Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы - Абрам Рейтблат

И при этом они редко одновременно жили в Петербурге. С 1831 по 1837 г. Булгарин почти безвыездно сидел в своем имении Карлово под Дерптом, очень редко ненадолго приезжая в столицу. Но и позднее все лето, точнее – период с весны по осень, он проводил в Карлово. С другой стороны, Греч часто на несколько месяцев уезжал за границу.

Нередко бывали между ними конфликты, иногда острые (чаще всего – из-за денег), но они быстро мирились. Как писал Булгарин: «Мы можем сердиться друг на друга, но не любить друг друга никак не можем. Что бы ни случилось, при первом свидании конец недоразумению <…>»[843]. Лишь в начале 1850-х гг. между ними начались трения, которые постепенно нарастали. В.Р. Зотов, иногда бывавший дома у Греча по делам отца, который был постоянным сотрудником газеты, вспоминал: «…беседа наша начиналась почти всегда с того, что Греч принимался за что-нибудь ругать Булгарина. <…> никто так не ненавидел его, как товарищ по редакции, десятки лет работавший с ним в одной и той же газете. Греч сравнивал себя с каторжником, скованным одной цепью с своим врагом»[844]. В конце 1854 г., когда отмечалось пятидесятилетие литературной деятельности Греча, Булгарин даже не был приглашен на празднование юбилея[845]. Все это привело к разрыву в 1855 г., когда они «перестали видеться и говорить друг с другом»[846]. И хотя в 1856 г. они формально помирились, но в 1858-м или в начале 1859 г. отношения вновь приобрели враждебный характер.

Можно представить, сколько ценных сведений о литературе и литературном быте, общественных настроениях и самих авторах содержала их переписка. Однако дошла она до нас далеко не полностью. Писем Булгарина сохранилось всего семь (из них шесть ранее было опубликовано). Писем Греча дошло больше, но далеко не все. Н.К. Пиксанов, который знакомился с ними в домашнем архиве Булгарина, сохранившемся в Карлове, писал в 1907 г., что там «хранится огромная пачка писем Н.И. Греча к Булгарину (до 150 писем, за все время их совместной деятельности)»[847]. Нам удалось выявить в нескольких архивах 132 письма Греча Булгарину, причем часть их сохранилась не целиком, а во фрагментарных выписках, осуществленных Пиксановым (некоторые опубликованы в упомянутой его статье, другие сохранились в Пушкинском Доме в рукописи; за возможность ознакомиться с ними благодарю С.А. Ипатову). В данной публикации представлены все выявленные письма, в том числе и опубликованные, необходимые, как нам представляется, для полноты картины. Подавляющее большинство писем Греча написано в Петербурге; в письмах, присланных из-за рубежа, Греч сам дает указания на место своего пребывания. После письма мы указываем источник, использованный для публикации; это, как правило, автографы, что специально не оговаривается.

Любезнейший друг Николай Иванович.

Вчерашнее милое происшествие так меня расстроило, что я целую ночь не мог уснуть. Я сказал тебе на смех: «Вот тебе не позволят, а мы напечатаем»1; а ты принял это в насмешку и назвал Воейковщиной2. Если тебе угодно заниматься пустяками, т. е. дружбою, то спроси у Корниловича3, не говорил ли я ему в тот же день, что у меня стихи Пушкина пройдут, но я не напечатаю никогда, ничего, что было запрещено у Греча, как разве по его собственному желанию. Я к тебе нарочно за тем пришел сказать, что у меня есть нечто похожее на сообщенную тебе критику, и стихи Пушкина, чтоб именно не перебивать; а ты взял, что я хочу по-Воейковски перебивать. В продолжение трех с половиною лет нашей дружбы я старался всеми зависящими от меня средствами показать тебе мою привязанность, любовь, уважение, и готов был и есть теперь сделать для тебя невозможные пожертвования. Если ты полагаешь и уверен, что мои бедные «Литературные листки»4 могут вредить твоему журналу, скажи одно слово, и их не будет. Работать для тебя я не отказываюсь и уже имею готовую статью: «Смерть Лопатинского»5, которую прочтем вместе и если ты найдешь ее достойною «Сына Отечества», с удовольствием тебе отдам. Я бы лучше хотел, чтобы ты мне дал какую работу или задачу (только не переводить), а я исполню по мере моих способностей. Я никогда не забуду, как я много тебе обязан: чрез тебя я вышел на поприще русской литературы, и ты меня поставил на такую степень познания русского языка, что я сам удивляюсь, примечая, что я теперь знаю более многих учителей.

Излив чувства моей к тебе привязанности, позволь, друг, присовокупить пару добрых советов, а именно: нельзя ли, преодолев твое отвращение к Красовскому6, снова заняться критикою, ты не поверишь, как твои «Кавказские письма»7 заинтересовали всех. Это твой род: ты шубравец8 в душе. Другой совет: ты стыдишься по примеру прочих журналистов сказать стихотворцу: «Дай, брат, стихов!» и называешь это Воейковщиной. Любезный друг! в мире девять десятых Воейковых, а половина десятой остальной части Кюхельбекеров9! – как не польстить самолюбию поэта, который готов за похвалу зубами выцарапать стихи на граните.

Я никак не сердит на тебя за вчерашнее, ибо видел, что ты был болен душою. И со мною бывают минуты, в которые всех бы перебил и перекусал. Но вот за что буду сердиться, если ты, приехав домой, скажешь Катерине Ивановне10: «Представь себе, Булгарин радуется, что у меня Красовской запрещает пиесы, и сам их печатает, восхищаясь моими неудачами». – Повторяю, что за это буду крепко сердиться, если б случилось, ибо это была бы большая неправда (чтоб сказать вежливо). Катерину Ивановну я уважаю очень много, и уверен, что она меня не считает подлым. Я весь составлен из недостатков и слабостей; чувствую и плачу иногда. Но я неспособен к Воейковщине и мелочам азиятским (verstehen!11) и весьма сожалею, если ты поныне не знаешь меня.

Теперь должен я тебе сказать правду, и боюсь, что ты на меня рассердишься. Скажу, как Аристид (т. е. Аристид наизнанку): «Хоть бей, но выслушай!»12 Ты мне вчера жаловался, что сотрудники тебя оставили. Знаешь ли, почему? Я слышал человек от десяти, которых сочту тебе по пальцам, что им не нравится, когда ты говоришь с презрением о славе писателей и говоришь единственно: деньги! деньги! де ларжан! и проч. Я знаю, что это шутка; но не все люди я (с позволения сказать). Второе дело, что ты неглижируешь людей, – в том числе виноват и я, старой дурак.

Вот, любезный, моя исповедь, я люблю тебя более всех, и par depit13 иногда сержусь так, как сердятся любовники; ибо когда узнаю, что я тебе сделал неприятность, то бешусь и досадую на себя. Клянусь тебе, что я ничего противу тебя не имею в сердце. Издаю журнал для того, чтоб приготовить для себя имя во Франции, чтобы по приезде моем, представляя, сказали: «C’est M-r de Bulg[arin] Redacteur des archives du Nord et du feuilleton litteraire, etc.»14. Ты сам видишь, что мой «Архив»15 сделал мне много добра в свете. Пред целым миром готов признаться, что я всем обязан тебе и что люблю тебя всею душою, всем телом, всем помышлением как самого себя.