Августовские пушки - Барбара Такман

Глава 20

Париж — фронтовой город

Большие бульвары опустели, витрины магазинов закрылись ставнями, исчезли автобусы, трамваи, такси и извозчики. Вместо них через площадь Согласия к Восточному вокзалу гнали стада овец. Освободившись от уличного движения, площади и проспекты представали во всем своем великолепии. Большинство газет перестали выходить, те, что уцелели, сиротливо глядели одностраничными выпусками сквозь стекла журнальных киосков. Пропали туристы, в «Рице» никто не жил, в «Морисе» разместился госпиталь. Впервые за свою историю Париж в августе стал французским — и молчаливым. Сияло солнце, в его лучах сверкали фонтаны Рон-Пуа, деревья стояли в зелени, мимо спокойно несла свои воды Сена, и лишь яркие флаги союзных держав оживляли светло-серую красоту самого прекрасного в мире города.

Галлиени, расположившийся со своим штабом в многочисленных комнатах Дома Инвалидов, боролся с обструкцией и нерешительностью чиновников, добиваясь принятия радикальных мер, чтобы превратить Париж в настоящий «военный лагерь». В его понимании этот лагерь должен был представлять базу для проведения боевых операций, а не осажденную Трою. Опыт Льежа и Намюра говорил, что Париж не выдержит обстрела из новых тяжелых осадных орудий врага, поэтому Галлиени предлагал не ждать пассивно приближения немцев, а самим навязать противнику сражение за внешней линией оборонительных сооружений. Впрочем, армии, которая должна была это сделать, у него еще не было. Изучение войн на Балканах и в Маньчжурии убедило генерала в том, что система глубоких и узких траншей, защищенных земляными насыпями и бревнами, рядами колючей проволоки и замаскированными «волчьими ямами» с торчащими на дне острыми кольями, окажется практически непреодолимой, если ее будут оборонять хорошо обученные и стойкие части, вооруженные пулеметами. Именно такие участки обороны между артиллерийскими позициями и пытался построить французский генерал, хотя у него и не было войск, которые заняли бы эти укрепления.

Каждый день, иногда по два или по три раза, Галлиени с всевозрастающим отчаянием звонил в главный штаб, требуя три боевых корпуса. Он писал Жоффру, посылал к нему эмиссаров, обивал пороги военного министра и президента, беспрестанно напоминая о том, что Париж к обороне не готов. К 29 августа в его распоряжение поступила всего лишь одна морская бригада. Она промаршировала по улицам города в белой форме под резкие свистки боцманских дудок. Ее появление вызвало восторг парижан, но не Галлиени.

Он считал, что необходимо вести работу в трех направлениях — военная оборона, моральная подготовка войск и населения и тыловое обеспечение. Чтобы добиться успеха в выполнении каждой из этих задач, необходимо было говорить с населением откровенно. Галлиени в той же степени презирал политиканов, в какой уважал народ Парижа, на который, по его убеждению, можно было положиться в час опасности. Он считал, что Пуанкаре и Вивиани не хотят говорить стране правду и замышляют какой-то «спектакль» для обмана народа. Усилия военного губернатора добиться разрешения на снос зданий, ухудшавших обзор и затруднявших ведение огня с крепостных фортов, наталкивались на сопротивление властей, не желавших встревожить городское население. Любое уничтожение собственности требовало документа, подписанного мэром округа и начальником инженерных войск, где указывалась сумма компенсации, выплачиваемой владельцу, и процесс оценки выливался в бесконечные отсрочки и задержки. Каждое решение сопровождалось «византийскими» спорами в отношении того, может ли Париж, как место пребывания правительства, служить «укрепленным лагерем», который следует удерживать военными средствами. Этот вопрос, как презрительно отметил генерал Хиршауэр, был «великолепным полем для разногласий», и он опасался, что сторонники концепции открытого города скоро докажут, что пост военного губернатора сам по себе противоречит всем законам. «Убедить юристов можно лишь с помощью документов».

И Галлиени их нашел. 28 августа военная зона была расширена с тем, чтобы включить в нее Париж с пригородами по обеим сторонам Сены, и таким образом муниципалитет Парижа оказался подчинен власти военного губернатора. В 10 часов утра Галлиени собрал военных и гражданских руководителей города на совет обороны. Во время заседания, продолжавшегося 15 минут, все участники стояли. Им было предложено не обсуждать вопрос о целесообразности обороны Парижа, а просто согласиться с тем, что приближение врага требовало введения «военного положения». Документы, обеспечивавшие юридическую правомочность этого решения, были уже составлены и лежали здесь же на столе. Галлиени предложил каждому подписаться и затем немедленно объявил о временном прекращении работы совета. Так состоялось первое и последнее заседание этого органа.

Не жалея сил и времени, Галлиени трудился над укреплением обороны города, беспощадно расправляясь с теми, кто проявлял колебания, слабость, нерешительность или неумение. Как и Жоффр, от неспособных он избавлялся: в первый же день Галлиени сместил генерала из командования инженерных войск, а спустя два дня — еще одного генерала. Всех жителей пригородов, даже «самых старых и немощных», обязали работать киркой и лопатой на строительстве укреплений. Галлиени издал приказ собрать в двадцать четыре часа 10 000 лопат и кирок. Жители выполнили это распоряжение к вечеру того же дня. Когда для тех же целей понадобилось 10 000 длинных охотничьих ножей, снабженец из штаба Галлиени запротестовал, говоря, что подобная покупка является незаконной. «Тем более», — ответил Галлиени, бросив на интенданта взгляд поверх стекол пенсне, и ножи были приобретены.

Район вокруг Парижа радиусом примерно в 20 миль, достигавший Мелена на юге и Даммартена и Понтуаза на севере, 29 августа перешел под управление военного губернатора. Велись приготовления к подрыву мостов в окрестностях Парижа. Те из них, которые считались «произведениями искусства» или частью «национального наследия», благодаря целой системе мер предосторожности могли быть взорваны лишь в исключительных случаях. Все входы в город, даже канализационные шахты, закрыли баррикадами. Пекари, мясники, зеленщики находились на специальном учете. В Париж завезли скот, отправив его пастись в Булонский лес. Для быстрейшего создания складов боеприпасов Галлиени реквизировал почти «весь имеющийся в наличии» транспорт, даже парижские такси, вскоре прославившие себя навечно. В артиллерийском штабе служил уже навсегда вошедший в историю бывший капитан, а ныне майор Альфред Дрейфус, вновь зачисленный на действительную службу в возрасте пятидесяти пяти лет.

На фронте в Лотарингии 1-я и 2-я армии под ураганным огнем артиллерии Рупрехта стойко удерживали свои позиции вдоль Мозеля. Линия фронта прогибалась и дрожала, на некоторых участках немцы даже вклинились в оборонительные рубежи французской армии. Подвергаясь ожесточенным контратакам с флангов, они не могли расширить эти участки, превратив их в значительные бреши во французской обороне. Бои продолжались; армии Рупрехта пытались нащупать слабое место в оборонительной системе французов, а Дюбай и Кастельно, по требованию Жоффра отдавая ему свои части, перебрасываемые на запад, уже не знали, сколько времени они продержатся и продержатся ли вообще. В деревнях, захваченных немцами, повторились трагические события Бельгии. В Номени, расположенной в окрестностях Нанси, «граждане стреляли в наши войска», объявил в расклеенном на стенах бюллетене германский губернатор Меца. «Ввиду вышеизложенного я приказал в качестве наказания сжечь эту деревню дотла. Таким образом, Номени к настоящему времени полностью уничтожена».

Слева от Кастельно, там, где фронт поворачивал на запад, 3-я армия Рюффе, ослабленная выводом из ее состава дивизий для Монури, откатывалась за Маас ниже Вердена. Рядом с ней 4-я армия, остававшаяся на позициях до 28 августа, получила 29 августа приказ возобновить отвод войск, что вызвало у генерала де Лангля приступ возмущения. Дальше слева, где нажим немцев на французский фронт был наиболее сильным, 5-я армия генерала Ланрезака завершала поворотный маневр, готовясь к контратаке на Сен-Кантен, которую Жоффр навязал вопреки возражениям ее командующего. На самом дальнем фланге фронта на позиции выходила 6-я армия Монури. Джон Френч, находившийся между Монури и Ланрезаком, отводил свой британский экспедиционный корпус, хотя и знал о бое, который должен был начаться завтра.

Отступление БЭК чуть было не прервалось благодаря неожиданному сотрудничеству английских и французских армий, которого очень недоставало. Генерал Хейг направил сообщение Ланрезаку, заявив, что его «войска полностью готовы к наступлению и он желал бы установить непосредственный контакт с 5-й армией и принять участие в планируемой операции в районе Сен-Кантен». Ланрезак немедленно отправил к англичанам офицера штаба, и тот увидел живописную картину: на невысоком холме стоял Хейг, рядом с ним, на воткнутой в землю пике, развевался вымпел с белым крестом. Неподалеку вестовой держал под уздцы коня. По словам Хейга, его воздушная разведка сообщила о передвижении противника к юго-западу от Сен-Кантена, «подставившего под удар свой фланг».