоке Сены. Эти новости распространились среди офицеров штаба и, как неодобрительно выразился Жоффр, «еще больше усилили состояние нервозности и тревоги».

Вследствие ошибки штабных работников приказ Жоффра поступил к Ланрезаку только утром, заставив командующего провести ночь в напрасном беспокойстве. К счастью, фон Бюлов не возобновил наступления и не стал преследовать отступающие войска Ланрезака. Результаты боев были неясны как французам, так и немцам. Любопытно, что Бюлов сам не имел четкого представления об исходе сражения и поэтому уведомил главный штаб об успехе и одновременно отправил к фон Клуку капитана из штаба, сообщить, что его армия «измотана после боев под Гюизом и не в состоянии преследовать противника». Не зная этого, французы — Жоффр и Ланрезак — стремились к одной-единственной цели: вывести 5-ю армию из зоны боев и соединить ее с другими французскими частями до того, как немцы обойдут ее с левого фланга.

Тем временем угроза Парижу со стороны наступающего правого крыла германских армий стала очевидной. Жоффр телеграфировал Галлиени, чтобы тот приказал заложить взрывчатку под мосты, расположенные в непосредственной близости от Парижа — через Сену к западу от столицы и через Марну — к востоку. По требованию Жоффра, у каждого из мостов был выставлен дежурный взвод саперов, готовых уничтожить их в любую минуту, как только будет получен приказ. Отступавшая армия Монури прикрыла бы Париж и, естественно, стала бы той группой из трех корпусов, в которых так нуждался Галлиени. Но для Жоффра и его штаба Париж оставался всего лишь «географическим понятием». Оборонять Париж только ради самого города и отдать в полное распоряжение Галлиени армию Монури вовсе не входило в планы Жоффра. Париж, считал он, падет или выстоит, но в результате генерального сражения, которое даст вся французская армия под его личным руководством. Однако парижанам судьба столицы была далеко не безразлична.