Грозовой перевал - Эмили Бронте

– Жалкий итог, не правда ли? – промолвил он, поразмыслив над сценой, свидетелем которой только что оказался. – Нелепый результат моих отчаянных усилий, вот как я могу это назвать. Я собрал у себя в руках все нити – достаточно потянуть за них, и рухнут два дома. Я готовил себя к титаническим трудам, к подвигам Геракла, но к чему мне их совершать? Ведь именно теперь, когда все готово и дальнейший ход вещей полностью подчинен моей власти, у меня нет ни малейшего желания сбросить даже пару черепиц с любой из крыш этих самых домов. Мои старые враги не смогли одолеть меня, сейчас настал тот самый миг, когда я мог бы отыграться на их детях. Это в моих силах, и никто – слышишь, никто – не сможет остановить меня. Но какой смысл? Зачем наносить удар, когда мне невмоготу поднять руку? Получается, что все это время я трудился как каторжный только для того, чтобы в последний момент проявить столь несвойственное мне великодушие. Но нет, не в этом дело: просто я утратил вкус к разрушению, перестал получать от этого удовольствие, и я слишком ленив, чтобы разрушать впустую.

Видишь ли, Нелли, грядет странная перемена, и на меня уже упала ее тень. Моя повседневная жизнь так мало меня нынче волнует, что я едва вспоминаю, что нужно есть и пить. Эти двое, что вышли сейчас из комнаты, – они единственные еще кажутся мне реальными, и их облик причиняет мне такую боль, которая временами невыносима. О ней я не буду говорить, я даже думать о ней не желаю! Лучше бы она растворилась в воздухе, стала невидимой: ее присутствие сводит меня с ума. Что до него, то он вызывает у меня совсем другие чувства, затрагивает иные струны. Но если бы я не боялся показаться безумцем, я бы и его услал с глаз долой. И знаешь почему? Ты бы точно сочла, что я рехнулся, – тут он попытался улыбнуться, – если бы я попробовал описать тебе сейчас все воспоминания прошлого, которые он будит, все идеи, которые он воплощает. Но ведь ты не станешь болтать попусту о том, что я тебе скажу, а мой разум так давно был замкнут в себе самом, что я не могу устоять перед искушением и не вывернуть его наизнанку перед другим человеком.

Пять минут назад Гэртон казался мне не существом из плоти и крови, а воплощением моей собственной юности. Столько самых разных чувств к нему теснилось в моей груди, что я не смог разумно оценить их, даже если бы захотел. Конечно, его поразительное сходство с Кэтрин создает между ними пугающую связь. Но если ты считаешь, что именно это крепче всего захватывает мое воображение, то ты ошибаешься, потому что нет такой вещи, которая не была бы связана с ней, не служила бы тайным знаком о ней, напоминанием. Вот я смотрю на этот пол под моими ногами, и на его каменных плитах проступает ее лицо. Ее образ везде – в каждом облачке и в каждом дереве, ночью он разлит в воздухе, а днем проступает тонким очерком в обступающих меня предметах. Самые обычные лица мужчин и женщин – даже мои собственные черты – дразнят меня кошмарным подобием. Весь мир – одно большое собрание ужасных примет и свидетельств того, что она была, она существовала, а я ее потерял! А Гэртон – он словно призрак моей бессмертной любви, моих отчаянных попыток завоевать и удержать ее, моего унижения и моего торжества, счастья моего и моей боли.

Безумие, конечно, пересказывать тебе мои мысли, но только так ты сможешь понять, что происходит: как ни пугает меня вечное одиночество, общество Гэртона еще хуже, ибо только усугубляет мою вечную муку. И, наверное, поэтому их с Кэтрин отношения меня больше не волнуют. Что мне до их судьбы?

– Но что вы понимаете под «переменой», мистер Хитклиф? – спросила я, встревоженная его словами и тем тоном, которым они были произнесены. В чем заключалась эта тревога, я вам сказать не могу, ведь он не показался мне умирающим или полностью потерявшим связь с действительностью. Он был здоров и силен, а что касается его речей, то с детства он питал пристрастие к темному и неизъяснимому, тому, что дает пищу самым странным фантазиям. Возможно, им владела маниакальная страсть к той, что ушла, но осталась царить в его сердце, однако в остальном разум его был столь же ясен и тверд, как мой.

– Я не могу сказать, что это за перемена, пока она не наступит, – сказал он. – Сейчас у меня есть только предчувствие.

– Но вам не кажется, будто вы заболеваете? – спросила я.

– Нет, Нелли, не кажется.

– Значит, вы не боитесь смерти? – не отставала я.

– Боюсь ли я смерти? Нет, – ответил он. – У меня нет ни страха, ни предчувствия, ни надежды на нее. Да и откуда им взяться? У меня крепкое сложение, я не предаюсь излишествам, занятия мои не связаны ни с опасностью, ни с риском. Значит, мне на роду написано оставаться среди живых до тех пор, пока голова моя не поседеет, и, возможно, так и будет. И все-таки в моем нынешнем состоянии мне долго не протянуть! Я ведь каждодневно должен напоминать себе дышать, почти что напоминать своему сердцу биться. Это как пытаться разогнуть тугую пружину. Я буквально заставляю себя совершать простейшие действия, если на них не толкает меня один-единственный помысел, я заставляю себя обращать внимание на что-то живое или мертвое, если оно не связано с одной всеобъемлющей идеей. Есть у меня только одно желание, и все мое существо, все мои способности направлены на его достижение. Так давно я вступил на этот путь и следую по нему с таким упорством, что, я убежден, желание это будет исполнено, ведь оно поглотило все мое существование. Не было у меня жизни – а лишь одно предвкушение того, что будет. Мое признание не принесло мне облегчения, так пусть хоть поможет понять некоторые перепады моего настроения, которые иначе и не объяснишь. Видит Бог, битва эта слишком затянулась, скорей бы она закончилась!

Он принялся мерить шагами комнату, бормоча под нос ужасные вещи, и очень скоро я пришла к тем же, что и Джозеф, выводам: муки и угрызения совести превратили жизнь Хитклифа в ад на земле. Я ломала себе голову, чем это может кончиться. Хотя раньше он почти ничем не обнаруживал своего душевного состояния, оно в последнее время стало для него привычным, да и сам он это признавал. Но ни одна живая душа не догадалась бы об этом по его облику и поведению, как не догадались и вы, мистер Локвуд, когда встречались с ним. В ту пору, о которой я говорю, он оставался почти таким же, как тогда, когда вы его видели, только еще больше полюбил одиночество и еще меньше разговаривал на людях.

Глава 34

После этого вечера мистер Хитклиф избегал встречаться с нами за едой, однако не запрещал Гэртону и Кэтрин занимать свои места за столом. Хозяину Грозового Перевала явно не хотелось идти на поводу своих чувств, поэтому он решил, что лучше сам будет держаться подальше от остальных домочадцев, а есть раз в день казалось ему вполне достаточным.