Наша светлость - Карина Демина

— Сколько выкурила?

И отвечать не станет.

— Сколько?

Шлепок был звонким и болезненным. Он ее бьет? Он ее… бьет?!

— Вон! — Это было сказано не Меррон, хотя и она бы убралась. — Сколько?

— Одну! И то… я попробовала.

— Где взяла?

Сержант не стал повторять вопрос. Сволочь! Гад! Тварь… да Меррон и в детстве не пороли! А он… при Летти! Она терпела, стиснув зубы, считая удары, чтобы за каждый расплатиться.

И слезы — это от злости.

— Упрямая. — Сдался он первым. И хватку ослабил, позволяя Меррон сползти с колен.

Руки, значит, нежные… палач. Как есть палач.

Она поднялась, кое-как разгладила юбку, дурацкую, с лентами и бантами.

— Две-три сигареты. — Сержант и не подумал помочь, хотя Меррон не приняла бы помощи, — и ты уже не можешь без них обходиться. Десять-двадцать, и теряешь способность рассуждать здраво. Ты становишься куклой. А куклы долго не живут. Кто дал тебе эту гадость?

Лжет. Понял, что силой Меррон не сломить. Но она не дура… и не предаст тех, кто ей доверился.

Сержант поднялся. И Меррон отпрянула. Она не хотела на него смотреть, но смотрела почему-то только на руку. А где ремень?

Должен быть ремень. Он всегда был. И так еще покачивался при каждом шаге.

Дохлая змея.

Меррон с детства ненавидела змей…

…и что-то еще, чего не должна вспоминать…

Но несуществующий ремень качается, и… и колени сами подогнулись. Кто-то другой внутри Меррон заставил ее сесть, сжаться в комок и прикрыть голову руками. Она знала, что так безопасней.

Если по рукам… и только бы не пряжкой. От пряжки дольше болит.

— Меррон…

Голос издалека. Если сидеть тихо-тихо, то ее не найдут. Всегда находил. Но вдруг повезет.

— Меррон, вставай… это я. Я больше тебя не трону, слышишь?

Ложь. Но подняться заставляют. Держат крепко. Гладят. Слезы вытирают. Откуда? Меррон никогда не плакала… и не будет. Что он с ней сделал? Или это из-за сигареты?

Меррон не будет курить.

— И правильно. Умница. А теперь скажи мне, кто тебя обидел?

Нельзя. Никому нельзя ничего говорить. Будет хуже. Этому — особенно. Он палач. И предатель. Меррон ему верить начала, а он — предатель…

И просто сволочь.

— Конечно. И еще какая. Но со временем привыкнешь. Где твоя комната? Сейчас ты ляжешь спать и…

Нельзя! Нельзя спать в кровати! Только когда он уезжает, а в другое время — прятаться. В шкафу вот хорошо. А лучше — на чердаке. Конюшня — безопаснее всего. Лошади предупреждают, когда он идет. Лошади умные.

— Конечно, — соглашается Сержант. — Умнее некоторых женщин будут. Закрывай глаза. Я здесь.

— А он?

— А его нет.

— Он придет.

— Тогда я его убью.

Меррон ему не поверила, но появилась тетя, и все стало хорошо. Тетя никому не позволит тронуть Меррон, она ведь обещала.

Очнулась Меррон в постели. Было утро, и пахло горячим шоколадом. Ворковала Бетти, как-то очень жизнерадостно, но взгляд упорно отводила. Это что, выходит, Меррон вчера в обморок грохнулась?

— Тебе стоит отдохнуть, дорогая, — сказала Бетти.

Ну уж нет, целого дня в постели Меррон не выдержит! И вообще чувствует она себя превосходно. Тетя, конечно, не поверила, но отговаривать не стала. И платье самой позволила выбрать.

Странно как…

А Сержант, конечно, гад. Меррон ему каждый шлепок припомнит, нечего с ней, как с ребенком… Впрочем, когда в салоне предложили сигарету, Меррон посмотрела на сестер и отказалась.

Дело не в Сержанте, просто свободный человек свободен оставаться в своем уме.

Глава 31

ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Со временем все будет хорошо. А вот с нами всякое может случиться.

Тисса знала, каким будет приговор, но все равно, услышав его, произнесенный спокойным, равнодушным голосом, будто и не человек говорил, упала бы. Урфин не позволил.

— Верь мне. — Этот шепот потонул в гуле голосов. Люди, позабыв о том, где находятся, спешили обсудить новость.

Тиссу Дохерти казнят.

Она виновна в убийстве. И, несмотря на смягчающие обстоятельства, должна умереть.

Закон суров.

Жалеют ее? Тисса не знала. Вряд ли. Она ведь убийца. И пыталась очернить память де Монфора, которого многие любили. Урфин сказал, что похороны были многолюдными и саван укрыли лепестки роз. Кажется, кто-то сочинил балладу о несчастном рыцаре и коварной возлюбленной…

В балладах нет ни слова правды.

— Родная, ты идти можешь?

Может.

— Давай лучше я? — Урфин готов в очередной раз бросить вызов им всем, не понимая, что именно этого и ждут.

— Я сама. Пожалуйста.

Его рука — надежная опора, которой достаточно, чтобы Тисса прошла мимо лорда-канцлера. Он кланяется, глядя с такой ненавистью, словно Тисса не оправдала каких-то скрытых его надежд. О да, ей следовало плакать и молить о пощаде.

Не дождутся!

Она найдет силы улыбаться.

Леди Лоу в черном наряде — строгий траур ей к лицу.

Леди Амелии, которая смотрит свысока, думая, что доказала собственное превосходство. А возможно, расчистила себе путь к цели. Ее взгляд легко прочесть, и Тисса удивляется, почему не делала этого раньше.

Людям, которые подаются вперед, желая разглядеть ее.

Казнь будет закрытой, к вящему их огорчению. И значит, сегодня последний шанс увидеть преступницу. Они вернутся домой и будут рассказывать о том, как Тисса улыбалась. Значит, не раскаивалась. Не сожалела.

А может, просто обезумела?

Наверное, она близка к сумасшествию, но что с того?

Еще будут говорить, что Тисса сделалась ужасна, про ее лицо и руки, покрытые сыпью, про красную коросту на щеках и шее, про набрякшие, ставшие неподъемными веки… Урфин убрал все зеркала. Наивный. И без них все ясно.

Его хватило до подъемника, там, в тесноте — четыре человека в серых плащах ни на шаг не отходили от Тиссы, не то стерегли, не то охраняли, — Урфин подхватил ее на руки.

— Храбрая моя девочка… и не плачешь.

— Наверное, слезы закончились.

— Такого не бывает, чтобы у женщины слезы закончились. Ты просто устала. Сейчас отдохнешь…

…и наплачешься вволю.

В башню их впустили, хотя людей в красных плащах стало еще больше. И заняли они уже четыре пролета. А если поднимутся еще выше?

Их много. Они сильны. И подчиняются Кормаку, который за что-то Тиссу возненавидел. Знать бы за что, она же почти с ним незнакома…

— Не обращай на них внимания, ребенок. Они того не стоят.

У Урфина получалось легко, он просто шел, и люди сами убирались с пути. Но все равно, когда закрылась дверь, дубовая, перетянутая металлическими полосами, Тисса выдохнула с облегчением.