Джекпот - Давид Иосифович Гай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет только мобильника. Он начинает голосовать, автомобили проскакивают мимо, не имея ни малейшего желания подобрать заросшего щетиной, похожего на бомжа пассажира. С точностью «Ночное скольжение» повторить придется, с той лишь разницей, что «скольжение» теперь утреннее и на забаву вовсе не похоже. Денег нет, мобильника нет, правда, есть документ, но может отпугнуть. Хорошо бы знать, где он находится и в какой стороне Москва. Если сегодня суббота, то большинство за город едет, на дачи, следовательно, поток машин в одном направлении куда больше, нежели в другом. Смотрит Костя на трассу, считать начинает, но и без счета видно: где он с рукой призывно поднятой стоит, поток более густой, плотный, значит, перебраться следует на противоположную сторону. Легко сказать – перебраться, а как сделать? Машины сплошняком идут, бежать он не может, тело не слушается. Да и надо ли сразу в Москву? Лучше сначала позвонить, предупредить. Кому звонить? Алю в данный момент исключает, тогда Верховскому, у которого решает перекантоваться. Не у Али, нет. Она покамест за скобки выведена, пока во всем не разберется. Только разберется ли…
Машинально достает из сумки паспорт. Если и есть у Кости защита, то в тонюсенькой синей книжице этой. Кого отпугнет, а кто и с пониманием отнесется. На пару шагов к проезжей части ближе подступает, отчаянно рукой машет – спешу, мол, выручайте, ребята.
Пикапчик тормозит, в котором обычно продукты перевозят.
– Тебе куда, мужик? – шофер, лысый толстяк, живот до руля достает, с сомнением спрашивает – стоит ли связываться с небритым, нечесаным типом с фингалом под глазом.
– Здравствуйте! Я – гражданин Соединенных Штатов, – и показывает паспорт. – Меня бандиты украли. Обо мне по телевизору сообщали и в газетах, вы наверняка видели или слышали. Сегодня отпустили. Доставьте меня, пожалуйста, в любой населенный пункт, где телефон есть, чтобы в Москву позвонить. Я вас хорошо отблагодарю, не сомневайтесь.
– Американец, говорите? – уже на «вы», в глазах живой интерес. – А по-русски чешете лучше нашего брата.
– Да я русский, просто живу в Америке.
Я вроде слышал про историю эту. Зять, что ли, рассказывал… Садитесь, отвезу, так и быть.
Плюхается Костя на сиденье возле шофера и стонет сквозь зубы – ребра проклятые… Сумку на колени, тесно, не для его роста.
– Чего стонете? Били, небось? – участливо спрашивает шофер. – Вон физиономия какая. Скажите спасибо, что выпустили. Отморозки, у них святого ничего нет.
– Где мы находимся, в каких краях?
– Тверская губерния это.
– До ближайшего города сколько верст?
До Твери километров тридцать. Мне как раз туда.
– Хорошо. Едем. В какое-нибудь место, где телефон есть. Вы меня сейчас не пытайте, что да как было. Мне говорить тяжело, понимаете.
– Как не понять.
Через минут сорок пикапчик ход замедляет у отделения милиции. Костя медлит, спрашивает толстяка: может, другое место поискать? Тот смотрит с недоумением: ты чего, мужик, яйца крутишь? Ментов боишься? Их бояться надо, но не в твоем же положении… И то верно. Костя просит толстяка свой адрес написать, по которому деньги высылать. Тот отказывается: какие деньги, просто услугу оказал, выручил человека, тем более иностранца. Костя настаивает: дайте адрес. Спрятав бумажку в сумку, пожимает вялыми, не своими пальцами тяжелую, как кувалду, лапищу шофера, который тезкой оказывается, Константином Ивановичем, и выходит на пятачок перед отделением милиции. Входит в помещение, к столу дежурного, мимо сотрудники в форме проходят, и вдруг обморочная тошнота к горлу подкатывает. Только бы не упасть. Держится за стенку, дышит, точно рыба на песке прибрежном, широко раскрыв рот, а воздуха не хватает. Сердце. А может, и не сердце – приступ при виде формы ментовской. Все они для него отныне «капитаны Сидоровы».
Против ожидания, дежурный мигом смекнул – не врет небритый, изможденный человек, еле на ногах стоящий, со следями побоев на лице. Особенно когда паспорт раскрывает. По внутренней связи начальство извещает, ведет Костю на второй этаж, предупредительно за локоть поддерживает.
Подполковник-коротышка, чем-то на артиста Калягина смахивающий, встречает Костю чуть ли не как лучшего друга, едва в объятия не заключает.
– Мы знаем о вашем похищении, мистер Ситников, – радостно поет, обнажая золотые коронки. – Искали вас по всей округе, знали, что где-то рядом вас прячут. Рады видеть в добром здравии. Понимали преступники – обложены отовсюду, вот и не выдержали, отпустили вас.
Вдохновенное вранье ему самому жутко нравится. Теперь он герой дня, можно отрапортовать начальству: жертва похищения у него в служебном кабинете.
– Чайку с дороги? – сама любезность. – Чаю и поесть гостю, – дежурному.
Приступ тошнотный проходит. Садится Костя в кресло у стола начальника, дежурный на подносе чай приносит в подстаканнике, бутерброды с колбасой и сыром. Машинально жует Костя, односложно на вопросы подполковника отвечает, первый допрос снимающего. Чувствует Костя навалившуюся усталость, не радость, не подъем эмоциональный – жив ведь! – усталость мертвую, заполнившую все клетки и поры его в гематомах и синяках тела. Мозг, сбросив безумное напряжение последних десяти дней, отказывается реагировать на подполковничий голос, а коротышка без устали спрашивает, выясняет, уточняет…
Везут его в Москву в милицейской «Волге». Подполковник на переднем сиденье, Костя сзади, рядом с майором, замом коротышки. По рации и мобильнику подполковник изредка докладывает кому-то о ходе движения. Костя вид делает, что спит, сидит, закрыв глаза, с единственной целью не вступать в беседы. Еще час-другой, менты его отпустят, переступит он порог квартиры в Трехпрудном и, обняв милого старика Верховского, которого, по Костиной просьбе, предупредили звонком из Твери, рухнет в изнеможении на постель, чтобы наконец заснуть, как, наверное, спит солдат после кровопролитного боя.
Дальнейшее помнит Костя урывками, лоскутами, будто в фильме с дефектной пленкой: какие-то кабинеты, где его спрашивают одно и то же и дают уклончивый ответ, передан ли выкуп бандюкам. Не потому допытывается, что денег жалко (хотя, признаться, и это тоже – обретший свободу человек совсем о другом думает, а еще вчера молил Бога, чтобы взяли миллион и отпустили), а знать хочется, что на самом деле произошло и кому своим чудесным освобождением обязан. Короткий телефонный разговор с посольством; потом его соединяют с Эктоном, никто не отвечает, несмотря на предрассветное время, возможно, не слышат звонка, он оставляет сообщение на автоответчике, и тут ему видится госпитальная палата и корчащаяся от боли дочь, производящая на свет Паулину. Боль, везде боль – отчаяния, надежды, радости. И Даня не берет трубку, и ему идет сообщение на автоответчик. Следующий звонок
