Черный Пеликан - Вадим Бабенко

Я покачал головой, разлил остатки вина по бокалам и сказал веско: – «Да, я придумал магистраль. Отошел, понимаешь, от стандартных схем, глянул с другой стороны, в архивах порылся, старые книжки почитал и понял – только в этом и выход, по-другому не получится никак. Необъяснимое не объяснить, и мистику так просто не изведешь. Не бороться нужно с ними, а оставить за бортом, не лезть напролом, а обойти стороной. Просто даже не обращать внимания – в этом суть и вся соль: пусть себе существуют отдельно, пусть копаются в них те, кому нужно и больше нечего делать, а основной поток – вокруг, поверх и, получится неизбежно, напрямую. К новой, так сказать жизни, мимо древних руин. Гениально по-моему, и я принимаю аплодисменты, хоть ты и не расположен аплодировать, потому что еще по-настоящему не вовлечен и прямых выгод само собой не видишь. Но те, кто вовлечены, те прониклись как надо, пусть и не сразу и не вдруг – но, опять же, идея была новехонькая и требовала некоторой привычки».

Я победительно посмотрел на Юлиана, и тот осклабился нарочито, будто радуясь за меня. Верит, мелькнула мысль, или притворяется, что верит – не суть важно. Скоро выясним доподлинно, уже немного осталось. Надо было что ли десерт заказать – а то я все треплюсь и треплюсь без перерыва…

«И что же было дальше? – поинтересовался Юлиан с напускной небрежностью, пригубив свой бокал и посмотрев искоса на мой, что давно уже был пуст. – Не заказать ли нам кстати еще вина? Или коньячку для разнообразия?»

«Давай коньячку, – махнул я рукой, показывая всем видом, что уже несколько набрался. – В хорошей компании легко пьется. А дальше было так…»

В течение следующего получаса я рассказывал ему в деталях, как идея мужала в суровой борьбе, как соперники расставляли мне ловушки и пытались опорочить почем зря, как приходилось изворачиваться и лгать там, где на первый взгляд следовало сказать правду, потому что нельзя было допустить, чтобы мои покровители заскучали, а правда смотрелась куда скучнее лжи. Я собрал вместе все, что знал об искусстве лавирования среди остроконечных рифов в тех водах, где водятся большие деньги – собрал и беззастенчиво присвоил себе умения и выдержку, изворотливость и хитрую сноровку, что взращиваются многие годы, чтобы потом, подобно современному Сезаму, ввести своих обладателей в узкий круг. Я представил себя одним из семейства акульих и щелкнул отточенными зубами не раз и не два, и Юлиан согласился со мной и поверил в такого меня, потому что, хотелось мне думать, ему ничто не резануло слух, и все, что нужно, было на местах. Я мог бы легко насторожить его, сфальшивив и сорвавшись от напряжения на фальцет, но я не сфальшивил и не сорвался, да и напрягся не очень – будто и впрямь перевоплотившись и поменяв обличье по счастливо найденному рецепту.

Он кивал и кивал, а мне становилось все свободнее и проще. В какой-то момент я вновь вернулся к своей картинке, словно предлагая представить воочию замысловатый конструкторский изыск, дорисовав мысленно усеченную синусоиду перекрытий и параболы оградительных тросов с обеих сторон, услышать шорох шин по всем восьми полосам и даже различить рокот прибоя, встречающий и провожающий юркие автомобили, что кажутся игрушечными с высоты птичьего полета. Не моргнув глазом, я фантазировал о будто бы проделанной уже топографической разметке чуть ли не по всей длине предполагаемого строительства, о почти готовой смете и нетерпеливых подрядчиках с экскаваторными ковшами наготове. Я сравнивал бетонную полосу то с механической рукой, протянутой от ратуши и хватающей океан за ворот, то с гигантской мышцей, стягивающей вместе город и стихию, укрощенный камень и далекий горизонт. Из расплывчатого и рассеянного мир становился обозримым и очерченным жирной линией, как границей, вне которой нет места никаким безумствам. Магистраль, что ни говори, имела конечную длину, и город прочно стоял на своем месте, а океанский берег вообще представлял собой незыблемый инвариант, точку отсчета, которую не сдвинет ничто кроме космической катастрофы. Итого, выходило, что на легенды и мифы отведена существенно конечная часть пространства, которую к тому же можно обозреть из окна неспешно едущего авто, превратив тем самым из грозной силы в достопримечательность, еще и способную приносить выгоду. Это ли не картина для желающих мыслить масштабно и по-крупному ворочать деньгами? – вопрошал я риторически, рассчитывая конечно, что Юлиану ничего не известно о прошлых попытках покорения дюн и возведения в них хоть даже обычных дорог. – Это ли не резвый жеребец, на котором можно въехать туда, где раздают жирные куски?..

Да, соглашался он, поглядывая на меня теперь с нескрываемой завистью, да, это картинка на загляденье, убедительна на редкость. Что ж, он может только порадоваться за меня по-товарищески – чужая удача тоже бывает приятна, хоть и не всегда. Ну а меня он ценил по достоинству – с самого что ни на есть начала, кто бы что ни говорил, потому что говоруны, они везде находятся во множестве, а дело могут делать немногие, которых не очень-то и распознаешь, если не иметь наметанного глаза. С этими словами он пригорюнился и напустил на себя довольно-таки кислый вид, а я посмотрел на него исподлобья, залихватски опрокинул рюмку коньяка и подпер локтем будто бы существенно отяжелевшую голову.

«Порадоваться по-товарищески – это спасибо, – сказал я нетрезвым голосом, – но что ж ты – порадоваться и только?» Я сфокусировал взгляд на его лице и с удовлетворением отметил, что Юлиан вновь посерьезнел и напрягся. «Есть предложения?» – спросил он негромко, осторожно пригубливая свой коньяк. «Е-есть пре-едложения! – подтвердил я, чуть запинаясь. – Ты что ж думаешь, я просто так разглагольствовал тут, похвастаться? Не-ет, брат, я не за просто так… Потому что, хоть все и хорошо, да не все еще хорошо; и хоть все уже и решилось как бы, но есть еще вещи, которые нужно дорешить».

Юлиан тут же превратился в одно большое ухо, а я вновь облокотился на стол и понизил голос почти до шепота. Со стороны каждый сказал бы, что мы замышляем что-то – сказал и был бы неправ, замышлял только один из нас, второй же пребывал в полном неведении. Общей картине, впрочем, это ничуть не мешало.

«Понимаешь ли, – бормотал я, нахмурив лоб и неотрывно глядя Юлиану в глаза, – можно все, понимаешь ли, сделать одному, но удача тогда должна быть непомерной – иначе, прав ты или виноват, ошибаешься или нет, но все равно сожрут и не подавятся. Пока мне везло, не жалуюсь, но сколько его, везения, еще в запасе – наперед не решишь. Потому я и рыщу вокруг – кого бы мол еще, чтобы в одной упряжке и счастливые звезды сложить в общую кучу – рыщу и не могу найти, да и выбор тут небогат, если уж напрямоту. Одни шустры, но не в меру глупы, другие уж больно себе на уме – с провинциальной хитрецой, нипочем не угадаешь, когда вильнут и решат переметнуться. Был человек на примете, но очень уж оказался идейным: от денег отказывается, не знает своей выгоды, а идея вещь хлипкая – как такому верить? Прочие же не годятся и не подходят, как ни крути и ни прикладывай одно к другому: чужеродная кость, своячники, туземцы. К тому же еще и хотят больно много, того не стоя – не иначе, подведут. Короче, сплошные крайности, никакой золотой середины, потому-то, как только ты позвонил, у меня в голове сразу возникла мысль, понимаешь какая – это, думаю, получается прямо как нарочно. Ты-то у нас везунчик известный, да и выгоды своей не упустишь, не говоря уже, что у тебя имеется предметная смекалка – вместе работали, мне ли не знать. Так что, грешен, я сразу замыслил тебя привлечь, если только ты сам еще куда-нибудь не влез с головой, но что-то говорит мне, что пока не влез – так, не так?»

«В общем, где-то так, – замялся Юлиан, – я здорово занят, не подумай, но все же не то чтобы с головой… И вообще, от подробностей зависит… Ты как, о подробностях думал уже?»

«Думал! – кивнул я отрывисто. – Думал и кое-что придумал. Могу поделиться, если желаешь, но прежде извини и позволь отлучиться…»

Я направился в туалет, с некоторым удивлением замечая, что меня и в самом деле пошатывает, а когда вернулся, застал Юлиана беседующим с хмуро глядящим официантом. «Закрываем скоро, – пробурчал тот, увидев меня, – все вон уже ушли, нам убирать нужно». Я сделал надменное лицо, достал из брюк бумажник, а из него – средней величины купюру, небрежно помахал ею и бросил на стол. Официант мгновенно сменил позу и выразил собою знак безупречного внимания. «На чаек хочешь получить? – спросил я вальяжно и сморщился: – Не мычи, не мычи, сам знаю, что хочешь. Так ты уж объясни там своим, что у нас тут с товарищем разговор. Давно не виделись мы с товарищем и не говорили давно – объясни потолковее, глядишь, они поймут и в положение войдут, как и ты. А нам кофейку сообрази…» Я отвернулся и стал усаживаться, шумно отодвигая стул и возясь с салфеткой, а официант исчез, но через секунду объявился вновь и, приговаривая: – «Салфеточку вот свежую пожалуйста», – сноровисто расстелил накрахмаленный прямоугольник у меня на коленях. Экий холуй, подумал я с отвращением, вздохнул и перевел взгляд на Юлиана.