Тонкая красная линия - Джеймс Джонс

— Я непременно пойду, — сказал Уитт, когда объявили о том, что требуются добровольцы, — но только хочу сказать, что, по-моему, вся эта затея очень уж ненадежная. Ведь если японцы надумают идти ночью, да еще их будет там побольше, так хоть делай засаду, хоть нет, даже если целый взвод туда посадить, их никак не удержишь. Вот так-то. Хотя я, конечно, пойду…

Потрясенный услышанным, Бэнд разглядывал его сквозь свои очки. Всего несколько минут назад он снова произвел Уитта во временные сержанты, оказал, так сказать, доверие, и вот, пожалуйста.

— Вы вовсе не обязаны идти, сержант Уитт! — бросил он резко. — Если не желаете… Другие найдутся.

— Да нет, почему же, — отозвался тот. — А вдруг действительно беда случится? Как они тогда там без меня управятся? Я же могу им помочь… А может, и не случится ничего, кто его знает…

Но, как потом оказалось, все получилось по-другому — и беда случилась, и помочь он ничем не смог. Ни он, ни кто-нибудь другой. Просто дело было обречено на провал с самого начала. И его самого спасло только то, что он сидел с самого края, рядом с Гучем. Гуч же умер… А в тот момент они сидели рядышком и вполголоса разговаривали, вспоминая последнее перед войной полковое первенство по боксу. Гуч перед этим едва не выиграл звание чемпиона армии в легчайшем весе, не повезло ему только в финале, и теперь вот он объяснял Уитту, как все тогда получилось. В этот момент все и началось…

Итак, их было там четырнадцать человек, двенадцать рядовых и два сержанта, один — во временном звании. Все они были неплохие парни, и обстановка была не какая-то особенная, в общем, все было, как обычно. И смерть пришла к ним обычным путем, если только смерть может быть обычной для того, кто умирает. Смерть к группе явилась в образе станкового пулемета, который тащил во вьюке на спине обыкновенный японский солдат.

Вообще-то обстановка с самого начала была совсем неплохой. Они спустились с холма в ярком свете луны, внимательно осмотрели тропу, пройдя по ней метров пятьсот, не меньше, и, посоветовавшись, выбрали для засады самое, по их мнению, подходящее место. Здесь высохшее песчаное дно реки резко сужалась, образуя что-то вроде небольшой теснины, по которой можно было идти только по одному, от силы по двое в ряд. Засада расположилась метрах в тридцати от этого места, на склоне высоты, у самого ее подножия, за небольшим завалом из молодых деревьев, имевшим, пожалуй, только чисто психологическое значение. Во всяком случае, так считали оба солдата с ручными пулеметами. Одному из солдат было приказано вести наблюдение за той стороной, которая выходила к морю. Но они почему-то были уверены, что если кто тут и появится, то непременно с противоположной стороны, из глубины острова. Уитт разместился на самом левом фланге, Джон Белл — справа, немного ближе к середине.

Первое, что они увидели в неровном лунном свете, был человек, пробиравшийся по расщелине с каким-то большим тюком на спине. Очевидно, он тоже увидел их, потому что сразу упал на четвереньки. Пулеметчики убили одного, а может быть, и несколько японцев, шедших следом, но это не имело никакого значения, потому что их там было много, очень много, и среди бежавших сзади нашелся кто-то, кто немедленно нажал гашетку пулемета — того самого, что был прикреплен на спине у шедшего головным. Пулемет застрочил, широким веером пошел косить по цели. Японские пули рвали стволы и ветки завала и, даже отлетая рикошетом, доставали людей. Известно, что у треног японских станковых пулеметов, переносимых во вьюке (по крайней мере в этот период войны), не было устройства для вертикальной наводки. Опытные японские пулеметчики, вроде тех, которые сейчас нарвались на засаду третьей роты, устраняли этот дефект самым примитивным способом — они заставляли солдата, тащившего пулемет, то приподнимать, то опускать плечи.

Джона Белла спасла реакция — он быстрее всех понял, что случилось, на долю секунды раньше других вскочил на ноги и с криком «Назад! Назад!» бросился в сторону берега. Мгновенная реакция и дикая удача… Два солдата, сидевшие рядом с ним и вскочившие мгновением позже, были буквально изрешечены пулями и свалились как подкошенные, истекая кровью. Остальные даже этого не успели. Все это наделал один пулемет, прикрепленный на спине умного, опытного японского солдата, расторопно двигавшего плечами вверх-вниз, вверх-вниз…

Уитт, сидевший на противоположном краю завала, ничего этого не видел. Ему просто повезло. Что-то рассказывавший ему Гуч вдруг захлебнулся на полуслове, стал медленно валиться на бок. Уитт мгновенно прыгнул в сторону, в ужасе рванулся к берегу. Его спасло то, что в этот момент пулеметчик, доведя ствол до упора, повел его в обратном направлении. Невероятная удача! Уитт лежал, прижавшись к земле, в момент прыжка он инстинктивно успел схватить винтовку, однако стрелять побоялся: первый же выстрел раскрыл бы его, японцы заметили бы вспышку, и тогда ему конец.

Он лежал притаившись, а японцы шли и шли мимо — он насчитал около ста тридцати человек. Все это время он кусал себе пальцы, а по лицу текли слезы безмолвной ярости — у него не было ни одной гранаты, ну хотя бы одной-единственной. Ведь даже одной гранатой в таком закрытом месте можно устроить побоище. К сожалению, в их батарее гранаты не были положены вообще, а придя в роту и собираясь в засаду, он просто не сообразил попросить парочку про запас. Так он и лежал в этом призрачном лунном свете, молча наблюдая, как проходят мимо японские солдаты, и даже успевая разглядеть отдельные лица. Кстати, эти вовсе не выглядели такими дохлыми, как те, которых они перебили на высоте…

Он так и не смог сообразить, как это Гучу в его положении удалось добраться до берега и найти его там. Гуч тоже не мог объяснить это. Он только, превозмогая боль, дважды шепотом попросил: «Пожалуйста… Пожа… луй…» — но Уитт быстро прижал палец к губам. Гуч понял и кивнул и больше ничего уже не сказал. Уитт взял в руки его голову, тихонько погладил, и лучший легковес полка умер у него на руках, а он тем временем все считал проходивших мимо японцев. Несколько раненых американцев стонали где-то на высохшем дне реки, но первые же появившиеся здесь японцы пристрелили их. А Уитт все лежал и думал о хотя бы одной гранате… Хотя бы одной!

Все они были самые обыкновенные парни. И выполняли самую обыкновенную задачу. А теперь вот все были мертвы.

У лежавшего на противоположном берегу пересохшей речки Белла гранат тоже не было. Он сам решил оставить их в лагере, взяв с собой лишь винтовку и одну ленту с патронами, чтобы было легче. Но он знал, что, даже будь у него с собой гранаты, он ни за что не решился бы воспользоваться ими. Никогда за все время боев не испытывал он такого дикого страха, такого непередаваемого панического состояния, как в этот раз. А ведь и ему тоже все происходящее казалось обыденным, абсолютно нормальным делом. И к тому же совсем легким. Как перепуганный насмерть лесной зверь, он полз, постоянно прячась, сквозь густой подлесок, со звериной хитростью выбирая самый удобный и скрытный путь, все выше по холму, все ближе к ротному лагерю. И к спасению… Ему было совершенно безразлично, остался ли там, сзади, еще кто-нибудь в живых или нет. В будущем этот страх еще не раз вернется к нему, долго будет преследовать его и мысль об этом поступке. Но сейчас это не имело никакого значения. Дорога, на которую раньше уходило всего пять минут, теперь заняла целых полчаса. Никто ничего ему не сказал, не промолвил ни слова. Даже Уитт. Люди иногда способны понимать других. Только бывает это, к сожалению, в исключительных случаях.

Утром они отправились взглянуть на место происшествия и забрать тела убитых. Но прежде чем это случилось, Уитт ушел из роты назад в свою батарею.

Ночью ему потребовалось около часу, чтобы добраться до расположения роты. Сначала почти полчаса он лежал в укрытии, пока мимо шли и шли японские солдаты. А потом, поскольку Гуч все равно уже был мертв и не было особой нужды торопиться, он подождал еще с полчасика, прислушиваясь и высматривая, не оставили ли японцы засаду или тыловое охранение. Они ничего не оставили. Он сперва боялся приподняться и осмотреться вокруг, но потом набрался храбрости, быстро перебежал ровное место, ловко перескакивая через валявшихся тут и там американцев. Добрались наконец до роты, он отправился прямиком к Бэнду, сидевшему на корточках и все еще расспрашивавшему Белла.

— Мне бы следовало пришлепнуть тебя, — проговорил Уитт неожиданно тонким голосом.

Длинноносый, тощий заместитель командира роты, стоявший тут же, сдернул с плеча карабин и закрыл Бэнда. Уитт расхохотался ему в лицо:

— Не бойся! — и снова повернулся к ротному: — Потому, что ты — подлый, мерзкий, ни на что не способный подонок. Ухлопал ни за что ни про что двенадцать парней. И ведь, поди, еще и доволен. А до чего мне нравилась всегда эта рота! О, господи! Да только теперь ноги моей не будет здесь, где такая мразь командует. Вот выгонят тебя отсюда или, даст бог, шлепнут, тогда, может, и вернусь. А сейчас…