Черный Пеликан - Вадим Бабенко

Я помолчал, будто раздумывая, а потом признался доверительно: – «Я ведь, Юлиан, настоящий специалист, у меня, знаешь, очень наметанный глаз». Юлиан веско подтвердил, что да, специалист, известно всем, и предложил за это, то есть за меня, сию минуту выпить, что мы и проделали, чокнувшись дешевыми бокалами, после чего он тут же налил еще, причем мне досталось куда больше, чем ему самому. Уж не хочет ли он меня подпоить, мелькнула мысль и тут же вслед за ней – дурачливое решение: а почему бы и нет, отчего бы и не представиться подвыпившим для пущего правдоподобия? Нужды в этом не было никакой, но я хотел следовать всем порывам вдохновения, пусть лишь из чистого озорства, а потому быстро сделал еще один глоток и продолжил уже чуть заплетающимся языком.

«Большое лицо приняло меня один на один, – сообщил я и утвердительно кивнул сам себе. – Поначалу беседа не задалась, но потом я разошелся, и очень кстати оказалось, что из столицы и с письмом. В общем, довольно скоро мы были уже на дружеской ноге, и тут он заявляет этак небрежно, что мол все это, да, хорошо, но мелочи, не многого стоит, а если по-крупному говорить, то хочется ему меня использовать совсем в другом деле. И поведал, понизив голос, что затевается тут очень большое строительство с объектами по моей части, будто удивить хотел, но я не удивился, потому что знал об этом уже и до него. Но удивление разыграл конечно и тут же сунул ему свой проектик – тот, который в самую точку – сунул, но смотрю, реакция слабая или вовсе, можно сказать, никакой. Большое лицо только губами пожевало и говорит – это мол ничего себе, да, но как-то все-таки не то. Не подашь мол его как должно, так чтоб все облизнулись в порыве, да глазами захлопали оторопело – и уже, смотрю, на мою персону взирают с сомнением, но тут меня осенило в самый нужный момент. Знаю, кричу, понял – в точности знаю, как сделать, чтобы было то: назвать нужно по-другому, и сразу повернется другой стороной… Тут-то и выдал я ему про стратегическую свою магистраль, прямо там родилось, и нарисовал на бумажке, додумывая на лету – так что сразу лицо оживилось, и пошел у нас разговор всерьез. Пошел, пошел, на другой день продолжился – и завертелось. Конечно понабежали тут же и другие умники, каждому хотелось впрыгнуть на ходу, и архитекторский король оказался, между нами говоря, порядочной сволочью, да еще и эта его дочка путалась под ногами некстати, но мало-помалу все утряслось, остался я до поры в главных стратегах, если уж не в тактиках, и от всего пирога получил заранее вполне убедительную дольку – выделили мне здешние толстосумы солидный такой пакетик новеньких акций. Не за жалованье же стараться, в самом деле, за жалованье да почет я уже потрудился, покорно благодарим, а пакетик – это уже кое-что и даже может быть ого-го, что-то, но тут заранее не предскажешь, можно только скрестить пальцы и терпеливо ожидать».

Я старательно скрестил пальцы перед носом у Юлиана, тот посмотрел на меня цепким взглядом и немедленно налил мне полный бокал. Потом он извинился и отправился в уборную, а я развалился на стуле, пуская дым в потолок, и расслабился на минуту, отчего-то перекинувшись мыслями на Арчибальда Белого с доктором Немо и размышляя отстраненно, стали бы они мне верить, расскажи я им нечто подобное.

Поверить-то может и поверили бы, а вот стали бы слушать? – задался я следующим вопросом, но тут голос Юлиана, неслышно подошедшего сзади, вывел меня из раздумья. «Удивительно неуютный здесь сортир, – пожаловался он, усаживаясь на свое место, – выпьем?» Мы выпили и налили еще. Подошедший официант повертелся возле и исчез, словно почувствовав себя лишним. Нужно было продолжать игру, не тратя времени зря, и я сказал строго: – «Ну а теперь – к сути», – и снова подался вперед, опершись локтями о стол.

«Представь, – втолковывал я Юлиану, все теребившему свою бородку, – представь себе тех, что сидят на золотой жиле и не могут копнуть даже на метр оттого, что у них связаны руки. Или тех, у которых перед носом болтают морковкой, а они не сдвинутся никак – повозка увязла намертво в глубокой трясине… Что мешает городу М. стать вторым Акапулько, спрашивают себя здешние богачи, у которых давно раззявлены рты на туристские денежки, и отвечают себе: будто и ничего, но не становится, хоть убей. Уникальное место, а пропадает по большей части зря. Что климат здесь нехорош – вранье, климат в самый раз, это уж от отчаяния пытаются объяснить хоть чем-то; что океан беспокойный – так он беспокойный везде, за то и любят, а иначе – плескайся себе в озерце, бассейне или луже и горя не знай; а уж песок на всей береговой линии – высший сорт, первая категория качества, такого песка еще поискать – и вряд ли где найдешь. Так в чем же дело, спросит уже любой за богачами вслед, и получит ответ в два счета – город М. вместе со своим океаном, рыбацкими деревнями и прочей атрибутикой может быть чем угодно, но не модным курортом, потому что в нем – иная суть. Нет в М. открытой светлой праздничности, он непрозрачен, как вещь в себе. Даже когда светит солнце, где-то вдали видна дымка – то ли болотные испарения, то ли невесть откуда взявшийся туман – и в голову вместо приятных мыслей лезет всякая чушь, так что любой праздник рискует быть безнадежно испорчен. Вот и навези сюда целыми семьями розовощеких идиотов, настроив для них отелей в сто этажей, ресторанов и клубов, дансингов и казино. Вот и предложи им здешнюю атмосферу как призыв расслабиться душой – мигом прогоришь и выставишь себя дураком. Сюда едут только те, что купились на загадочное да необычное, едут за тайной и за тайным смыслом. Да, и они не прочь искупаться и позагорать, и в сезон, говорят, тут бывает куда многолюднее, чем сейчас, а на океанском берегу есть и пляжи и несколько гостиниц попроще, но это ж не сравнить… На тайнах не делают денег, это ж просто курам на смех, а не туристический бум, это и близко не походит на паломничество розовощеких и толстозадых, каковое кстати можно наблюдать в каких-нибудь двухстах милях к северу, где и вода холоднее, и песчаные пляжи куда более убоги…»

Слова и фразы рождались легко, вдохновение влекло меня, как на крыльях. Казалось, я вижу перед собой наяву все, о чем говорю, и лишь срисовываю с натуры, не боясь потому ни солгать неумело, ни ошибиться подробностью. «Парадокс? – вопрошал я Юлиана и сам же отвечал: – Нет, не парадокс. Туманная сущность и непрозрачный покров, сквозь который не ткнешь пальцем, отпугивают, как сероводородный выхлоп, ибо несут в себе разъединяющее начало, дразнят непонятным и мешают организовать массу в сплоченную туристическую толпу. Не чувствуется, понимаешь, широкого русла, куда может хлынуть основной поток, чудятся все кривые тропы, по которым разбредется даже и многочисленный отряд – разбредется и заплутает по одному. Тревожно тут, говоря короче, тревожно и невнятно, неясно и сумрачно на душе. Так что розовощеким сразу становится не по себе, и они норовят сбежать прочь, увозя с собою свои кредитки, и индустрия, в отличие от более благополучных мест, не растет, словно гриб или пузырь, как ни прыскай вокруг колдовским зельем, как ни пришептывай и ни тряси амулетами…»

«Да, да, – встрял тут Юлиан, кивая мне серьезно, – я тоже что-то такое заметил, но вот объяснить не мог так гладко. Очень правильно излагаешь… Представь, – признался он вдруг, смущенно ухмыляясь, – я ведь и сам еще ни разу не был на океане…»

«Не был, так побываешь, не беда», – отмахнулся я. Не лезь мол, речь не о тебе. И Юлиан тут же послушно замолчал, а я, отпив очередной глоток, сказал со значением: – «Ну а теперь собственно о стратегической магистрали!»

Магистраль была основным номером и главным выигрышным призом. По всему выходило, что мы подошли к ней вплотную, и тянуть с разоблачением больше нельзя. «Вернемся к толстосумам, – начал я вкрадчиво. – Ты думаешь, они сидели сложа руки и наблюдали спокойно, как их денежки, так и не материализовавшись, уплывают в другие места? Нет, богатеи не так просты, они всему ищут причины, и тут причин тоже было найдено в избытке. Поработали над этим и местные головы, и привозные умы, и картина сложилась ясная, корень всех зол обнаружился сам собой. Избыток, не избыток, а куда не кинь, все упиралось в одно – в пресловутые дюны, куда и забредать страшно, и о которых слухи ходят один непонятнее другого – а прочее все, наверное, и всерьез принимать не стоит, пока дюны таковы, как есть, и о них главный разговор.

Дюны так дюны, решили городские тузы, значит были дюны и не будет дюн, но потом пыл-то поостыл. На это многие до них замахивалась, но ничего хорошего не вышло – нехорошее вышло, это да, и примеры не воодушевляли ничуть. Тем не менее, за шустрыми проектировщиками дело не стало, полезли изо всех щелей, чуть только пронюхали, куда дует ветер, и давай сочинять, кто во что горазд. На все находились умники – и подчистую засыпать дюны гранитным щебнем, и закатать асфальтом, словно гигантский плац, а то и аммонитом взорвать, а в котлован – опять же асфальт или бетон, чтобы от прежних глупостей не осталось и следа. Мельтешили они, изгалялись друг перед другом, норовя угодить в главнейшие советчики, но не угодили, потому как угодил-то я, а не кто иной, и не с какой-нибудь глупостью, а с самой что ни на есть реальной вещью».