Тонкая красная линия - Джеймс Джонс

Бой развертывался довольно странно, рота все время забирала влево, пытаясь найти какую-нибудь щель в позиции противника. Очень скоро им стало ясно, что японцы вряд ли предпримут контратаку. Бэнд прикинул, что их тут обороняется немного, видимо, около полуроты. Он послал первый взвод влево, в обход левого фланга третьего взвода, но там пройти не удалось. Американцы прятались за толстыми стволами деревьев и оттуда вели огонь, но, судя по всему, не очень-то эффективно. Это была какая-то нудная, утомительная и очень нервная работа, с которой всем хотелось как можно быстрее покончить. Однако японцы очень толково обороняли свои позиции. Были ранены еще двое солдат, их крики и стоны явились чем-то вроде дополнительного шумового оформления боя. В конце концов Бэнду это надоело, и он решил атаковать в лоб. Другого выхода, как он считал, у них не было. К тому же деревья мешали использовать ротные минометы.

Прямо перед позицией третьего взвода находилась ровная площадка, поднимавшаяся постепенно по склону холма, образуя при этом что-то вроде пандуса. И вроде бы само собой получалось, что атаковать в этой ситуации должен был третий взвод. Конечно, это нельзя было назвать атакой в полном смысле слова — взводу следовало продвинуться вперед, насколько удастся, под прикрытием пулеметов и огня двух других взводов, забросать противника гранатами, а потом уже атаковать. Когда обозначится успех, остальные поддержат их. Атаку планировалось провести двумя волнами, по полвзвода в эшелоне. С первыми двумя отделениями шел командир взвода лейтенант Эл Гор, тощий, сутулый человек со впалыми щеками и изможденным, болезненным лицом. Со второй группой направлялся его помощник, взводный сержант Фокс, такой же сутулый и изможденный, как и командир, может быть, только чуть-чуть пошире в кости.

Файф, готовившийся вместе с командиром отделения Дженксом к атаке (они шли в первой волне), просто не мог поверить тому, что происходило с ним в последнее время. Раньше ему все казалось, что судьба пожалеет его и ему не придется вот так нос к носу сталкиваться с японцами, не говоря уж о том, чтобы идти в атаку или тем более драться врукопашную, действуя штыком и ножом. И он вовсе не был уверен, что сможет так вот запросто убить человека, окажись он вдруг на его пути. Когда в конце концов их отделение двинулось ползком вперед, а над головами засвистели пули, которыми соседние взводы старались отвлечь от них внимание противника, зубы у него стучали, тело била дрожь, и весь он был буквально парализован страхом.

Еще в самом начале этой стычки, когда рота неожиданно попала под огонь и был ранен парень из отделения Белла (пуля попала ему в руку, перебив кисть), Файф со своим отделением находился как раз позади второго взвода. Солдаты сразу бросились кто куда, большинство почему-то влево, он же как дурак стоял на месте, будто прикованный, только присел слегка, и в таком состоянии находился до тех пор, пока Дженкс не заорал возмущенно:

— А ну давай сюда! Обалдел, что ли? Давай быстрее!

Только после этого к нему вернулась способность соображать и двигаться, но голова все еще была как у пьяного, будто кто-то выключил ее из общей работы организма. Он понимал, что это может обернуться бедой, даже убить могут, но все равно не в силах был перебороть это состояние. Да и какое имеет значение — убить могут не только тут, сейчас спасешься, а потом нет. Это ощущение фатальной неизбежности смерти и того, что тебе некуда от нее бежать, преследовало его уже давно, с того самого дня, когда его ранило, теперь же оно лишь все сильнее раздражало его, действовало на нервы. До чего же тяжко! Не то, что Дженксу. Ему все как с гуся вода. Еще бы, ему ведь не впервой. К тому же его не ранило, как Файфа. Вот когда ранят, тогда все по-другому казаться будет.

Он попытался как-то перебороть себя, пробовал даже помочь Дженксу вести отделение, делая при этом вид, что с ним все в полном порядке, что он ничуть не боится и даже не думает о том верном шансе схлопотать пулю, который у него есть. Но все, что он делал, проходило где-то вне сознания, действия были автоматическими, а в мозгу все время стучала мысль, что он ни за что не сможет убить японца и, значит, будет непременно убит им.

И вот теперь, пробираясь ползком в высокой траве, он с новой силой стал думать об этой страшной опасности. Вдруг, совершенно непонятно почему, ему предельно четко представился молодой, глуповатый, ничего еще не видевший и поэтому такой наивный и доверчивый Файф, как будто это был совершенно чужой ему, посторонний человек. Он увидел его стоящим на рассвете у подножия высоты 209, раскинувшим руки и готовым вот так запросто погибнуть во имя нации и любви к ней. Да уж, действительно, во имя любви к нации, будь они все неладны, все эти его «высокодостойные» друзья и соплеменники. Плевал он на них с высокой колокольни, большего они не заслуживают.

Они вскочили на ноги еще до того, как разорвались брошенные ими гранаты, вскочили и ринулись вверх по склону, крича что-то нечленораздельное. Файф тоже бежал и кричал, тяжело отдуваясь и обливаясь потом. Ему было сейчас все совершенно безразлично, просто на все наплевать. Где-то правее обычно спокойный и уравновешенный Дженкс вдруг испустил дикий, нечеловеческий вопль, потом еще и еще. Но Файфу это было безразлично. Вот еще три солдата, рванувшись вперед, вдруг попадали как подкошенные, громко вопя. И на это тоже было наплевать. В ту же секунду они ворвались в японскую оборону, вторая половина взвода догнала их, все вдруг смешалось, закрутилось в невообразимой сумятице. Файф расстреливал обойму за обоймой. Когда он в первый раз увидел изможденных, с лицами, сморщенными от страха, желтокожих солдат, стрелявших в их сторону, ему почему-то не захотелось верить своим глазам, он даже опешил. Но в следующее мгновение взгляд поймал тщедушного солдатика, дернувшегося с гранатой в руке в своем крохотном окопчике и глядевшего с ненавистью в его сторону, и он, не раздумывая, выстрелил в него, прямо в грудь, а потом, когда японец завалился, как мешок, в голове настойчиво забилась одна мысль: «Я тоже могу убивать! Я тоже могу! Тоже могу! Могу! Убивать!»

Он резко рванулся вперед, стал озираться, выискивая новую жертву, и тут же увидел убегающего японца. Пригнувшись чуть не до земли, втянув голову в плечи и отчаянно размахивая руками, тот мчался в сторону леса. Бежал он как-то неловко, будто человек, перебирающий ногами по мельничному колесу, которое крутится слишком быстро для него. Файф ловко прицелился, выстрелил. Пуля попала японцу где-то около подмышки, и он с воплем рухнул лицом в траву, не добежав до леса каких-нибудь несколько шагов, Файф тоже завопил, но от радости. И тут все было кончено. Справа и слева подбегали солдаты соседних взводов.

Половина японцев все же сумела удрать, скрывшись в лесу, подступавшем с тыла почти к самым позициям. Всех остальных, включая и тех, кто пытался сдаться, американцы перебили, стреляя прямо в упор, — озлобленные и уставшие, они не желали признавать ничего на свете. На все потребовалось не более получаса. Теперь можно было додумать и об отдыхе, только сначала избавиться от трупов да организовать на ночь круговую оборону по всему периметру высоты. Рота потеряла в бою двоих убитыми и шестерых ранеными. Убитых японцев было двадцать три, раненых не было ни одного. Если не считать, разумеется, тех, кто мог оказаться среди удравших.

Стоя вместе с остальными солдатами своего взвода, Файф никак не мог отдышаться, прийти в себя. Бывший ротный писарь и белоручка, он все не мог поверить, что лично убил двух японцев. В отличие от многих других, он не стал обыскивать и раздевать убитых, шарить у них по карманам и за пазухой — трупы вызывали у него отвращение и в то же время ощущение вины. Тем не менее он внимательно наблюдал, как это делают другие. Так вот, оказывается, как добываются трофеи! Так, наверное, они их и на «голове Слона» добывали? Только когда Чарли Дейл принялся щелкать своими пассатижами, срывая у мертвых золотые коронки с зубов, а Дерхем зазвенел заветным мешочком, в котором у него уже было немало таких трофеев, Файф почувствовал отвращение и отвернулся. Да и некоторым другим солдатам тоже не очень-то было по душе, как Дейл лезет в рот убитым, только вслух об этом никто не говорил, считая, что эти дела их не касаются. Да и, по правде говоря, их это волновало не так уж сильно. Во всяком случае, меньше, чем Файфа. Файфу не нравилось, что он так реагирует на это. Какой же он боевой фронтовик? Вон Долл глядит себе, как Чарли орудует, а у самого рот до ушей, все ему трын-трава. Почему же Файфа даже тошнит, глядя на это? Все парни как парни, ничто их не волнует и с души не воротит, только у него все не так. Да что он, действительно, не может, что ли?! Вон же, ухлопал пару япошек, и хоть бы что!

Убедив себя, он снова повернулся в ту сторону, где орудовал Дейл, принялся разглядывать, как он там управляется. Даже заставил себя ухмыльнуться, будто ему это нравилось. Правда, ухмылка у него получилась не такая небрежная, как у Долла и как ему самому хотелось бы, поэтому он заставил себя подойти к одному из трупов, даже нагнулся над ним немного. Может, штыком его ткнуть, подумал он, попробовать, как острие войдет в тело? Показать всем, что и ему это пара пустяков. Хотя, пожалуй, может показаться надуманным. Решив так, он присел около трупа на корточки, взял в обе руки грязное, заросшее редкой щетиной лицо, повернул к себе, поглядел прямо в глаза. Потухшие зрачки были пустыми, из полуоткрытого, грубо разорванного Дейлом рта узкой струйкой сочилась сукровица. Оттолкнув брезгливо голову, Файф поднялся на ноги, отошел в сторонку. Вот так-то, пускай все видят! Ему ужасно хотелось поскорее вытереть руки о штаны, но он подавил это желание. Вместо этого вытащил из-за пояса лопатку, попробовал ее на ногте — скоро ведь надо будет окапываться на ночь.