Наша светлость - Карина Демина

— Салон в скором времени прекратит свое существование. Но мне нужно время. Вы лучше меня знаете Меррон. Чем ее отвлечь? Что ей может быть интересно настолько, чтобы забыть о… литературе.

Леди Элизабет молчит. Думает, пытаясь понять, насколько возможно сказать то, что она сказать собирается. Она знает ответ. Но не решается поделиться знанием, поскольку считает увлечение Меррон если не неприличным, то всяко для леди не подходящим.

Даже любопытно стало.

— Ей… ей всегда была интересна… медицина.

И выражение лица добрейшей тетушки становится несчастным. Она боролась с пагубным влечением, но не преуспела.

— Я ее убеждала, что не бывает женщин-докторов, но…

— Здесь не бывает. Во Фризии были.

Опять его неправильно поняли, иначе откуда это удивление, смешанное с суеверным ужасом. И робкий вопрос:

— Вы же не собираетесь позволить ей…

— Собираюсь. Если ей действительно нравится…

Занять дня на три-четыре. А дальше — как выйдет. Хорошо бы вышло, потому что количество глупостей, которое способна сотворить энергичная женщина при наличии свободного времени, неиссякаемо.

— У… у нее есть предрасположенность. Но она ведь женщина!

Беспокойная. Своенравная.

Не похожая на других.

А предрасположенность — это замечательно.

Вспомнился Дерек, бестолковый рыцарь, прибившийся к отряду Сержанта. Он чудесно играл на скрипке, которую повсюду возил с собой, не забывая каждый вечер протирать дерево особым средством. А вот о мече он вспоминал куда как реже.

Он был чужим среди рыцарей, хотя никогда не жаловался на словах.

Играл только, музыкой разгоняя и ночь и холод. Среди наемничьего сброда не находилось того, кто отказал бы Дереку в месте у костра, пусть бы прочие гербовые кострами брезговали.

И Дереком тоже. Как можно меч предпочесть какой-то скрипке?

Он продержался до весны. И погиб как-то совсем уж по-глупому… ни подвигов, ни славы. Ничего, чем было бы гордиться роду. Этот рыцарь был миру не нужен, а скрипач, глядишь, и пригодился бы.

Пожалуй, леди Элизабет поняла бы, сумей Сержант рассказать эту историю. Только вот с историями у него получалось еще хуже, чем с женщинами. Поэтому Сержант предпочел сменить тему беседы.

— Вчера я ждал от Меррон несколько… иной реакции.

Пинка. Пощечины. Возмущенного вопля. Или фарфоровой кошечки в голову…

— Объясните, что случилось?

Сомнения.

Сержанту все еще не верят. Он чужак, а дело внутрисемейное. Грязное. И непристойное настолько, насколько возможно быть непристойным давным-давно похороненной семейной тайне. Но Сержант не отступит. Он помнит выражение лица Меррон, ужас в ее глазах и беспомощную попытку заслониться.

Она лепетала, что будет вести себя хорошо.

Честное слово.

И тетушкино упрямое молчание не к месту. Почему она не понимает, что делает лишь хуже?

— Леди, я не хочу допустить еще одну ошибку. Мне нужно знать, что с ней было, чтобы не позволить этому ей навредить.

Запертый страх, однажды выбравшись на свободу, опасен. Сержанту ли не знать.

— Моя сестра… вышла замуж довольно рано… и этот человек часто… воспитывал ее…

— И не только ее?

— Да.

— Все закончилось плохо?

— Кэтрин умерла, когда Меррон было пять лет. Два года он держал девочку при себе… я хотела забрать, но… а потом он нашел новую жену. И Меррон стала не нужна. Мы… мы заключили сделку. Я отдала мамино ожерелье, а он мне — Меррон… и она была такой тихой. Боялась буквально всего! Особенно мужчин. Но не плакала. Она у меня никогда не плакала. Вы не представляете, какое это было счастье, когда она впервые улыбнулась!

И ради того, чтобы удержать улыбку, Элизабет позволяла племяннице куда больше, чем принято позволять детям.

— Меррон почти ничего не помнит о… о том, что с ней было.

Такое тоже случается, Сержант знал людей, которые вычеркивали из памяти то, что не в силах была принять их душа.

— Ее отец еще жив?

— Да. — И ручка в шелковой перчатке касается губ, подсказывая, что не следует обрывать разговор. Леди знает больше, чем сказала.

— Он имеет какие-то права на Меррон?

— Я… не знаю. Я не очень хорошо разбираюсь в документах! Несколько месяцев тому назад он написал письмо. Спрашивал, замужем ли Меррон. Я не стала отвечать! А недавно… опять… он хочет ее забрать. Выдать замуж. За младшего брата супруги. Мальчику всего пятнадцать.

…и дело в наследстве, которое тот получит или, вернее будет сказать, не получит.

— Он поставил меня в известность, что… подписал договор.

И вероятнее всего, данный договор будет обладать куда большим весом в глазах закона. Отец имеет полное право распоряжаться судьбой дочери.

На что леди Элизабет рассчитывала, замалчивая факт? На удачу? Или не рассчитывала, но просто использовала шанс? И теперь не в состоянии выбрать, какое из зол — злее.

Женщины! Есть ли более бестолковые существа?

— Я не знаю, что мне делать, — призналась леди Элизабет.

— Дождаться Меррон, найти свидетелей и устроить свадьбу. Ее опротестовать куда сложнее, чем договор.

А если этот будущий родственник решится-таки вызвать Сержанта на дуэль, тем лучше. Смерть на дуэли убийством не считается. На случай же, если решимости не хватит, Сержант выяснит имя.

Потом, когда разберется с любителями литературы.

Глава 32

КАЗНЬ

Мои грехи белей, чем ваша святость!

Меррон не желает выходить замуж!

Ни сейчас, ни потом, ни вообще когда-нибудь!

И не надо ее уговаривать! И смотреть так, что совесть просыпается. Меррон знает, что тетушка хочет для нее счастья, но у тетушки другие о счастье представления! И вообще, куда ее утренняя доброта подевалась?

Надо было бежать…

Или попросить помощи у Малкольма, но… но вместо этого Меррон сидит перед зеркалом, позволяя тетушке втыкать в волосы незабудки.

— Улыбнись, дорогая. Вот увидишь, все будет замечательно.

Конечно, куда уж лучше! Живешь тут, живешь, думаешь о людях хорошо, а они тебя замуж выпихивают, причем в такой спешке, как будто от этого чья-то жизнь зависит. Нет, если бы жизнь, тогда оно хотя бы понятно было.

— Сиди смирно.

В руках Бетти появилась пудреница.

— И не дыши.

Своевременно. Пудра имела приторный запах ванили и обыкновение забиваться в нос, отчего Меррон начинала чихать… А если и вправду сказаться больной? Не поверят.

И в обморок падать поздно.

Поплакать?